ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ГЛАВА

   Наступили теплые весенние дни. Тучи стелились над землей. Деревья были мокрые, черные. Влажный ветер трогал голые ветки. Дороги раскисли, звенели ручьи, но в глубине леса снег лежал нетронутой желтовато-грязной массой. Быстрая река Юра вспенилась, кинулась к обледеневшим берегам. Она и зимой не замерзала, а в апреле кипела, как в котле, швыряя в воздух тучи брызг и отгрызая огромные куски берегового льда. Недалеко от Любимова Юра широко разливалась, сдерживаемая высокой бетонной плотиной. Белая от пены вода кружила щепки и ветки, разбиваясь в мелкую пыль о массивные каменные быки.
   По плотине, громыхая, день и ночь шли немецкие танки, самоходные орудия, автомашины, битком набитые солдатами. Они двигались к фронту, где выдыхалось предпринятое на этом участке наступление германской армии. Фашистское командование вводило в бой свежие резервы, но немецкие роты и батальоны словно в огромной мясорубке перемалывались под убийственным огнем советской артиллерии.
   Любимовское шоссе было одной из тех жизненно важных артерий, по которым обескровленный организм немецкой армии получал добавочное питание. Асфальтированная дорога вилась по лесу, огибала глубокие овраги и, плотиной оседлав бурную реку, устремлялась на северо-восток. Вряд ли где-нибудь в ином месте так охраняли немцы шоссе, как здесь, в непосредственной близости к фронту. Они не без оснований опасались партизан, которые за минувшую зиму доставили оккупантам немало неприятностей. Немцы себя чувствовали в безопасности лишь за толстыми каменными стенами домов. С наступлением темноты они боялись отойти в сторону от своих танков, орудий и автомашин. Со страхом прислушиваясь к враждебной лесной тишине, сжимали потными руками скользкие приклады автоматов.
   Целый батальон выделил комендант Любимова майор фон Бенкендорф для охраны дороги. Солдаты, вооруженные пулеметами, день и ночь сторожили плотину и шоссе. На обоих берегах Юры расхаживали часовые.
   А Брянский лес встречал апрель так же, как год, пять, сто лет назад. Теплыми, черными ночами оседал между деревьями снег, а на рассвете стволы громко потрескивали от заморозков. И нетронутая, дикая тишина обнимала край зеркальных лесных озер и звериного бурелома.
   Подпольный горком партии поручил Золотареву взорвать Сукремльскую плотину и таким образом нарушить движение по стратегическому шоссе. Выполнить это задание было очень нелегко. Положение осложнялось тем, что база партизанского отряда находилась от плотины на расстоянии семи десятков километров. Почти двое суток требовалось подрывникам для того, чтобы преодолеть это расстояние с тяжелым грузом тола. Подойдя к плотине, партизанам еще было необходимо осмотреться, все рассчитать, улучить момент для диверсии. Управиться за одну ночь они не могли. А днем негде было укрыться. Лес возле шоссе немцы давно вырубили, окрестности тщательно прочесывались.
   Но все препятствия не смущали опытных диверсантов, на счету которых было уже немало взорванных складов и железнодорожных мостов. На операцию вызвались пойти трое: бывший военнопленный Павел Дробот и братья Мироновы, Иван и Борис. Старший, Иван, до войны работал грузчиком на элеваторе, Борис учился на третьем курсе в индустриальном техникуме. Мирные и вполне штатские люди, никогда прежде не державшие в руках оружия, они за год стали умелыми и отважными партизанами. Перед тем как уйти на задание, Дробот постучался в землянку к командиру и вручил выглянувшему Золотареву измятый конверт.
   - Прямо неловко мне, Юрий Александрович! - сокрушенно сказал Павел. - Эти хлопцы, которые из плена нас вызволили, доверили мне письмо, чтобы я передал кому-нибудь, кто на Большую землю поедет. А я, признаться, зашил в подкладку, да и забыл. Теперь на опасное дело иду, может, не вернусь... Нехорошо, если пропадет письмецо. Незапечатанное оно, я, между прочим, прочел. Здорово пишут! Прямо в газете напечатать можно!
