ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ГЛАВА

   С грохотом задвинулась дверь товарного вагона. Стало темно. Громко заплакала какая-то девушка. Воздух был спертый, пропитанной едким запахом аммиака. Крохотные окна, загороженные снаружи фанерными щитами и оплетенные колючей проволокой, совсем не пропускали света. Со всех сторон раздавались стоны, всхлипывания, безутешные рыдания.
   Римма Фокина стояла в неудобной позе, приподнявшись на цыпочки и вытянув руки по швам. Ее так сильно прижали к стене, что не могла вздохнуть. Римма давно перестала ощущать собственное тело. Руки и ноги затекли. Упершись локтем в чью-то горячую, мокрую от пота спину, девушка попыталась пошевелиться, но не смогла. Лицо было красным от духоты и напряжения, косынка упала, и волосы лезли в глаза. Но она была лишена возможности поднять руку, чтобы убрать их.
   В вагон немцы набили шестьдесят человек. Закрывая дверь, они избивали девушек прикладами и шомполами, требовали, чтобы те потеснились. Некоторые были в обмороке, но не падали, а стояли, сжатые со всех сторон соседями. Римме наконец удалось высвободить руку. Она вытерла лицо и поправила волосы. В горле застрял горький комок.
   Как глупо она попалась! Вела себя легкомысленно, неосторожно. Так ей и надо! Теперь поедет в немецкое рабство и больше никогда не увидит родного города и дедушку. Милый дедушка! Он все сделал для того, чтобы спасти ее. Когда рано утром немцы начали облаву, он схватил топор и, выломав заднюю стенку у шкафа, наспех сделал фальшивое дно. Римма встала в узкое пространство между двумя фанерными перегородками. И дедушка дал ей кувшин с водой и кусок черного хлеба. "Сиди смирно! - строго наказал он. - Терпи, а то пропадешь!" И девушка терпела. Ей было душно, жарко, но она не шевелилась. А когда на крыльце загрохотали сапоги немцев и полицаев, она даже дышать перестала. Дедушка, постукивая молотком, чинил сапоги. Он сказал, что Риммы нет дома. Она еще на той неделе уехала к тете в деревню. Полицаи не поверили и принялись шарить по комнате. Они простукивали пол и стены, открывали шкаф. Девушка совсем близко слышала их тяжелое дыхание и замирала от ужаса. Но обошлось. Дедушка предусмотрительно припрятал в сарай платья, немцы ничего не нашли и с руганью отправились восвояси.
   - Сиди пока! - негромко сказал дедушка. - Я схожу, послежу за ними. Как бы не вернулись.
   В хате стало тихо. У Риммы нестерпимо чесалось все тело, она выпила воду, съела хлеб. Больше не было мочи сидеть в шкафу. Вдруг заскрипели ступени, послышались шаги. Девушке показалось, что вошел чужой человек, но она не была уверена. Между тем кто-то ходил по комнате, передвинул стул. Звякнул графин, забулькала вода. Очевидно, все-таки это был дедушка. И Римма позвала его. Она нарушила обещание ни в коем случае не подавать голоса, пока дедушка сам не окликнет, и тихонько ска- зала:
   - Я устала, выпусти меня!
   Лучше бы у нее в этот момент язык отнялся! Шаги раздались возле шкафа, распахнулась дверца. Чьи-то руки перебирали одежду, искали ее. Римма уже поняла, что ошиблась, и похолодела. Спасения не было. Через секунду неизвестный нащупал двойную стенку и ударом ноги выломал фанеру. Гвозди отскочили, едва не попав Римме в глаза. Она вскрикнула.
   - Вылезай!
   Оправив платье, девушка выбралась из убежища и увидела длинновязого полицейского с распухшей физиономией и маленькими злыми глазками. Это был известный всему городу начальник заводской охраны Федька Козлов.
