АВГУСТ

   Вода в речке неподвижна. В ней отражаются темно-синие стрекозы. В траве, цветах, нагретом воздухе - всюду ровное жужжание.
   На склоненном к воде вязе сидит Вовка Барсук, болтает ногами. Солнце слепит, и Володин друг сладко жмурится.
   Молодя сидит тут же, рядом, и приятель объясняет ему, как можно выручить наших командиров из плена. Оказывается, тоже размышлял над этим!
   План у него немудреный: ухлопать ночью часовых у ворот, пролезть в здание института, крикнуть: "Убегайте!" Чудак этот Барсучок. Подумал ли он хотя бы о том, что выведет командиров под огонь вражеских автоматов, как говорил Петр Федорович? Да и до чего же у этого Вовки все просто: "ухлопать часовых", "пролезть в госпиталь"... А известно ли ему, какова там охрана? Так думал про себя Володя, слушая друга. Но не перебивал его.
   У Володи сейчас другая забота. Вчера он сказал Николаю Ильичу про оружие, которое, как уверяет Вовка Барсук, можно отыскать в старых окопах. Посоветовавшись с Ольгой Федоровной и Терехиным, командир отдал Володей первый приказ: оружие, если удастся его отыскать, необходимо смазать, завернуть в мешковину и закопать в приметном месте, поближе к дороге. В который уж раз напомнив об осторожности, Николай Ильич попросил: "Приятеля своего ты все же проверь".
   А что, собственно, его проверять?
   Вот он сидит рядышком, строит свои планы. Предупреждает друга: "Если ты не пойдешь со мной наших спасать, я один, без тебя..."
   Глянув на товарища, Володя только теперь заме волосы тот зачесывает уже не на бок, как раньше, а Б Хочет казаться взрослее.
   - Постой ты! - перебил Володя разговоривши товарища.- Помнишь, ты про винтовки говорил? Вот они. Засыпаны. Мы с тобой будем их откапывать. Потом... зароем.
   Вовка недоуменно посмотрел на друга. Пришлось ему растолковать: знакомые люди дадут ружейное масло, мешки. Надо смазать винтовки, завернуть их в мешковину...
   Вовка Барсук все еще растерянно причесывал пятерней непослушные, падающие па глаза волосы.
   - Ты... можешь сказать? - едва не закричал он.- Что по-твоему, важнее - винтовки откапывать и снова зарывать или же помочь поскорее нашим?..
   - Тише ты! - осадил приятеля Володя.- Давай спокойно разберемся. Что значит, по-твоему, "удрать из госпиталя"?
   Все, что Володя слышал дома об одежде, документах, можно было выдать за свои соображения. Так он и сделал.
   - Предположим, очутились командиры на воле. Ты думаешь, что они переоденутся и пойдут к немцам на работу проситься?
   Вовка мотнул головой, отчего волосы снова упали ему на глаза.
   - То-то же! Им надо вооружиться. А то как же они воевать будут? - Володя говорил как можно солиднее, подражая Николаю Ильичу.- Думаю, что достаточно знаю тебя, Барсучок. Могу доверить тебе...
   Вконец растерянный Вовка уставился на желтую кувшинку, торчавшую среди глянцевых листьев в воде.
   
   Когда ребята выходили из города, утро только-только занималось. Никто мальчишек не задержал. Если же и остановят, придраться будет не к чему: ягодники - и все.
   В корзинках у обоих завтрак: хлеб, луковицы, огурцы... Могут подвести банки с желтым маслом. Запах у масла несъедобный. Но ребята, в случае чего, знают, как ответить: завернем, скажут они, в деревню, обменяем машинное масло на молоко. Крестьянам ведь надо чем-то смазывать сенокосилки или другие какие машины. За спиной у Вовки Барсука на веревке лопата. Лопату мальчишки тоже "будуть менять".
   Шли, спугивая птиц в высокой траве. Тропа вела к обочине старой, разбитой шоссейки. Лес по сторонам ее вырублен, утренний ветер хозяином разгуливал по вырубке.
