В июне начинает светать в три часа. Но этот рассвет мало кто замечает. Может быть, только влюбленная парочка наблюдает его, но, скорее всего, молодые люди больше заняты друг другом, чем созерцанием наступления рассвета.

Но в ту ночь, памятную на всю жизнь ночь, рассвет запомнился многим жителям железнодорожной станции Чашники.

В длинном деревянном здании, вытянувшемся вдоль железной дороги, жили семьи служащих станции. Все мы знали, что началась война. Где-то там, на западе, идут бои. Я, шестилетний мальчуган, видел, что окружающие меня люди как-то необычно задумчивы и озабочены. И их настроение передавалось мне. Я не шел играть с ребятишками, держался ближе к взрослым, прислушивался к их разговору, хотя и не все понимал. Все чего-то ждали. Что-то страшное, грозное должно было совершиться.

И оно не заставило долго ждать себя.

В ту ночь дежурный по станции прибежал в дом и, стуча кулаком в каждую дверь, кричал: «Быстро собирайтесь! Нам подают эшелон для эвакуации!»

Дом загудел. Хлопали двери. Люди бегали, второпях упаковывали вещи, носили к выходу, в коридор, торопили друг друга.

Всем, видимо, известно чувство расставания, прощания с милым твоему сердцу уголком Родины, когда знаешь, что обратно не вернешься или в лучшем случае очень нескоро. Испытывали или нет такое чувство печали собиравшиеся в эвакуацию, утверждать не буду, так как происходило это в необычной обстановке, когда предаваться воспоминаниям не было времени, когда сознание ежесекундно подстегивало слово «Война!». И хотя некоторые жители не представляли себе всех масштабов разрушения и уноса человеческих жизней войной (они родились и выросли при Советской власти), им передавалось от старших чувство опасности, нависшей над жизнью человечества.

А рассвет все шире и шире охватывал небосклон, и бессильная тьма откатывалась куда-то на запад.

Где-то петух прокричал свое неизменное «ку-ка-ре-ку-у». И тут люди вспомнили о том, что у них есть еще коровы, куры и их тоже нужно куда-то девать. Но куда? Проклиная немцев, люди кололи кабанов, резали коров, укладывали мясо и сало в ящики, бочонки, чемоданы.

Еще не замолкло предсмертное мычание коров, как вторично прибежал дежурный и срывающимся голосом закричал:

— Спасайтесь, кто как может. Немецкие самолеты летят бомбить! Звонили из Лепеля!

Поднялась паника. Люди, взвалив на спину узлы с вещами, устремились в лес, раскинувшийся в двух километрах от железной дороги.

Мать моя, ухватив одной рукой узелок с чем-то, другой — держа меня за руку, побежала следом за остальными.

А солнце, яркое, сияющее, безразличное к несчастьям людей, выкатилось из-за горизонта и разбросало слепящие лучи во все стороны.

Не успели мы пробежать и половины дороги, как из-за леса выскользнули самолеты с большими черными крестами на крыльях. Пройдя над станцией, они сделали разворот и ринулись в пике. Загрохотали взрывы бомб. Станцию, жилые дома, водокачку, [складские] помещения — все заволокло дымом.

Бежавшие остановились, повернулись в сторону станции. Любопытство и беспокойство за оставленное имущество брало верх. Всех волновало: что разрушено и что осталось цело? И вдруг... самолеты ринулись на людей! Дорога взъерошилась клочками пыли от разрыва пуль. Ужас охватил людей.

Когда гул моторов затих, наступила глубокая тишина. Ни один звук не нарушил ее спокойствия.

Я заметил, что лежу в придорожном кювете. Рядом со мной — мать. Осторожно поднялись, огляделись кругом. Люди настороженные, точно боясь, что сейчас все повторится вновь, выходили на дорогу.

У одинокой повозки быстро росла толпа. Подошли и мы.

— О боже, да она беременна! — проговорила моя мать и заспешила увести меня. Я успел заметить раскинувшуюся женщину с высоко вздутым животом и огромную лужу крови возле нее.

Прошло три года. Снова стоял июнь. Только теперь я жил с матерью у родственников возле Борисова. По ночам мы выходили на улицу и слушали далекие раскаты орудийной канонады. Сердце радостно отстукивало: «Наши! Наши!» Каждый день был наполнен ожиданием: скоро ли придут наши? Когда пробьет наш час? Наш час избавления от фашистского ига?

Днем из уст в уста передавались радостные новости: «Наши подходят к Орше!», а на следующий день: «Наши разбили немцев под Оршей!»

Однажды шоссе со стороны Борисова взвихрилось пылью. «Немцы!» — пронеслось по деревне, и как по команде жители бросились прятаться: кто побежал в лес, кто в рожь.

Послышались выстрелы, мычание коров; немцы угоняли скот и, уходя, поджигали избы. Деревня пылала. Никто не решился выйти из укрытия тушить пожар, спасать от огня остатки разграбленного хозяйства.

Когда немцы ушли, деревня догорала. Мрачные люди возвращались к пепелищам своих усадеб. Одинокие липы жалобно шелестели на ветру обожженной листвой.

К полудню разразилась сильная орудийная канонада. Казалось, стреляют где-то очень близко. И действительно, по дороге стали рваться снаряды, а из леса, с востока, хлынул поток немецких автомашин, забитых напуганными фрицами (так называли общим именем немцев у нас). Многие немцам не хватило мест в автомашинах, и они бежали следом. А сверху падали снаряды. Клубы дыма и комья вывороченной земли метались по дороге, сметая все со своего пути.

Немцы прошли. Канонада умолкла. Но мы ждали. Мы чувствовали, что это шли последние немцы. Сейчас должны показаться наши, наши бойцы! Мы вслушивались, ловили малейший шум. От напряжения шумело в ушах.

И вот послышался отдаленный гул. Он рос, ширился. Вот уже отчетливо различим рокот моторов, все усиливающийся и усиливающийся. Наконец, по дороге из леса показались танки. На переднем развивалось красное знамя!

Люди выбегали из укрытий, радостно махали руками, что-то кричали, смеялись, как дети. Танки прошли на большой скорости, не останавливаясь. А вскоре со стороны Борисова послышались орудийные залпы, тяжелые взрывы.

Наш дом сгорел. На счастье, сохранилась в целости и сохранности баня-землянка, отапливаемая по-черному. К нам присоединились соседи. Снесли остатки сохранившихся вещей, хозяйственный инвентарь.

Я с мальчишками помчался за околицу, забрался на липу и следил за дорогой: скоро ли покажутся наши бойцы? Но кругом тишина. Только где-то в стороне Борисова идет бой.

Солнце садилось, когда дорога запылила. Шли машины. Наши машины! Мы встретили их первыми. К великой нашей радости, бойцы остановились на ночевку именно здесь, у нашей деревни. Мы, мальчуганы, бегали возле машин, трогали пальцами оружие. Солдаты рассказывали взрослым эпизоды своей фронтовой жизни. Сгущались сумерки, но никто из нас и не думал идти спать.

Пришла кухня. И солдаты получали перловый суп. Повар, седоусый добряк, посмотрел с хитрецой на нас, сгрудившихся позади аппетитно кушавших солдат, налил огромную алюминиевую тарелку супа и позвал нас:

— А ну, орлы, давайте на суп навалитесь!

И до того вкусным был тот перловый суп, точно в мире ничего вкуснее и слаще не было и не могло быть.