   - Добро пожаловать! - издевательски поклонился он, но тут же выпрямился и заорал, выкатив хмельные глаза: - Ах ты дрянь этакая! Обмануть нас задумала? А ну, одевайся, живо! Кому говорю! - Распахнув окно, он позвал полицейских. - Сидоренко, Баранов, подите-ка сюда! Куда же вы смотрели, сукины дети! Глядите, какую птицу упустили!
   Полицейские хмуро остановились на пороге. В это время вошел дедушка. Посмотрев на плачущую Римму, он побледнел, открыл рот, но не успел сказать ни слова. Козлов подскочил к нему и с размаху ударил по лицу. Старик упал. Федька, ощерив гнилые, черные зубы, топтал его подкованными сапогами. Дедушка глухо стонал. Римма, отчаянно закричав, бросилась к нему, но ее схватили полицейские. Перед тем как уйти, Козлов свалил на полу в кучу старые газеты, стулья, облил все принесенным из сарая керосином и бросил зажженную спичку. Желтое пламя взметнулось до потолка.
   - Приказ господина коменданта! - важно сказал Федька. - За укрывательство и уклонение от мобилизации. - Прощай, внучка!-дрожащим голосом сказал дедушка, вытирая рукавом с лица кровь. Он хотел ее поцеловать и перекрестить, но Сидоренко грубо оттолкнул.
   - Дедушка! - исступленно закричала Римма. - Прости меня, дедушка!
   Козлов вытолкнул ее на улицу. Из окон уже вырывалось пламя и валил густой черный дым. По мостовой немецкие солдаты гнали колонну молодежи. Парни и девушки шли, понуро опустив головы. Белели узелки, вещевые мешки. Снег растаял, солнце за несколько дней высушило булыжник, дома были, как будто чисто вымытые, и на фоне весеннего города так странно выглядели эти несчастные, плачущие люди. Ярко-голубое небо, жаркое солнце и чистые, белые облака казались несовместимыми с грязно-зеленой формой фашистских солдат, с черным дымом, стелившимся над крышами. Казалось, вся эта чуждая накипь вот-вот исчезнет, сметенная свежим ветром, и останется только родная русская природа - зеленеющие почки, влажная, жадно дышащая земля, пробудившаяся от сна, и нагретые солнцем белые хатки!.. Но немцы заполнили всю улицу; ехали на грохочущих, стреляющих синим дымом мотоциклах, покрикивали на парней и девчат, и к ним нельзя было привыкнуть, как нельзя привыкнуть к нестерпимой боли, терзающей живое тело!
   И вот теперь Римма в вагоне. Она пропала, ничто ее не спасет! От слез лицо снова стало мокрым. Девушка громко всхлипывала, вплетая свой голос в хор жалобных криков и причитаний. Вдруг над ухом раздался возглас:
   - Как вам не стыдно, девчата!.. Немцы стоят и смеются над нашими слезами! Замолчите, не позорьтесь! Где ваше мужество?
   Шум стих. Повернув голову, Римма увидела высокую смуглую девушку лет двадцати, с пышными темными волосами и строгим гордым лицом, на котором сияли умные карие глаза. Она была одета в лыжный костюм. Под расстегнутой курткой виднелась белая спортивная майка. Приподнимаясь на цыпочках, чтобы все ее увидели, девушка звучным голосом продолжала:
   - Рядом, за стеной, ваши родные убиваются, слыша этот плач! Хватит! Давайте-ка лучше споем нашу, русскую, советскую, чтобы глаза у фашистов полопались от злости! - И она тихонько запела песню, которую все знали и любили с детства. Широкая и просторная была эта песня, как сама русская земля! Говорилось в ней о реке Волге и удалом атамане Степане Разине, и такой родной для всех была много раз слышанная мелодия, что уже с середины первого куплета весь вагон дружно подхватил ее. Римма тоже пела, не слыша своего голоса, но испытывая необыкновенный подъем. Дышалось легче, и показалось даже, что стало немножко просторнее. Не умом, а сердцем ощутила она, что не одна находится в этом аду, а вместе с верными подругами, которые не оставят ее в беде! Девушка в лыжном костюме гордо подняла голову. Ее низкий красивый голос искусно вплетался в хор.