   Встало из-за леса солнце, и над подсыхающим шоссе. Как над рекой, начал куриться туман. Когда туман рассеялся, Володин дружок подал команду сворачивать в ельник.
   Под ногами теперь снова была прохладная трава. Володя наступил на что-то твердое и в страхе отскочил к кусту: думал мина. А это обыкновенная красноармейская фляга. Поднял ее. Во фляге была вода. Пока Володя выливал ее, его попутчик ушел вперед. И вдруг тот замер, вперив взгляд во что-то, лежащее в траве. Подбежав к нему, Володя увидел человека! Лежит ничком, неловко подвернув под себя руки. В гимнастерке. На ней - темные пятна. Над головой убитого уже сомкнулась трава...
   Одному только Николаю Ильичу Володя признался: он здорово перетрусил там, в лесу, на месте боя. Если бы не Вовка Барсук, вся затея с оружием, пожалуй, провалилась бы. Он и винтовки откапывал, он и смазывал их, и в мешковину заворачивал. Закапывали, правда, оружие вместе: восемь винтовок. Их закопали далеко от того места, где нашли убитого бойца.
   - Мы открывали затворы... Патронов нет,- рассказывал Николаю Ильичу Володя.- Значит, дрались они до последнего. Правда?
   - До последнего, орел, до последнего...
   Командир говорил, а сам думал о чем-то своем. Готовится побег наших военнопленных! Даже Николай Ильич не мог предугадать всего на том "домашнем совете", в день рождения Володиной мамы.
   Понадобилась, например, и фотобумага. Спиридоныч не обманул: бумагу подарил и в самом деле отличную. Три ночи подряд пропадал Володя в тесной кладовке: печатал карточки военнопленных. Фотографии наклеят на новые немецкие паспорта. Каждому беглецу - документ. В нем будет минская прописка.
   Кому удалось раздобыть чистые бланки паспортов? Кто сумел пронести в госпиталь Володин фотоаппарат и сфотографировать командиров? Володя не пытался даже о том и спрашивать: все равно, знал он, никто ему ничего не скажет. Есть у него задание - надо его выполнять.
   При красном призрачном свете фонаря полоскал Володя в ванночке плотную бумагу, пока на ней не появлялось изображение. Подолгу всматривался в лица тех, кому предстоит бежать из неволи.
   Бежавших, конечно же, надо будет сразу разводить по квартирам. Володя уже знает адреса людей, у которых определенно прячутся такие же, как красноармеец Терехин или Николай Ильич. Ходил Володя по городским окраинам и тихо стучался в окна домов. Стоило ему произнести несколько условленных фраз, услышанных от мамы, и сразу же кто-нибудь выносил узелок. В нем - гражданские брюки или другая одежда. Случайно Володя узнал: свое шерстяное платье мама обменяла на две пары поношенных мужских ботинок и нательные рубахи. Значит, вещей для экипировки раненых все еще не хватает.
   Володя решил: "Схожу к Яшке. Он ведь похвалялся, что разбогател, когда лазил по опустевшим квартирам".
   Яшкин дом - в маленьком переулке, рядом с университетским городком. В одном из уцелевших корпусов городка разместилась гитлеровская служба безопасности.
   Офицеры в черных мундирах толпятся у подъезда.
   Напротив - часовая мастерская. На ее дверях замок, стекла в окнах разбиты, а оконные проемы заколочены досками. Яшкин отец вечно торчал в этой мастерской. "Чем же он занимается теперь? Не рискованно ли показываться в Яшкином доме?" Семь лет проучился Володя с Яшкой в одной школе, а можно ли на него сейчас положиться - не знает. Слишком уж скрытно, закупореппо, как говорит Вовка, жил все время сын часовщика.
   "Лучше мне, пожалуй, с ним не связываться",- раздумывал Володя, замедляя шаги.
   Может, он и повернул бы назад, да услышал:
   - Вовка, постой!
   К Володе подбежал Яшка. На нем уже не было бостонового костюма. Линялая майка, неумело залатанные на коленках штаны.
   - У нас, знаешь... мамка померла.