   - Кому письмо-то? - спросил Золотарев, разглядывая конверт.
   - Там две записочки. Одна Семену Ивановичу Шумову, начальнику механического цеха, от сына, другая инженеру Лисицыну, тоже от сынка. Надо бы доставить, Юрий Александрович, уж больно хорошие хлопцы! Боевые, серьезные - настоящие партизаны! Завод-то наш будто в Саратов эвакуировался. Туда, значит, и перешлите. Постарайтесь!
   - Постараюсь! - строго ответил командир. - Будьте спокойны, товарищ Дробот. С первым же самолетом!
   Дробот ругал себя всю ночь, пока трое подрывников пробирались по лесу. Целый месяц пролежало письмо под подкладкой шинели, целый месяц, тогда как время измеряется днями, а иногда и часами! Разве такая забывчивость не предательство по отношению к этим замечательным ребятам, спасшим красноармейца из позорного плена! В конце концов Павел немного утешился, вспомнив, что за последний месяц ни один самолет с Большой земли не приземлялся на лесном партизанском аэродроме, а значит, все равно не было возможности отправить письмо...
   Лес кончался метрах в ста от дороги. Партизаны остановились, залегли в мокрый снег, ожидая темноты. Но как только зашло солнце, на шоссе вспыхнули два огромных прожектора. Они выхватили из мрака бетонное тело плотины, и та, казалось, повисла в воздухе, залитая серебристым светом. Когда возникала опасность воздушного налета, прожектора гасились, и сверху невозможно было разглядеть в черной массе леса светлую ниточку шоссе, но сейчас чуткие звукоуловители молчали, в небе было все спокойно. Дробот и братья Мироновы не шевелились. Каждый из них лихорадочно искал способ незаметно приблизиться к охраняемой плотине. Павел выразил общую мысль, прошептав:
   - Придется по воде. Иного пути нет!
   - Так-то так! - вздохнул Иван. - Да ведь и на реке светло как днем!
   - Вот что сделаем! - деловито сказал Дробот. - Я останусь здесь и, как только вы подплывете к плотине, выстрелю из пистолета. Немцы всполошатся, погонятся за мной, а вы тем временем действуйте! - Павел говорил так спокойно, словно у него было две жизни, и отдать одну ему ничего не стоило...
   - Собаки у них! - после тяжелого молчания мрачно уронил Борис. - Вряд ли сумеешь уйти! Здесь мелколесье, не спрячешься!
   - Вы, братки, не обо мне, а о себе думайте! - с немного искусственным оживлением сказал Дробот, взволнованный товарищеской заботой. - Вы главную задачу будете выполнять. Плотину нужно взорвать, сами пони- маете!
   Пожав друг другу руки, они разошлись.
   Павел, лежа на снегу, прислушивался, пока до него не донесся легкий всплеск воды, затем, выждав несколько минут, отполз в лес и вынул из-за пазухи пистолет. Сейчас, по его расчетам, братья Мироновы уже добрались до гладких бетонных "быков". Мысленно пожелав им удачи, Дробот выстрелил в воздух. Вскочив, он перебежал на другое место и выпустил в черное, беззвездное небо еще одну пулю. Третий выстрел он произвел через несколько секунд, съехав по снежному склону в мелкую лощину, наполненную талой водой. Немцы должны были решить, что в лесу скрывается целый отряд. Через несколько минут послышался собачий лай, затрещали кусты. "Порядок!" - прошептал Павел. Пробираясь между деревьями, он то и дело оглядывался и искал в черном небе зарево. Но взрыва не было.
   Преследователи были упорны. Разъяренные овчарки мчались по свежему следу, вырывая поводки. Дробот с трудом перепрыгивал через поваленные деревья, глубже увязал в мокром снегу. Поняв, что погоня подходит к концу, он упал под дерево и долго не мог отдышаться, судорожно ловя воздух открытым ртом. Показались черные фигуры солдат, резко выделявшиеся на голубоватом снегу. Из-под лап рычащих собак взлетали белые фонтанчики. Партизан улегся поудобнее и выбрал цель. Выстрел хлопнул негромко и нестрашно. Но, споткнувшись, упал бежавший впереди немец, завизжал раненый пес. Отстреливаясь, Павел поглядывал на небо. Не хотелось умирать, не узнав о судьбе друзей. Но вот мягко вздрогнула земля. Гул прокатился по лесу. Низкие тучи, цеплявшиеся за верхушки деревьев, порозовели.