   В стену застучали приклады, раздалась ругань. Но песня ширилась, росла. Ее подхватили соседние теплушки. Вдруг послышался сухой негромкий выстрел. Треснула расщепившаяся доска. Молодая девушка, стоявшая возле двери, схватившись за живот, упала, вскрикнула. Ее пальцы окрасились кровью.
   - Сволочи, убийцы! - закричала соседка Риммы. - Все равно вы не сломите нас, не сломите, не сломите! - Она упрямо закусила губы, но в больших глазах дрожали слезы. Песня захлебнулась. Вагон дернулся, застучали колеса. Эшелон набирал скорость. Громко скрипели деревянные нары.
   К вечеру раненая умерла. Ее положили в углу, накрыв лицо платком. Все чаще раздавались стоны и плач. Тем, кто оказался у стены, еще повезло. Сквозь щели проникал свежий воздух, А остальные задыхались, стиснутые, как сельди в бочке. Не теряла присутствия духа лишь девушка в лыжном костюме. Уступив место у двери более слабой, подбадривала плачущих, угощала соседок хлебом, снова пробовала запеть. Но никто не поддержал, и она умолкла.
   Римма смотрела на нее с восхищением. "Вот настоящий человек! Такая нигде не пропадет!" Заметив взгляд Риммы, соседка придвинулась к ней и стала расспрашивать, как та угодила в облаву. Фокина откровенно рассказала о своем легкомысленном поступке. Ухитрившись сесть на пол, развязали мешки и поделились друг с другом взятыми из дому продуктами. Римме совсем не хотелось есть, Но она старалась даже в мелочах подражать новой знакомой. Когда стемнело, девушка в лыжном костюме, обращаясь к тем, кто стоял рядом, громко сказала:
   - Знаете что, подружки? Подумала я и решила, что так дело не пойдет. Везут нас, как скотов, а мы молчим и ждем, что будет. Добра не ждите! Я предсказываю, многие еще пожалеют о том, что живыми остались! Это только начало!
   - Что же делать? - раздался жалобный голос. - Ты скажи!
   - Надо рискнуть! Я читала про одного революционера. В этой книжке, между прочим, рассказывается, как он убежал от царских жандармов. Его везли вот так же, как нас, в телячьем вагоне вместе с лошадьми. Везли в тюрьму. Снаружи на площадке стояли часовые. И все-таки скрылся. Знаете как? Оторвал от пола доску и на одеяле спустился под вагон. Понимаете? Привязал одеяло одним концом к изгороди, за которой кони стояли, а другой опустил вниз так, чтобы тот волочился по шпалам. Голову пиджаком обмотал, и ногами вперед съехал под вагон. И все! Часовые не заметили. А когда поезд промчался, он спокойно встал и пошел. Вот какие люди были! Никогда не сдавались и побеждали!
   - С ума сошла! Это же верная смерть!-перебил кто- то.
   - Да, опасно, конечно! - спокойно ответила девушка. - Но на немецкой каторге все равно нас ждет гибель! Если никто не захочет вместе со мной попытать счастья, то я одна все равно попробую!
   Наступила тишина. Только колеса стучали да кто-то слабо стонал в темноте. Римме кровь бросилась в лицо. Смерть? Пусть! Чем скорее, тем лучше! А если обойдется благополучно? Тогда свобода!
   - Я с тобой!-несмело пожала Фокина горячую руку соседки. - Давай попробуем!
   С этой минуты все смотрели на них, как на обреченных. Девушки были уверены, что затея равносильна самоубийству, но советов не давали, потому что не могли предложить лучшего.
   С помощью оторванной от окна железной щеколды общими усилиями подняли в середине вагона широкую доску.