   По дороге к своему дому Яшка рассказал: у матери был тиф. Отец пошел просить лекарство у немецких врачей. Возвратился домой избитый.
   Незаметно подошли к Яшкиному дому.
   Во дворе Яшка полез зачем-то в кусты бузины, разросшиеся вдоль забора. Быстро выбрался оттуда, неся знакомый уже Володе ящик для чистки обуви. Щетки, баночки с ваксой, бархатки - все содержимое ящика было тут же вытряхнуто. Гулко ударилось о землю и что-то тяжелое, завернутое в тряпку. Яшка поднял вещицу, развернул ее и в руках у него сверкнул сталью пистолет. В обойме, увидел Яшка, не хватает одного патрона. Выпустил, мол, сам, чтобы проверить. А достался пистолет просто: когда Яшка чистил немцам сапоги, его приглашали в казармы. Там на тумбочке и лежал без присмотра этот пистолет.
   - Наш наган получше бьет,- говорил, играя пистолетом, Яшка.- А из этого я с пяти шагов в банку не попал" Давайте встретимся, а? Ты, Барсучок... Скажи ему...
   Володя согласился: встретиться можно.
   - А мне ведь не нужен... этот.
   Вот уж чего Володя никак не мог ожидать: Яшка предлагал ему пистолет. В таком случае, может, он подарит ящик? В нем удобнее пронести оружие по городу.
   Яшка без сожаления расставался со своим имуществом
   - Бери, бери. Я давно уже не чищу.
    Володя ничего не скрывал от мамы. Пришел, на виду у нее открыл крышку ящика, вынул из него тускло поблескивающий пистолет. Ольга Федоровна с Николаем Ильичом молча смотрели на Володино приобретение.
   - Н-да,- только и промолвил командир.
   - Все это слишком несерьезно, Володя,- сказала Ольга Федоровна.- Тебя могли остановить. Заглянули бы в ящик. Дай-ка мне эту игрушку.
   Пришлось Володе отдать пистолет.
   По совету Николая Ильича мать унесла его в коридор, спрятала там.
   В тот же вечер у Володи с Николаем Ильичом был крутой разговор. В учебнике географии командир обнаружил листок, где Володя записал адреса тех, у кого приходится бывать по заданию:
   Ннколай Ильич молча сжег памятку.
   - Ничего не доверяй бумаге. Слышишь, орел? В голове держи все свое хозяйство.
   Он стоял спиной к Володе, смотрел в окно. За окном светила луна, и все было покрыто ее ровным, голубоватым светом. Было на редкость тихо. Город молчал, словно задумался: "А что же дальше?"
   "Завтра, поздно вечером..." Так сказал Володе сам Николай Ильич. Побег военнопленных намечали на вторую половину августа, но дела так повернулись, что сроки изменились. Завтра!.. Восемнадцать человек... Это примерно пять или шесть групп. Ночью же командиров необходимо переодеть в штатское и намеченными маршрутами развести по квартирам.
   Организаторам побега опять нужна Володина помощь. Его задача? Оповестить тех, кто должен принять н спрятать людей.
   Ольга Федоровна предупредила: двоих раненых, самых тяжелых,- в нашу квартиру. Еще шестерых возьмут Надя, Иван, Женя. Остается десять.
   - Запомни, сынок, четыре адреса.
   Два адреса можно было и не запоминать. Мать назвала улицы и номера домов, где живут Кирилл Иванович и Козловы - мать с дочерью, старые знакомые Щербацевичей.
   Сначала Володя направился к Кириллу Ивановичу: "Сегодня ночью,- шепнул ему,- велели передать..." Потом Пролетарская, бревенчатый дом. Володя постучал - на крыльцо вышла Люда, поздоровалась.
   - Мама просила сказать...- начал было Володя, но тут девочка потянула его за руку в сени. Там-то он и передал Люде, когда надо ждать "гостей"
   Долгобродская улица. Такой же, как и у Люды, домишко. Но известие принимала уже старая бабка. Ее Володя видел у мамы в больнице: няня, зовут ее Марией Гавриловной.