   - Ну теперь держитесь, гады! - крикнул Дробот, вскочив во весь рост и швырнув в немцев единственную гранату. Когда та взорвалась, он бросился вперед. Собаки кинулись навстречу, и живой хрипящей лающей кучей повисли на Павле. Последнюю пулю он выпустил в себя... Долго смотрели уцелевшие гитлеровцы на неподвижное тело, пораженные стойкостью и мужеством русского партизана. Им не верилось, что так сопротивляться мог один человек. Подобрав раненых, немцы вернулись на шоссе.
   На плотине между тем бушевал пожар. Багровые волны Юры клокотали вокруг покосившихся, но устоявших "быков". Солдаты охраны суетились возле огня, не решаясь приблизиться. На дороге сгрудились автомобили, танки и самоходные орудия. Командир колонны, пожилой полковник, раздраженно допрашивал начальника охраны. Тот успокаивал офицера, утверждая, что к утру переправа будет налажена. Повреждения, объяснял он, не очень значительны. Взрывчатки, заложенной неизвестными злоумышленниками в бетонное основание плотины, оказалось недостаточно, чтобы разрушить ее целиком.
   - Ну что ж! В следующий раз партизаны, по-видимому, заложат более солидную порцию тола и доведут дело до конца!-сухо заметил полковник.
   Начальник охраны сделал вид, что не заметил убийственной иронии, которой была пропитана эта фраза. Он ответил, что все меры для охраны плотины, разумеется, будут приняты.
   А в это время Борис Миронов лежал в кустах и смотрел на утихающий пожар. Он остался один. Старший брат после взрыва исчез, и, сколько ни обшаривал взглядом юноша бурливую поверхность Юры, он так и не смог отыскать Ивана. В мокрой, покрывшейся ледяной коркой одежде, Миронов терпеливо ждал. Он не хотел, не мог поверить, что оба спутника погибли. Лишь когда рассвело, он встал и, с трудом сгибая ноги в затвердевших, жестких брюках, медленно побрел в лес. Своими глазами Миронов видел, как через плотину снова стала переправляться немецкая техника. С болью и тоской он думал о смерти старшего брата и Павла Дробота, но еще горше было сознавать, что жертвы принесены напрасно. Задание штаба не выполнено. Плотина не взорвана. Фашистские войска беспрепятственно движутся к фронту. И, анализируя причину неудачи, Миронов пришел к выводу, что с самого начала они поступили неправильно. Они не должны были, убедившись в бессилии своего маленького отряда, совершать эту попытку с негодными средствами. Чего добились? Только того, что теперь немцы станут более осторожными и взорвать плотину будет еще труднее!
   Борис Миронов не мог знать, что последствия неудачной диверсии окажутся гораздо серьезнее. Не успел он добраться до партизанского лагеря, как в Любимове усилиями майора фон Бенкендорфа, действовавшего на сей раз оперативно и быстро, была организована карательная экспедиция. Из частей, направляющихся на фронт, по приказу командующего группой войск генерала Кунца были отозваны два пехотных батальона специально для расправы с партизанами. В карательной экспедиции приняла участие авиация.
   Рано утром немцы широким фронтом углубились в лес. Самолеты кружились над районом, сообщая по радио обо всех подозрительных передвижениях людей и машин. Входя в населенные пункты, каратели выгоняли жителей, поджигали дома, выстраивали на пожарищах мужчин, стариков, женщин и зверски истязали их, требуя указать, где скрываются партизаны.