   Отыскали толстые ватные одеяла. Две девушки встали над отверстием, бледные, дрожащие, но решительные. Они крепко держали за углы одеяло, свисавшее в черную дыру. Подруга Риммы, закутав голову телогрейкой, ска- зала:
   - Ну вот! Прощайте, девушки! Я все-таки советую попытаться!-Она села на одеяло и, опираясь руками о пол, начала медленно опускаться. В следующую секунду ее ноги коснулись бешено мелькающих шпал. Тотчас же девушка разжала пальцы и... исчезла! Да, провалилась в дыру, пропала, словно ее и не было! Из отверстия вырывался холодный, влажный ветер. Он пахнул мокрой землей, волей!.. Римма, отчаянно труся, почти теряя сознание от ужаса, беззвучно сказала:
   - Теперь я!
   Ее никто не услышал, но все поняли.
   Стараясь в точности повторять движения девушки в лыжном костюме, она села и опустила ноги в дыру. Ухватилась руками за края. Почувствовав толчок, разжала пальцы... Грохот залепил уши, проник, казалось, в сердце! Римма больно ударилась о шпалы и от острой боли на секунду потеряла сознание. Открыв глаза, она увидела над собой огромные черные колеса, мелькавшие с непостижимой быстротой, как тени. Этому не было конца. Вдруг наступила тишина. И грохот, и колеса исчезли. Это было так странно, что Римма не поверила. Но теперь над ней было спокойное, молчаливое звездное небо. Она оглянулась. Во мраке мерцал, удаляясь, красный огонек. Вскоре он скрылся за стеной леса. Тогда Римма встала и сорвала с головы ватную куртку. На фоне неба черной полосой выделялась железнодорожная насыпь. На ней вдруг выросла крохотная человеческая фигурка. "Жива!" - с чув- ством огромной благодарности к подруге подумала Римма и поспешила навстречу. Они обнялись, поцеловались и снова обнялись, ликующие и не верящие в удачу. Первой опомнилась девушка в лыжном костюме. Заботливо осмотрев Римму, она с беспокойством спросила:
   - Что у тебя на щеке? Кровь? Ты ушиблась?
   - Немножко! Все хорошо получилось! Просто чудо! Ты знаешь, я когда прыгала, уже мысленно с жизнью распрощалась!
   - Погоди, - остановила ее девушка. - Ты не знаешь, еще кто-нибудь прыгал вслед за тобой?
   - Не знаю... По-моему, никто.
   - Все же давай пройдем немножко вперед, посмотрим!
   - Давай!-согласилась Римма, любовно погладив подругу по рукаву, и засмеялась. - Как странно!
   - Что странно?
   - Да вот то, что я тебя так полюбила, а мы еще не знакомы!
   - Меня зовут Тоня...
   ...Неожиданные и страшные события предшествовали появлению Тони Хатимовой в эшелоне, который отправился из Любимова в Германию.
   Партизанский связной Посылков еще неделю тому назад предупредил Антипова, что готовится облава. Немцы будут угонять в Германию молодежь. Как только об этом стало известно Шумову, тот, не теряя ни минуты, собрал подпольщиков, предложил всем временно покинуть город и укрыться в ближних деревнях.
   - Нет иного способа сберечь организацию! - сказал Шумов. - А сейчас расходитесь! Облава может начаться нынче же ночью! Не забудьте предупредить ребят и девушек, которых вы знаете! Пусть тоже прячутся!
   - Я никуда не пойду!-вдруг заявила Тоня. - Я не могу оставить маму. Она плохо себя чувствует. Будь что будет, останусь!
   - О чем ты говоришь, подумай! -стараясь быть спокойным, попытался отговорить Алешка. - Ведь тебя обязательно заберут! Обязательно! Ты попадешь на каторгу, понимаешь? И Вере Петровне все равно не поможешь. Лучше устроить ее на эти дни у соседей!..
