Стоял жаркий августовский день. Желтые, как расплавленный металл, поля подсолнечника казались бескрайними и словно горели под палящим солнцем. Была в разгаре колхозная страда. В пшеничных тучных хлебах плыли комбайны. К степным станам тянулись повозки, доверху нагруженные свежим зерном.

Большую помощь в этом году в уборке урожая колхозникам оказывали воинские части, расквартированные по окрестным прифронтовым деревням. Часть наша продвигалась к Сталинграду, где день и ночь шли жестокие бои, полыхали пожары.

В этот день я шел по пыльной дороге, убегающей змейкой в желтые поля подсолнечника. Миновав у села Слепцовки небольшой мост через быстрый ручей, я заметил идущего впереди меня белоголового мальчика лет шести. Босиком, в серой рубашке, он то пропадал за поворотом дороги в посевах, то снова показывался среди желтых шапок подсолнечника. Мальчик шел, не оглядываясь. Ускорив шаг, я догнал его. На лице ребенка не было и тени удивления.

— Куда идешь, мальчик? — спросил я.

— К маме, — ответил он.

— А где твоя мама?

— Там, в поле, — указал он ручонкой. — Она убирает хлеб. Вон там, далеко, далеко. — Он еще раз показал в ту сторону, где у больших ометов белели рубашки солдат и разноцветные кофточки слепцовских колхозниц.

— А если ты заблудишься? — снова спросил я.

— Нет, я привык далеко ходить. И дорогу знаю. Я с мамкой не раз ходил

— А если тебя мамка бранить будет за то, что без разрешения ходишь.

Мальчик ничего не ответил. Он только посапывал носом и рукавом рубашки вытирал вспотевший лоб.

— Ну что ж с тобой поделаешь, попутчик. Пойдем к мамке, — сказал я. — Мимо твоей мамки идет моя дорога.

Незаметно мы пришли в колхозный стан, раскинувшийся возле буйного орешника. На костре, в чугунном котле, закипал душистый борщ. Две колхозницы хлопотали, приготавливая обед. Рядом стояла бочка с холодной ключевой водой. Одна из колхозниц, та, что была побойчее, подала ковш. Зачерпнув из бочки воды, я утолил жажду. Предложил напиться и стоявшему возле меня мальчику.

— Это кто с вами? Ба, да никак, Васильевна, твой Васютка, — вскрикнула бойкая колхозница, что подавала ковш для питья.

К нам подбежала Васильевна — мать Васютки. Она удивленно окинула меня взглядом, потом увидела стоявшего поодаль Васютку.

— Ах ты, постреленок эдакий! Один из дому ушел в такую даль. А если бы ты меня не нашел... — отчитывала Васильевна Васютку.

Васютка молчал. Потом, подняв голову и осмелев, очевидно, потому! что рядом с ним стоял я, он сказал:

— Меня дяденька военный все равно бы к тебе привел.

Васильевна улыбнулась, погрозила пальцем Васютке и побежала к костру, где уже через край выкипал борщ.

Один из солдат, помогавший колхозникам убирать хлеб, подошел к костру, чтобы прикурить. Он достал из кармана горсть гороховых стручков и дал Васютке. Тот положил их в подол рубашки, сел под куст орешника и, не обращая ни на кого внимания, принялся лущить их.

Я поблагодарил хозяина за холодную ключевую воду и, наказав Васильевне не обижать Васютку, пошел дальше. Не успел выйти я на дорогу, как услышал позади детский голосок. Это кричал мне вслед Васютка:

- Дяденька военный, приезжайте после войны к нам, в Слепцовку! — И он помахал мне рукой, другой крепко прижимая к себе оставшиеся гороховые стручки.

* * * .

Через месяц с группой бойцов мне вновь пришлось побывать в тех местах, где я в первый раз встретился с Васюткой.

...Под покровом темноты в наши тыловые районы потянулись фашистские бомбардировщики. Звездное небо прорезали лучи прожекторов: они то скрещивались, то расходились в стороны, то на мгновение потухали и снова вспыхивали ослепительным светом.

— Поползла, вражья сила, — показывая в непроглядную темь, сказал Потапыч.

И в это время в стороне Слепцовки взметнулся ввысь огненный столб, удар страшной силы заглушил кваканье лягушек. Над селом показались высокие языки пламени. Они быстро распространялись по крышам домов, образуя сплошное зарево. Наскоро попрощавшись с Потапычем, мы побежали в деревню, на которую вражеский бомбардировщик только что сбросил бомбу.

В Слепцовку прибежали в тот момент, когда группа солдат под командой старшины Фролова ликвидировала очаги пожара у бревенчатой избы с голубыми наличниками. Неподалеку от обгоревшего плетня на траве сидел белоголовый мальчик. Он горько плакал и часто звал: «Мама! Мама!» Я обратил внимание на мальчика и узнал в нем Васютку, того самого Васютку, с которым днем пришел в колхозный стан.

Васютка долго не мог успокоиться. Яркое пламя отражалось на испуганном лице, словно бисер искрились на щеках обильные слезы.

Как выяснилось потом, мать Васютки погибла от вражеской бомбы, сгорел и дом. От пожара в Слепцовке пострадало еще несколько дворов. К счастью, пожару не дала распространиться наша воинская часть, прибывшая в село по тревоге.

* * *

Утром следующего дня бойцы приводили в порядок снаряжение, чистили оружие. За ближайшим холмом, поросшим горькой полынью, показался раскаленный диск солнца. Начинался знойный прифронтовой день. Утреннюю тишину нарушали гулкие разрывы дальнобойной артиллерии, в сизо-голубом небе к передовой тянулись штурмовики.

Васютку после пожара командир взял в нашу часть. Он сидел сейчас с поваром Ильей у походной кухни и ел из котелка душистую, с мясными консервами, солдатскую кашу. Все, что произошло с ним этой ночью, от не мог осмыслить и только изредка спрашивал, скоро ли придет за ним мама.

Через час мы были уже в машинах, колонна двинулась к Сталинграду. Васютка ехал на головной командирской машине. Перед тем как нашей колонне выехать к фронту, командир с комиссаром решили усыновить Васютку. С этого дня он стал сыном нашего полка.