   После Володя стучал в закрытые ставни на Октябрьской. Открыл мужчина. Давно не бритое лицо его распухло, как после долгого сна. "Мы,- глухо бубнил он,- с женой рубахи чинили для них, костюмы переделывали. Я сапожным молотком стучал три ночи. А принять их... не могу. Извини, конечно".
   Володя узнал мужчину: Семен. Вместе с ним сидел за проволокой на кладбище. И удирали вместе...
   - Какие есть еще люди! - возмущался дома Володя.
   - Потом, сынок. Об этом - потом...
   Ольга Федоровна посоветовала лучше подумать, с кем можно установить связь. Нужны квартиры! И тогда-то Володя вспомнил: у него же сегодня в шесть вечера с Вовкой Барсуком встреча. Он может помочь!
   Разговор с товарищем на берегу в тот день был короток.
   - Сразу же, как стемнеет...- дважды напомнил другу Володя.
   С наступлением сумерек Вовка обязан уже сидеть под мостом. Сидеть - и все. Дальнейшие распоряжения потом. И еще Вовка должен предупредить своих домашних, чтобы сегодня с приходом темноты ждали гостей.
   ...Мама заставила Володю надеть теплый лыжный костюм, который был мал ему еще прошлой зимой. В такой погожий вечер сошла бы и вельветовая куртка, уверял Володя. Мать настояла на своем.
   Теперь, сидя под мостом, Володя понял, как прогадал бы он, ослушавшись маминого совета. Темная вода - у самых ног. С реки надвигается холодный туман. Даже в теплом костюме зябко, как в погребе. А каково Вовке Барсуку? Он все в том же бумажном свитере.
   Можно бы и согреться, если развязать тот узел, что притащил с собой Володя: в нем одежда. Только мальчишки все равно ничего не возьмут. Они спрятали узел в зарослях каких-то колючек. Забросали его мусором, щепками,- возле моста этого добра хватает.
   Шагают по мосту люди - и на голову ребятам летят труха, пыль. Хорошо еще, что пешеходов немного. С наступлением темноты по мосту проходят лишь те, кому ничем не грозит комендантский час: немцы или полицейские.
   Друзья съежились, обхватили плечи руками: так теплее. "Наверно, уже скоро",- шепчет Володя. Осматривает прибрежные заросли. Ближние кусты виднеются довольно четко. Но вдали все сливается. Через полчаса темень сделалась такой густой, что даже светловолосая Вовкина голова пропала из виду.
   - Барсучок! - окликает его Володя.- Ты не вздумай выползать.
   В ответ послышалось лишь сопение.
   По мосту протопал немецкий патруль. В той стороне, где Володин дом, хлопали выстрелы. На станции давал гудки паровоз.
   Мысленно Володя уже сам пробирался в непроглядной тьме от политехнического института сюда, к мосту. От квартала к кварталу - через дыры развороченных стен, по развалинам, сквозь прибрежный кустарник... "Путь, конечно, не простой. Надо еще подождать".
   Ночь черная, недобрая, как и все теперешние ночи. Много в ней непонятного.
   Вовка Барсук даже не шелохнется. Окоченел, что ли? Володю тоже не греют уже его лыжная куртка и штаны. Вдобавок начал донимать голод.
   - Барсучок! Есть хочешь?
   -- Ладно тебе! - услышал Володя в ответ. Оба знали: они просидят здесь хоть до утра. Это их самая важная ночь.
   Говорили мало. Зачем говорить, если тот и другой догадывался, о чем думает товарищ. И даже - о чем старается не думать.
   - Слышишь? - произнес Вовка Барсук сорвавшимся от волнения шепотом. Вскочил на ноги. Володя тоже поднялся.
   Ослышаться сразу оба не могли: кусты справа зашелестели, и сиплый голос позвал: "Сюда!" Мелькнули пригнувшиеся к земле человеческие тени. Володя не выдержал, кинулся им навстречу. Невидимые ветки цеплялись за одежду, больно стегали по лицу.
   - Заждались? - это голос Петра Федоровича.- Давай, Володя. Времени у нас в обрез.
   Володя кинулся назад, к одежде. Налетел в темноте на друга. Тот уже тащил узел.