   - Знаешь, Леша, я надеюсь, что меня не тронут! - ответила Тоня. - Ручаться, конечно, трудно, но кое-какая надежда есть. Ты, наверно, понимаешь, о чем я говорю?
   - Оберст? - спросил Шумов. Девушка кивнула, Алеша с сомнением покачал головой.
   Откровенно говоря, сама Тоня плохо верила в то, что Биндинг поможет. Знакомство с командующим танковым корпусом оберстом Биндингом состоялось дней десять тому назад при своеобразных обстоятельствах. Однажды вечером возле дома Хатимовых остановилась машина, и через садик, придерживая планшеты и полевые сумки, сломя голову пробежали несколько штабных офицеров в щегольской форме. Они недолго пробыли в доме. Вслед за ними на улицу вышел обер- лейтенант Штольц, живший у Хатимовых с первого дня оккупации; денщик, отдуваясь, тащил гору чемоданов. Сестры наблюдали за этой суматохой из сарая. После того как обер-лейтенант освободил помещение, из машины тяжело вывалился немец огромного роста, в зеленой длинной шинели с меховым воротником и направился к крыльцу, не обращая ни малейшего внимания на семенящих сбоку штабных. Оберст был не стар, лет сорока пяти. Водворившись в доме, он уже на другой день послал офицера в сарай, велев выселить оттуда людей, а сарай разломать, дабы он не портил пейзажа. Шура была в отчаянии.
   - Ну, куда мы денемся с больной мамой? -с трудом удержалась она от слез. Тоня задумчиво посмотрела вслед офицеру и зло ответила:
   - А вот посмотрим!
   - Куда ты? - испугалась Шура.
   Схватив чемодан, Тоня решительно отправилась в дом. С хозяйским видом она стряхнула снег с крыльца и открыла дверь. Встретив в коридоре солдата, девушка не взглянула на него. Она уверенно вошла в свою комнату, сейчас пустовавшую, нетопленую, с выбитым окном, и бросила на пол узел. Тотчас же ворвался офицер. Его побагровевшее лицо не предвещало ничего доброго. Но Тоня, глядя ему в глаза, на отличном немецком языке, который она знала еще в школе, заявила, что желает поговорить с с оберстом. Офицер открыл рот, но тут вошел сам Биндинг. Он был в халате, благоухал одеколоном. С любопытством окинув взглядом стройную фигуру девушки, оберет сделал попытку быть галантным и с холодной, любезной улыбкой, которая выглядела странной на его жестком лице ландскнехта, осведомился, может ли оказать услугу столь очаровательной русской фрейлен?..
   - Мы поселились в сарае, чтобы не стеснять обер-лейтенанта Штольца!-по- немецки ответила Тоня. - Мы полагаем, что поступили, как подобает хлебосольным хозяевам, и оказали гостеприимство. Тем более мы не осмелились бы мешать высокопоставленному гостю! Но если господам угодно разрушить сарай, то хозяева будут вынуждены снова перебраться в дом. Впрочем, они постараются не докучать оберсту!
   Тоня с трудом добралась до конца этой длинной и высокопарной фразы, звучащей, как сложный экзерсис из учебника немецкого языка. К ее удивлению, Биндинг был удовлетворен. Еще раз окинув Тоню взглядом, он ответил: - О да, конечно! Я буду рад иметь такую прелестную соседку!-И, круто повернувшись на каблуках, удалился.
   - Что, видел? - по-русски сказала Тоня ошеломленному офицеру. - Чего глаза-то вылупил, скотина? Пошел вон отсюда!
   Не поняв ни слова, но по выражению ее лица правильно заключив, что слова Тони имеют смысл весьма для него нелестный, немец злобно засопел и выскочил за дверь.
