...Всяко бывало. Вот один немец заскочил в домик, подошел к женщине, говорит: «Скажи, находятся ли здесь в вашем доме красноармейцы? Где вы их спрятали?» Она говорит: «Никто не находится, мой муж уже убитый на войне, и больше я не знаю». А эта женщина не русская была, а татарка или кавказка. У них был 14-летний мальчик, и вот, когда немец схватил мать за шею и притиснул ее к стене, то она что-то сказала мальчику по-кавказски. А у них было три ножа: один, которым хлеб резали, другой нож брата (брат в Красную Армию ушел), а третий — отца, с серебряной ручкой. Мальчик схватил серебряный нож, подошел сзади, и сюда вот, под левую лопатку, ткнул. Немец только сказал: «Ой!» — и повалился.

Всяко у нас бывало. Было — и я немецкого офицера убил.

Немцы ворвались в привокзальную часть, и там у нас целую неделю шли на улицах бои. Мама меня не пускала уходить из дому, говорит: «Если тебя кто-нибудь убьет и отца на войне убьют, то с кем же я буду? Не ходи». Я ей всегда помогал, по воду схожу, дров наколю, или что... Но я не слушался, уходил на улицу. С кирпича на улицах были сделаны укрепления, и там такие дырки для винтовок. Бывает, там здоровая идет перестрелка и нашим патронов не хватает, так мы с другими мальчиками подтаскиваем. Нам бойцы или собаку пошлют, или камень бросят с записочкой от командира — мы и бежим на склад. Конечно, без ничего нам на складу ничего и не выдадут, но с записочкой командира и патроны, и гранаты давали. Собаку если неученая, то приманишь, а если ученая — сама прибежит. У нее тут такая сумочка на шее и там записка.

Кто из бойцов или гражданского населения попросит, тому и помо-жешь.

Ведь у нас тогда все бились, которые в армию не ушли. И женщины, и мужчины. Вот, например, вы хотите воевать, да? Вас спросят: «Из чего стреляете?» Выдадут винтовку, а если, может быть, умеете, то и пулемет — пожалуйста... Вот, кто меня покличет, я тому и помогаю. Доски носил, таскал кирпичи, укрепления залаживал. Так и так кирпичи, а потом, так и так, доски.

Конечно, я больше всего хотел стрелять, но мне, конечно, не давали: маленький, говорят, да и все. А я ходил искать хоть наган. Там был один дом в шесть этажей: три этажа воздухом снесло при взрыве, а три осталось. Я был забравши на третий этаж: хожу, смотрю, вдруг посчастливит, найду себе наган! А там, на втором этажу, балкон и на балконе стоит нагнувши немецкий офицер и глядит вниз. Я взял из стенки кирпич и кинул ему прямо в затылок. Перил там не было. Он и полетел. Я не знаю, хорошо ли он со второго этажу разбился, нет ли, потому что я скорее убежал.

Камни подходящие, плоские, мы с ребятами бегали набирать на Дон, на ту сторону. Потом тащишься назад, груженный, что верблюд. Карманы рвутся. Один раз мы туда прибежали — еще привокзальная часть не была занята — и, здравствуйте, нарвались: там немецкая разведка пришедши. И вот я видал, как они вошли в одну избу, стянули одеяло с кровати и все туда швыряют: часы, чашки, ложки, шторки, детскую пушку, разные куклы-человечки, машину детскую легковую — такая ключиком заводится. Стали спрашивать у старика и старухи: где стоят красные части? Старика наповал убили и ребёночка, чья машина, а старухе отрубили руки. Но она и на это им ничего не сказала.

...Всякое было. Один раз ранили меня. Я бежал по военному делу. Немецкая бомба взорвалась метров от меня за 100. Я, конечно, лёг. Сначала вдарила, как из пушки, потом — вж! — вж! потом осколки посыпались — это осколочная была бомба. Маленький тонкий осколочек разрезал мне на ноге палец ровненько пополам. Меня одна тётенька подняла и принесла на руках в медпункт. Крови набежало в ботинок — полная лужа.