   - Несешь? - обрадовался Володя.- Давай, давай!
   С дядей Петей к мосту, как и было условлено накануне, пришли четверо, Володя развязал узел, и военнопленные стали переодеваться, выбирая себе по росту брюки, рубашки, куртки. Военное обмундирование полетело в реку, поплыло по течению.
   Володе нужно было отобрать двоих с тяжелыми ранениями, как велела мать. Он остановился на высоком человеке, который не мог расстаться с палкой, опирался на нее И еще пойдет с ним тот, который невольно застонал, стаскивая гимнастерку. Прилипла, наверно, к незажившим ранам. Других поведет Вовка Барсук.
   - Все, ребята,- дядя Петя сжимает Володе руку и пропадает в темноте.
   ...Впервые в жизни Володя командует. Да еще взрослыми, военными людьми! Подаст им знак "ложись!", и оба командира послушно припадают к земле, передвигаются ползком.
   Когда ползешь, всякий бугорок кажется горой, из-за него ничего не видно.
   А небо вроде бы уже светлеет! Надо спешить! Раненым не легко поспевать за юрким мальчишкой. Тот, что с палкой, еле передвигается: ранен в ногу. Натыкаясь на что-нибудь, не выдерживает, стонет.
   - Чего, спрашивается, ты пошел, Борис? - слышит Володя шепот второго, коренастого.
   - А ты бы помолчал, Игнатюк,- раздраженно отвечает раненный в ногу.
   "Значит,- отмечает Володя,- одного зовут Борисом, другой - Игнатюк".
   Вползли в полуразвалившийся книжный киоск.
   Володя мог уже показать раненым свой дом: полтораста метров до него. Самые опасные! Укрыться негде. Выручить может только темнота. И никакого шума, разумеется, не должно быть.
   - Поднимайтесь.- Володя произносит это почти без звука, одними губами,- Тише, пожалуйста, дядя Боря.
   Крадутся, прижимаясь к забору. Споткнувшись, Володя упал. Ударился о камень, и колено словно обожгло огнем. Такой боли он еще не испытывал. И когда привел раненых в дом, признался матери: "Чуть было не вскрикнул". И тут же спохватился: "Уже ничего не больно. Ты не волнуйся, мам". Стал знакомить Ольгу Федоровну с новыми людьми, которых только что привел: товарищ Игнатюк, дядя Боря.
   Для дяди Бори была предназначена кровать, с которой встал Терехин. Вместе с Николаем Ильичом Терехин дождется рассвета. А тогда - за город. Все подготовлено к переходу. Пока немцы спохватятся, многие бежавшие сегодня из госпиталя тоже будут в партизанском лесу.
   Теперь Володе удалось как следует разглядеть раненого. Совсем молодой, не старше маминого брата Ивана. Ему пулей разорвало голень. Рана была запущена и потому, как сказала Володина мать, довольно скверная. Вот Игнатюку, заметила она, долгого лечения, по всей видимости, не понадобится. По скулам и подбородку протянулся у него широкий багровый рубец - от ожога. Он уже подживал. Николай Ильич сумел каким-то образом определить, что Игнатюк - военный летчик. И тот не стал скрывать, когда его спросили об этом. Верно: летчик-истребитель.
   Ольга Федоровна распорядилась, чтобы Игнатюк разделся и тоже лег. На раскладушку. Он медлил. Долго не снимал рубашку со множеством белых пуговок, не спеша расстегивал ее. Когда снял - все ужаснулись. Сквозь истлевшую нижнюю рубашку, бурую от крови, проглядывало изуродованное тело.
   Володе сразу вспомнился день, когда он с Вовкой ходил к институту. Ряды колючей проволоки. Между ними - военнопленный летчик. Собаки-овчарки рвутся к нему. Видимо, дорвались...
   - А я знаю вас,- не удержался, шепнул раненому, Игнатюку Володя.- Вы уже убегали от них. Я знаю...
   Летчик чувствовал себя неловко из-за того, что за ним так ухаживали: отмывали грязь, бинтовали, клали в чистую постель.
