Мне теперь хотелось рассказать про партизан. Имена и фамилии я их не знаю, но тот героический подвиг, который они совершили, очень глубоко врезался в мою детскую память. Было мне тогда 10 лет, мы жили вдвоем с мамой. Оттого, видимо, что я был не по возрасту любопытен, мне приходилось много раз видеть в своем селе и партизан, и немцев. Село наше называется Побажеевка Климовского района на Брянщине. Помню, впервые я увидел партизан, как в одну зимнюю ночь они пришли до нас. Было это в конце 1942 года, мама открыла. Их зашло четверо. Мы очень напугались вооруженных людей. Однако один усатый дядько говорит:

— Не пугайтесь, мамаша, мы своих не убиваем, а вот покушать можно бы.

Мать засуетилась, стала одеваться, но они о чем-то поговорили и обратно усатый дядько говорит:

— Кушать мы не будем, это будет лучше и для вас безопаснее, что дадите, возьмем с собой.

Мама давала им сало и что-то еще. А у меня усатый дядько спросил, учусь ли я. Я ответил.

— Много ли бывает у нас в селе немцев и полицаев?

Я ответил.

— А какой дорогой немцы приезжают и уезжают?

Я ответил.

Мама покосилась на меня. Я глянул на усатого дядю, он улыбнулся и потрепал меня по голой руке. Затем они ушли. Весной и летом я виделся с партизанами чаще. Кое-что рассказывал им, а чаще всего лазил как в свой огород, так и в соседский по огурцы и кукурузу. Они благодарили и уходили. Как раз в конце августа того лета, т. е. в 1943 г., под вечер, часов в 19, услыша[в] стрельбу, я выбежал из дома на улицу. В это время бежал человек и отстреливался. Бежал он через огород на соседский двор, со двора к озеру. За ним бежали три человека, стреляли из автоматов, что-то кричали и кричали: «Хайльт». Заслышав стрельбу и крики немцев, взрослые и дети попрятались в хатах. Я, наоборот, не напугался и побежал к озеру параллельно с тем человеком. В мой адрес также была пущена резкая очередь из автомата, но пули не затронули. Я вернулся, постоянно наблюдая за случившимся. Когда немцы подбежали к берегу, то человек плыл, ныряя и виляя метрах в 40 от берега. Немцы побежали в обход, однако на их место прибежали еще 4 человека. Я пробрался к озеру, когда человек еще плыл, и, чтобы вести наблюдение поудобней, я вылез на вербу, которые росли над берегом. Озеро было шириной метров в 110—115. К моему удивлению, человек на втором берегу и не думал вылазить и бежать от погони. Он несколько раз нырнул и потом уже на поверхность не показывался. По ту сторону стреляли. Временем минут через 8—10 подъехал грузовик с немцами. Сколько их было, не помню, но было много, больше десяти. Они соскочили с машины и стали оцеплять озеро. В кузове машины осталось двое. Один из них был вооруженный в форме, в какой и остальные были, второй лежал в гражданской форме на дне кузова, связанный по рукам и ногам. Человек, лежавший в кузове, приподнялся на колени, рванулся к немцу. Видимо, он головой сшиб немца с ног. Последовал крик, фырканье и выстрелы. Связанный перевалился через борт и покатился к лощине. Лицо было все в крови, когда он перекатывался на спину. Немец, лежавший в машине, был также весь в крови. Связанный человек зубами перегрыз немцу горло. Я метнулся с дерева, но было поздно. Немцы бежали к машине, стреляли. Связанный человек докатился до колодца, поднялся на колени, силясь встать на ноги, но иссеченный пулями автоматов осунулся, сел, затем лег. Он был мертв. Я от злобы заплакал.

Долго еще немцы бегали у озера, но когда зашло солнце, они забрали два трупа и уехали. Только один труп они везли на машине в кузове, второй привязали в машине и волочили. Когда стемнело больше, я перебрался на вторую сторону озера. Мальчик на год старше меня, Федя Каменец, помог мне вытащить дядю из озера на берег. Дядя лежал в воде недалеко от берега. Лицо было наверху, но он его закрывал большим листом от кувшинок. Дядя сам позвал на помощь ему. Я рассказал дяде про все, что видел. Дядя сидел, дрожал и молчал долго то ли от холода, то ли он плакал. Я так и не понял, потому что он, кроме этого, был мокрый. Я принес дяде хлеба, а Федя рубаху сухую. Дядя поблагодарил на[с] и ушел. Да! Еще он у меня спросил, есть ли у меня отец и где он.

Я сказал дяд[е], чтобы он меня извинил, что отец мой умер и что мама все его брюки продала или отдала. Он улыбнулся, потом снова стал суровым и сказал: «Я, мальчик, не за то, мои брюки высохнут, а вот что нет отца, то погано». Спросил, как меня зовут и Федю, потом ушел и хромал на ногу.

Взрослые тогда говорили, что немцы, мол, частить к нам стали, партизаны все больше и больше стали беспокоить их. А спали эти двое партизан на поле в копне.

Я очень хотел бы, чтобы и на мой рассказ откликнулся кто-нибудь, кто помнит этот случай. Ведь тот дядя живой оставался, который спрашивал про моего отца.