   Через полчаса Шура с Верой Петровной, которая покорно шла за ней, перебрались в комнату. Тоня заколотила фанерой окно, притащила железную печку. Стали жить. Девушки старались не попадаться немцам на глаза, но Биндинг сам каждый вечер заглядывал в дверь и обменивался с Тоней несколькими любезными фразами. Девушка, по-видимому, ему нравилась. Шуру это обстоятельство очень беспокоило.
   - Ох, Тонечка, боюсь я! - говорила она. - Неизвестно, что ему может взбрести в голову!
   - Ничего! - беспечно встряхивала пышными темными волосами Тоня. - Как- нибудь!
   Однажды зашла соседка с девятилетним мальчиком. Она была знакома с семьей Хатимовых много лет и решила проведать больную Веру Петровну. Рыхлая пожилая женщина, страдающая одышкой, сидела на кровати, держа исхудалую руку Веры Петровны, и скорбно говорила:
   -- Бедная вы моя! Не отчаивайтесь, не век же они будут лютовать. Найдется и на них управа!
   Но больная не отвечала. Ее взгляд был стеклянным, как у птицы. Мальчуган, сидя на полу, рассматривал старый, затоптанный немецкий журнал. Не постучав, вошел Биндинг, как всегда наглухо застегнутый и чисто выбритый. Он появился так неожиданно, что соседка отшатнулась, прижалась к стене, мальчуган выронил журнал, а Тоня вздрогнула. Силясь улыбнуться, она указала оберсту на стул. Но он молча смотрел на нее. Девушка заметила, что Биндинг возбужден. Мельком взглянув на соседку и Веру Петровну, он отрывисто сказал:
   - Мирная семейная сцена, не так ли? Женщины любят мир, гром пушек их пугает! Скоро пушки умолкнут, фрейлен! Будете ли вы рады?
   - Да, я буду рада, если наступит мир, - ответила Тоня.
   - Один вопрос!-оживился Биндинг. - Приходилось вам бывать в Москве?
   - Да!-ответила девушка, встревожившись. "Что-то он очень доволен собой! - подумала она. - Неужели Москва?.. Нет, нет. Не может быть!"
   - А знаменитый русский ресторан "Метрополь" посещали? - продолжал спрашивать оберст.
   Не понимая, для чего он затеял этот разговор, девушка уклончиво ответила:
   - Действительно, это очень известный ресторан!
   - Приглашаю вас туда! - театрально отставив ногу, повысил голос Биндинг. - Мы с вами пообедаем и выпьем за успехи германской армии! В субботу будьте готовы!
   - Взяли Москву?! - вырвалось у Тони. Она прижала руки к груди. Ей показалось, что свет померк.
   - В субботу ровно в полдень мы вступим в Кремль! Таков приказ фюрера!
   - Наступление на Москву! - быстро сказала по-русски Тоня сестре и соседке. - В "Метрополь" меня приглашает! Ну, погоди, сейчас я отвечу! -Эти слова она произнесла, уже обернувшись к Биндингу, и продолжала по-русски громко и отчетливо: - В ресторан захотел? Так знай же, ничего ты не найдешь на русской земле! Ни ресторанов, ни городов, а найдешь только могилу! Понял, немецкая образина?
   Шура ахнула. Соседка с ужасом прижалась к Вере Петровне. У мальчугана восхищенно заблестели глаза. А оберст по-прежнему смотрел на Тоню, улыбаясь. Он ничего не понял. И девушка, вызывающе рассмеявшись, прибавила уже по- немецки:
   - Благодарю за приглашение! Непременно буду готова в субботу!..
   Когда за Биндингом закрылась дверь, Шура разрыдалась.
   - Как тебе не стыдно! Что, если бы он понимал по-русски? Он бы тебя убил! Разве можно так играть жизнью? Я думала, умру от страха!
   - Да, Тонечка, напрасно вы так! - покачала головой соседка. - Ей-богу, напрасно. Погубите только себя зря!
