Немцы начали бомбить все домики кругом, а мы с моей подругой Геней так испугались, так испугались, что выскочили на улицу одни и побежали в лес. В лесу было много женщин, стариков и маленьких детей: некоторые дети были со своими матерями, а другие были одни, как и мы. Мы сидели в лесу до утра. По дороге мимо нас мчались грузовики с беженцами. Мы с Геней попросились в одну машину, и нас взяли. Эту машину мы всю по бокам обложили березняком, чтобы германские самолёты сверху думали, что это не машина, а лес. Но все равно, когда мы подъезжали к Минску, нашу машину стали обстреливать германские самолёты. Как начали, как начали из пулеметов рокотать! Мы вылезли из машины и побежали в овраг. Мы там, в овраге, просидели долго. А немцы бомбили и обстреливали всех, кто бежал по полю от шоссе. Недалеко от нас сбросили девять бомб; семь человек ранили осколками, и двух насмерть убили. Потом прилетели наши истребители и разогнали немцев. Тогда мы осмелели, вылезли из оврага и поехали дальше.

Добрались мы до Минска и сразу повернули назад — весь Минск горел, одни только каменья торчали. Мы попросились в другую машину и поехали в сторону Смоленска. На дороге мы видели много раненых и убитых. А в одном месте там лежала одна тетя, которую ранило в плечо и в ногу. Мы к ней подбежали, и она нам со слезами сказала: «Снимите, девочки, у меня с головs косынку и перевяжите мне ногу». И вот мы сняли косынку и перевязали ей ногу. У нее было хорошее пальто, оно лежало возле. Она говорит: «Возьмите, девочки, пальто себе», но мы его не взяли, потому что мы думали, что сегодня мы живы, а завтра и нам то же будет: хоть убьют, хоть ранят.

24 июня, в шесть часов дня, мы прибыли в Могилёв, и нас усадили в эшелон. Мы сначала очень радовались. Но около Орши наш поезд стали обстреливать германские самолёты, и тут мы все побежали в рожь и сидели во ржи двое суток, а наш поезд фашисты разбомбили в щепки, и возле нас, в рожь, тоже сбросили три бомбы. Мы спрятались в канавку. Одна бомба нас совсем засыпала песком. Потом мы обтряхнулись и побежали на линию.

Через несколько часов по линии проходил другой поезд. Он возле нас остановился, и мы с Геней и с другими людьми на него сели. В этом поезде нам сильно хотелось кушать. Многие люди давали нам хлеба и денег и кормили нас, что у кого было. Но этот поезд немцы обстреливали каждую ночь... Наконец, нам соседи рассказали, что в нашем поезде едет шпион. Это был дяденька, но он был одет в тётенькину одежду, и все думали, что он тетенька. Как только настанет ночь, он выходит на подножку. Если люди спрашивают, почему ты, как настанет ночь, выходишь из вагона на подножку, то он отвечает, что в вагоне не может ехать — его тошнит... И вот ночью одна тётенька увидела, что переодетый как тётенька дяденька стоит на площадке с радикюльчиком, и раскрывает этот ридикюльчик, и показывает своим германским самолётам знак. Когда мы доехали до станции, тетенька позвала двух милиционеров, которые взяли этого шпиона. На ногах у него оказались такие железные провода намотаны.

Теперь я живу в Ташкенте, в детдоме, и учусь в пятом классе. Сперва, как только я приехала в Ташкент, мне было как-то дико, а также очень было жарко. А теперь я уже привыкла, стало мне хорошо. Но только когда окончится война, я все равно поеду домой, в Белоруссию.