   ...Чем глубже в лес входили фашисты, тем реже попадались населенные пункты. Разведчики сообщали Золотареву о каждом шаге карателей. Подпольный горком партии принял решение перебазировать отряд в недоступные Гжаньские болота, тянущиеся на десятки верст. Передвижение партизан вместе с обозом, где находились раненые, было произведено ночью. Отряд прошел в нескольких десятках метров от карателей, расположившихся на отдых, и те ничего не заметили. Отыскав в конце концов брошенный партизанский лагерь, немцы ворвались в пустые землянки. Обшаривая их в бессильной ярости, они подорвались на минах, расставленных партизанами перед уходом, и потеряли несколько десятков солдат. Не солоно хлебавши вернулись каратели в Любимово, доставив несколько неприятных минут майору фон Бенкендорфу, который, утратив обычную сдержанность, язвительно заявил командиру пехотного батальона, что "действия его солдат вряд ли прибавят славы германскому оружию!"
   Партизаны тем временем оборудовали новый лагерь в одном из глухих, заповедных уголков Брянского леса. Днем и ночью они рыли землянки, рубили блиндажи, корчевали пни, расчищая место для будущего аэродрома. Но ни на час не была приостановлена диверсионно-разведывательная работа.
   ...Юрий Александрович четвертую ночь не спал. Он вылез из землянки, ошалевший от махорочного дыма и черного чая, который пил, чтобы отогнать дремоту, и, глотнув свежего воздуха, пахнущего мокрым снегом, корой и прелыми листьями, решил обойти уснувший лагерь.
   Его знобило. Он останавливался возле огромных костров, отбрасывавших багровые пятна на подтаявший снег. Одни партизаны спали, завернувшись в тулупы, другие чистили оружие, зашивали одежду, третьи вели негромкую, задушевную беседу. Спустился Золотарев в только что вырытую землянку. Она была еще без крыши, звезды заглядывали в лица партизан, прижавшихся друг к другу на узких нарах. Кухня помещалась под открытым небом. Предутренние часы были для поваров самыми горячими. Они суетились вокруг чугунных котлов, под которыми пылали костры. Юрий Александрович, поздоровавшись, попробовал протянутой ему деревянной ложкой полусырую пшенную кашу, внезапно испытал жгучий голод и, присев на пенек, опустошил целую миску. Возвращаясь к себе, он услышал тонкий писк младенца. Золотарев не удивился. Ему сообщили об этом еще вчера. У секретаря подпольного горкома комсомола Ани Егоровой, которая пришла в лес вместе с мужем, родился ребенок. Юрий Александрович, вспомнив, что еще днем хотел взглянуть на мальчишку, свернул к одинокой палатке.
   Аня лежала на топчане и кормила грудью. Ее муж Виктор, скромный человек, работавший до войны электромонтером на заводе, засучив рукава, с ожесточением стирал в тазу пеленки. Увидев командира, Аня улыбнулась.
   - Ну, как? - спросил Золотарев, застенчиво разглядывая красное, сморщенное личико ребенка. - Ишь, герой! Поздравляю тебя, Аннушка! Не надо ли чего? Ты скажи, не стесняйся!
   - Спасибо! - прошептала женщина и переглянулась с мужем. - Нет, ничего не нужно! Все и так заботятся... Нам прямо неловко!.. Только вот не знаю, как сказать... Даже смешно!
   - Ну, ну, говори! - подбодрил Юрий Александрович.
   - Соски нет! - выпалила Аня и залилась краской. - Обыкновенной соски! Ничем, главное, не заменишь, а без нее намучаешься!..
   - Да, проблема!-покачал головой Золотарев и улыбнулся. - Тут уж, пожалуй, я вам помочь не смогу. Но чтобы вас утешить, скажу, что соска младенцу вовсе не обязательна! Врачи даже говорят, что она негигиенична. Это я, как опытный отец семейства, подтверждаю!.. Хотя своего Борьку, я впервые увидел не с соской, а с окурком в зубах!..
   Посмеиваясь, он вышел из палатки.