   - Ничего!-мрачно ответила Тоня. - В ресторан захотел, сволочь! Покажут ему наши "Метрополь"! - Она погрозила кулаком и легла на койку, отвернувшись к стене. А утром случилось несчастье. На рассвете прибежал Антипов. Попрощавшись с сестрой и матерью, вся в слезах Шура ушла. В овраге Шура и Толя присоединились к другим ребятам и девушкам, предупрежденным об отправке в Германию и решившим покинуть город. Глухой лесной, только им известной тропой отправились в Платоновку, где их уже ждали члены местной молодежной группы, возникшей после того, как здесь зимой побывали Лисицын и Володька Рыбаков. Что касается Алексея, то он вместе с Женькой и Володей еще вечером отправился выполнять важное задание. Толя не мог сказать Шуре, куда они пошли, потому что сам не знал, и девушка всю дорогу волновалась то за сестру, которой грозила опасность быть отправленной в Германию, то за Алешку.
   А в Любимове началась облава. Немцы вместе с полицейскими врывались в дома и забирали юношей и девушек. Трещали двери, раздавались крики, слышались одиночные выстрелы. Шум приближался к дому, где жили Хатимовы. Уже совсем близко зазвенели разбитые стекла.
   Тоня заглянула в комнату к оберсту. Она все-таки надеялась, что Биндинг вступится. Раз он каждый вечер посещает Тоню, значит, девушка ему нравится. Он не захочет лишиться приятной собеседницы. Так она думала, но каково же было ее разочарование, когда оказалось, что Биндинга нет!.. На диване спал адъютант полковника Шафер, тот самый, который ее терпеть не мог. На кровати Биндинга белели взбитые подушки. Очевидно, он не ночевал здесь.
   Пытаясь отогнать недоброе предчувствие, Тоня вернулась к матери. Та уже несколько дней почти ничего не ела, ослабела и едва повернула голову, когда вошла дочь. Из всех окружающих Вера Петровна выделяла Тоню и относилась к ней не с таким безразличием, как к другим. Вот и сейчас глаза ее на секунду стали осмысленными. Она невнятно проговорила что-то и, поймав руку девушки, крепко стиснула ее.
   Тоней овладело оцепенение. В соседнем доме пронзительно закричала девушка. Тоня узнала голос пятнадцатилетней Майи, которую мать все эти месяцы прятала в подвале, чтобы не попалась фашистам. Теперь, значит, ее все-таки нашли!.. Стало трудно дышать. Прислушиваясь, Тоня ждала. Хлопнула дверь. Шафер кого-то расспрашивал, грубый солдатский голос отрывисто отвечал. Тоня догадалась, что адъютант отдал приказ, касающийся ее.
   О, разумеется, он был рад избавиться от Тони! Через несколько долгих, томительных секунд в коридоре раздались шаги. Дверь открылась.
   Комнатку заполнили немцы и полицейские. Рослый рыжий фельдфебель повелительно указал пальцем на Тоню:
   - Собирайся!
   Ей ничего не оставалось, как подчиниться. Она наспех сунула в наволочку ломоть хлеба, одеяло и в отчаянии посмотрела на мать, которая по- прежнему не шевелилась и, казалось, не замечала солдат. Как же Вера Петровна останется одна? Ведь она совершенно беспомощна! И Тоня горько пожалела о том, что сделала по- своему, не послушалась Алешку, советовавшего попросить соседей присмотреть за больной! Она наклонилась к матери и, плача, поцеловала ее в глаза, в губы. Потом выпрямилась, вытерла лицо и, не глядя на солдат, направилась к двери. Вдруг сзади раздался хватающий за душу, пронзительный крик. Обернувшись, Тоня ахнула. Вера Петровна вскочила с кровати в длинной ночной рубашке, босая, с распущенными седыми волосами.
   - Мамочка! - закричала Тоня и бросилась к Вере Петровне. Но грубые руки схватили ее за плечи. Девушка вырвалась, однако солдаты обступили ее и были готовы вытолкнуть за дверь, но тут больная подбежала к фельдфебелю и впилась ногтями в лоснящееся, жирное лицо. На ее губах выступила пена. Тоня с ужасом вскрикнула по-немецки:
   - Не трогайте ее! Она больная! Пощадите!