   - Не нянчитесь вы со мной,- просил.- Что я, сосуд драгоценный?
   В ботинке Игнатюка Ольга Федоровна обнаружила конверт. И в нем - несколько листочков из ученической тетради. Простым карандашом нарисованы самолеты. Под одним рисунком - едва разборчивое, стершееся: "Дорогому папочке. Папочка, приезжай скорей домой". Еще листочек. Неумелыми дрожащими линиями обведена расто- пыренная детская рука. Посредине, как раз на ладони, написано кем-то из взрослых: "Сереженька руку свою приложил".
   Летчик лежал тихий, просветленный какой-то.
   - Вот все мои документы,- проговорил он. Усмехнулся, и глаза его стали влажными, заблестели.
   Николай Ильич с Терехиным все время о чем-то совещались. Опасное дело предстояло им. Однако о неудаче, конечно же, не помышляли.
   Ольга Федоровна хлопотала возле новых "квартирантов". Борис уснул. Летчик же бодрствовал, наслаждаясь крепким чаем. Выпьет стакан и решительно отказывается от следующего. Но пил уже седьмой.
   - Мам, я подогрею чайник.
   Володя сходил на кухню, подлил в чайник воды, поставил его на примус. Когда вернулся в комнату, увидел: мать стоит перед Николаем Ильичом, в руке у нее пистолет, тот самый, что подарил Володе Яшка.
   - Возьмите, Николай Ильич.
   - Зачем же? Не надо! - отказывался тот.
   - Пригодится. Берите!
   - Нет, нет! - голос Николая Ильича становился все тверже.
   Мать ушла с пистолетом в коридор.
   ...Светает. И все напряженнее становится в комнате. Терехин замер возле окна, вытянул шею. Николай Ильич - на диване. Пристально смотрит на фитиль в лампе, словно по нему можно угадать нечто важное.
   Язычок огня в стекле едва заметно вздрогнул, и командир резко поднялся с дивана. В коридоре хлопнули дверью. Потом - тяжелые шаги. В комнату вошел Кирилл Иванович. Володя подбежал к рабочему.
   - Откуда вы, дядя Кирилл?
   - Пора,- коротко сказал он.- Пора, товарищи!
   Кто-то тряс Володе руку, ему говорили что- то, но все происходило, как во сне. Через несколько минут в комнате уже не было ни Терехина, ни командира. Мать стояла у окна. Володя подошел к ней. Внизу на мостовой он увидел грузовик. Не о нем ли упоминал дядя Ваня? У нас в обкатке, говорил он, будет полуторка. Попробуем воспользоваться. А вот он и сам, Иван. Ходит вокруг грузовичка, пробует ногой тугие скаты.
   В кузове восемь человек. Сидят на скамейках. В руках у каждого пила или топор. Один поднялся со своего места, спрыгнул на землю. Поднял голову. Даже с высоты третьего этажа можно было уловить на лице Петра Федоровича озабоченность, тревогу.
   Кирилл Иванович вывел из подъезда Николая Ильича с Терехиным, велел им лезть в кузов.
   Некоторое время дядя Петя и рабочий о чем-то совещались, придвинувшись друг к другу. Потом тот вернулся в подъезд.
   Володя подумал, что Кирилл Иванович забыл что-то Выскочил на лестницу встретить его. Запыхавшийся дядя Кирилл внимательно оглядел Володю. Ничего не говор прошел в комнату. Ольга Федоровна встретила его в дверях. Рабочий о чем-то быстро говорил, мельком поглядывая на Володю.
   Мать сходила на кухню, принесла оттуда небольшой сверток. Сняла с вешалки вельветовую куртку, подошла к Володе.
   - Ты, сынок, поедешь с ними. Я буду ждать.- В руках она держала шарф. В одно мгновение обернула им Володину шею. Поцеловала сына. Глянула в глаза так, как никогда еще, кажется, не смотрела.
   Сбегая по лестнице, Володя обогнал Кирилла Ивановича и через минуту уже залезал в кузов.
   Машина резко тронулась с места.
   Город еще спал. Но теперь, казалось, грузовик разбудит всех: он лязгал, скрипел...