   Но никто ее не слушал. С трудом вырвавшись из рук Веры Петровны, фельдфебель в бешенстве вытащил пистолет. Тоня хотела своим телом заслонить мать. Но не успела... Грянул выстрел. Вера Петровна упала, не вскрикнув, не застонав. Немцы схватили отбивающуюся девушку и выволокли на улицу, по дороге щедро награждая ударами. На крыльце стоял Шафер. Очутившись в колонне молодежи, со всех сторон оцепленной солдатами, Тоня упала, если бы соседи не поддержали ее. С их помощью она кое-как добралась до станции. Она шла по знакомому грейдеру, окруженному смолистыми соснами, захлебываясь от слез. Тоня была не одинока в своем горе. Вокруг стояли стон и плач. Миновали мост. Родной город скрылся за лесом. И тогда слезы высохли. На уме теперь была одна мысль: бежать! Бежать, чтобы снова бороться с фашистами!.. Отомстить им за все, за все!..
   ...План, который пришел Тоне в голову, был отчаянным, даже безрассудным, но он был осуществлен! И вот девушек окружила степь, местами заросшая черным лесом. Тоня и Римма боялись далеко отходить друг от друга, чтобы не потеряться. Убедившись после долгих поисков, что больше никто не решился на побег, они остановились под насыпью и стали совещаться.
   - Скорее уйдем, Тонечка! - прижалась к подруге Римма. - Мне чудится, что нас опять схватят!
   - Придется пробираться через лес! - пробормотала Тоня. - От дороги, во всяком случае, надо отойти подальше!..
   Двинулись в путь. До шоссе добрались к утру. Еще не светало, но уже подул свежий ветерок, который, казалось, одну за другой тушил звезды. Схватив Римму за руку, Тоня прошептала:
   - Тут надо осторожнее, шоссе охраняется. Могут за- метить!
   - Подожди! - перебила Римма и склонила голову, прислушиваясь. Далеко на северо-востоке возник гул. Он быстро усиливался, и через несколько секунд девушки узнали характерный рокот авиационных моторов. Бомбардировщики, по- видимому, снизились, потому что моторы оглушительно заревели, этот звук, точно бурав, ввинчивался в уши. Римма даже нагнула голову, словно самолеты могли ее задеть. В этот момент в лесу вспыхнуло зарево. Осветились верхушки деревьев. Через мгновенье два таких же костра загорелись справа и слева, образовав что-то похожее на треугольник. Прошло несколько долгих минут, и небо словно раскололось от взрывов. Отбомбившись, самолеты взмыли ввысь. Загрохотали зенитные орудия. В небе заскользили сиреневые лапы прожекторов, расцветали и лопались оранжевые цветы разрывов. Один из бомбардировщиков вдруг вспыхнул, как факел, и нырнул носом вниз. Красный дымный хвост перечеркнул небосклон, где-то в лесу раздался еще один взрыв.
   - Смотри, парашют! - крикнула Римма, прижавшись к Тоне.
   Над деревьями мелькнуло белое полотнище, затем снова стало темно. В стороне плотины что-то трещало, взрывалось, лопалось.
   Римма прошептала:
   - Наши!.. Какие молодцы... Спасся летчик или нет?.. Что взорвали? Не знаешь?
   - Не знаю!-ответила Тоня. - Но вижу, что сейчас самое время перейти через дорогу. Немцам не до нас!..
   Она оказалась права. Без приключений девушки пересекли шоссе и снова углубились в лес, который становился все реже и реже, пока не кончился на берегу реки. Город был уже недалеко. А позади пылало пламя. Оно потухло лишь с рассветом, как будто постеснявшись теплого весеннего солнца, мирно выглянувшего из-за горизонта.