   Володя рассматривал людей, сидящих рядом с ним? Знакомые! Это их фотографии печатал он в темной кладовке. Справа - худой, похожий на подростка человек с серым лицом. В белой клетчатой фуражке. Недавно побрился: на верхней губе свежие порезы. Еще один, постарше, одет почти с иголочки. Новые брюки заправлен в голенища остроносых хромовых сапог. Между ног держи двуручную пилу, обмотанную мешковиной. Такого франта трудно принять за лесоруба. Одежда может выдать. "Значит, у тех, кто переодевал его, ничего другого, более походящего не нашлось",- отметил про себя Володя.
   Зато вот к тому, что примостился у самого борта, не придерешься. Лицо волосатое, угрюмое. Рубашка измазана чем-то, на локтях - заплаты. Сжимает в руках топор и время от времени сообщает о чем-нибудь, чаще всего незначительном.
   Проехали мимо полицейского участка.
   - Проехали,- произносит сидящий у борта.
   По тротуару, навстречу грузовику, прошагал немецкий патруль - пятеро солдат с офицером.
   - Прошли...- раздался в кузове все тот же монотонный голос.
   "Не этого ли человека прятал у себя в доме Вовка? А может, он скрывался у Козловых?" - старался угадать Володя.
   Шел грузовик по улице - все сидели прямо, расправив плечи. При выезде из города люди вдруг сгорбились, согнули спины: машина затормозила, и пассажиры увидели впереди на дороге трех немецких солдат. Они стояли, широко расставив ноги. Ворот суконного мундира у каждого расстегнут. Рукава подвернуты до локтей.
   - Приехали,- слышится надоевший уже всем голос - Проверочка...
   Со стороны деревянного строения к машине приближался гитлеровский офицер, затянутый в хорошо пригнанный китель. Подошел, взял протянутую ему из окошка кабины какую-то бумагу. Читая, гитлеровец поминутно вскидывал голову и рассматривал пассажиров.
   Надо полагать, сидящий в кабине Кирилл Иванович запасся всеми нужными бумагами: минские жители мобилизованы на лесозаготовки. Когда проверяли документы, Володя был спокоен. Знал: в случае чего командиры пустят в ход топоры и все равно прорвутся.
   Просмотрев документы, офицер крикнул что-то солдатам - и те отошли в сторону, освободили дорогу.
   Машина как назло долго не заводилась. Иван чертыхался, крутил ручку, а мотор только фыркал и тут же глох.
   Сразу становилось так тихо, что было слышно дыхание людей в кузове. Каждый, пожалуй, проклинал в душе старую полуторку.
   Однако скоро "лесорубы" порадовались, что достался им именно этот грузовик.
   Он уже не скрипел, не лязгал. Стремительно несся вперед, волоча за собой серый шлейф пыли. От встречного ветра слезились глаза.
   ...Под колесами проселок, а вокруг - поляны, расцвеченные дикой гвоздикой, колокольчиками. Проселочная дорога уходит вдаль, туда, где прямо на земле лежит облако. Небо светится такой синевой, что трудно на него смотреть. И птицы на фоне этой голубизны кажутся совсем черными.
   Когда грузовик помчался вдоль речки, к нему потянулся туман с какими-то неповторимыми запахами: они бывают только утром и только там, где вода, осока, плакучая! ива.
   В том месте, где должен быть мост, торчали из воды сваи. Трава, цветы, кустарники и даже небольшие деревья - всё это было измято, перемешано с грязью. Прямо в воду вели широкие рубчатые следы танков.
   Из кабины вылез Иван, велел всем "освобождать кузов".
   Кирилл Иванович, сев в кругу мужчин, объяснял им дальнейшую задачу: все разбиваются на две группы и разными маршрутами пробираются к лесу. У первой группы проводником будет Петр Федорович. Вторую группу возглавит сам Кирилл Иванович.
   Топоры и пилы необходимо прихватить с собой. Возможно, будет еще проверка. А доберутся люди на место, инструмент пригодится.
   Слушая Кирилла Ивановича, Володя старался угадать, в какую же группу зачислят его? Лучше бы в ту, где будет; Николай Ильич и Терехин.
   Подошел Кирилл Иванович, сказал коротко:.
   - Пойдешь с Федорычем, Владимир. И вот еще что - по сторонам поглядывай. Дорогу назад запоминай.
   - Как это - назад? - удивленно спросил Володя.- Разве мне возвращаться надо?
   Кирилл Иванович пояснил: сегодня он проводник. А потом? Нужны будут и новые. Группа-то не последняя.
   - Гляди в оба, Владимир. Пойдете - все примечай...
   Как Володе и хотелось, в группу дяди Пети попали Терехин с Николаем Ильичом. И еще те двое, что сидели в кузове рядом, на одной скамейке.
   - В добрый путь, товарищи!
   Наскоро попрощавшись с лихим шофером, направились к сосновому лесу. Шли по траве, гуськом. Впереди - Петр Федорович.
   Володя шагал за Терехиным, замыкал "строй". Смотрел по сторонам, как наказывал Кирилл Иванович.
   ...В некошеной траве торопливо стрекочут кузнечики. Над головой, в полуденном небе,- белые причудливые облака. Но они почти не закрывают солнце. Знойно! Володя всегда плохо переносил жару. Того и гляди, снова случится солнечный удар.
   Хорошо, что тропа нырнула в лесную чащу. Сразу стало прохладнее. В лесу стоял зеленый сумрак. Пахло грибами. Они выстроились у самой тропы. Переросли уже, зачервивели. Никто здесь, значит, не ходит.
   Лес кончился - и в лицо опять подуло полевым жаром, пахнущим пылью, ржаными колосьями. По сторонам полевой тропы ходила под ветром перезревшая рожь. Над нею косо носились стрижи и падали вдали.
   Назойливые слепни садились на лицо. Белые бабочки вились над горячей головой. Пыль хрустела на зубах.
   Кончится ли когда-нибудь дорога? Тянется она куда-то за горизонт. По сторонам вика колышется, какая-то цепкая трава путается под ногами. Лицо жжет от едкого пота. Смешиваясь с пылью, он засыхает на коже. Володя бредет, боясь потерять из виду Терехина.
   Прошло еще часа три, прежде чем измученные путники ступили на деревенскую улицу. Солнце уже садилось, его лучи били прямо в лицо.
   - Привал! - хрипло проговорил Петр Федорович, когда подошли к хате, ничем не выделявшейся среди десятка других. Примечательно только, что хатенка наклонилась набок, и ее с одной стороны подпирало бревно. Из хаты' вышел старик. Зубов у деда не было, и говорил старик так невнятно, будто рот у него чем-то набит. Пригласил всех в дом.
   Володя никогда не бывал в деревенских хатах. Ему бросился в глаза ничем не покрытый стол, деревянная кровать, заваленная одеждой. Под кроватью - куча картошки. Диковинным был и черный грибной суп, которым угостил старик. До того душистый!
   Дед определенно поджидал гостей. После того, как люди поели, передохнули, он прошамкал:
   - Пойдемте с богом.
   Петр Федорович сказал племяннику: теперь людей поведёт старик, а им можно и назад.
   - Запомни дедову хату!
   Первыми подошли к Володе Николай Ильич и Терехин. По очереди обняли его. Володя смотрел им в глаза, и с: хотелось сказать что-нибудь значительное. А из груди вырвался только вздох и обыкновенное: "До свидания"
   
   Дорога к дому показалась гораздо длиннее. Шли лесом - солнце еще высоко было над землей. А в поле настигла темень.
   Остаток пути Володя с дядей Петей шли по шоссейной дороге. Мимо них проносились немецкие машины, упирались на поворотах светлыми столбами фар в деревья, в кусты и точно бы смахивали их в сторону, в темноту. Дважды попадали в неживой свет Володя и Петр Федорович: не успевали отскочить. Но все обошлось.
   Володя торопился, хотя ноги горели от мозолей. Спешил домой, чтобы сказать маме: "Прошли наши. Прошли! На свободе они!"