   Лес застыл в чуткой предутренней дремоте. Одна за другой гасли звезды. Стало холоднее, под ногами похрустывал смерзшийся снег. Проходя мимо затухающего костра, Золотарев обратил внимание на маленькую фигурку, скорчившуюся возле багровых углей. Партизан в покоробившемся, рваном полушубке во сне придвинулся к костру, рискуя спалить одежду. Юрий Александрович заботливо перевернул спящего на другой бок. Упала меховая шапка, он увидел румяное девичье лицо. Золотые волосы рассыпались, губы были слегка приоткрыты. Под глазами залегли тени. Узнав Зину, Золотарев выпрямился, нахмурился. Видимо, какая-то мысль пришла ему в голову. Еще раз взглянув на Зину, он поспешно спустился в землянку.
   На топчанах, накрытых плащ-палатками, сидели командиры и политработники. Начальник штаба Кирилл Андреевич Рыбаков рассматривал большую карту-десятиверстку. Командир роты подрывников, бывший учитель Ильин, горячо доказывал что-то начальнику разведки капитану Малышеву. В углу, задумчиво поправляя самодельный фитиль коптилки, сидел коренастый, седой мужчина в кожаной куртке. Он появился в отряде прошлой ночью. Его никто не знал, кроме Золотарева. Это был секретарь подпольного обкома партии Федор Данилович Лучков. Секретарь обкома молча прислушивался к разговору, время от времени вставляя короткие замечания. Рыбаков, Ильин и Малышев не были знакомы с Лучковым, но по его спокойному, властному тону догадывались, что он один из руководителей партизанского движения.
   - Сукремльскую плотину можно уничтожить лишь в том случае, если бросить на шоссе по крайней мере половину отряда! -покусывая тонкие губы, говорил Ильин.- Только тогда движение по шоссе будет прервано! Небольшая группа там ничего не сделает!
   - Не горячись, Петя! - ласково похлопал его по плечу Малышев. - Сам прекрасно понимаешь, что вести триста человек по бездорожью почти сто километров для того, чтобы взорвать одну плотину, было бы преступной расточительностью!
   - Что же ты предлагаешь, - поднял голову Рыбаков. - Может быть, отказаться от этой операции?
   - Зачем?-пожал плечами Малышев. - Мы собрались, чтобы найти выход. Но искать надо в пределах реального, иначе зря потеряем время.
   - Отправить в Любимове две роты, и дело с концом!- упрямо сказал Ильин. - Хватит с нас одной неудачи! Больше рисковать нельзя!..
   - Товарищ Ильин правильно ставит задачу!--раздался негромкий голос Лучкова. - Но предлагает, мне кажется, неверный путь для ее осуществления! Думать нужно. Я уверен, что существует простое и несложное решение!
   - Я тоже в этом уверен! - поддержал Юрий Александрович, спрыгнув со ступеньки.
   Золотарев достал кисет и, заворачивая цигарку, обратился к Федору Даниловичу:
   - Мы здесь много проектов перебрали! Главное препятствие заключается в том, что мы находимся слишком далеко, не знаем, что делается на плотине, не можем действовать достаточно оперативно. И вот, товарищи, есть простой выход: поручить диверсию людям, которые могут постоянно, изо дня в день наблюдать за плотиной и изучать обстановку. Они не будут вынуждены, как мы, строить свои планы на случайностях, а смогут действовать наверняка!
   - Очень правильно, очень разумно!-помолчав, сказал Лучков. - Но где ты возьмешь таких людей?
   - У нас есть группа Орла!
   Наступило неловкое молчание. Рыбаков аккуратно сложил карту и, сняв шапку, пригладил начавшие седеть волосы. Ильин, словно поперхнувшись, покраснел. Он хотел было возразить, но сдержался и ничего не сказал. Начальник разведки усмехнулся и покачал головой. Только Лучков остался спокойным. Он терпеливо ждал, что скажут командиры.
   - Смело! - проговорил наконец Ильин, взглянув на Рыбакова, усмехнулся и не то иронически, не то с уважением повторил: - Ничего не скажешь, смело!..
   Разгорелся бурный спор, посыпались возражения. Малышев сказал, что Орел еще очень молод, неопытен, члены его группы и вовсе ребятишки. Разведкой они еще могут заниматься, но посылать их на такое ответственное задание было бы опрометчиво.
   - Лишимся хорошо законспирированного подполья в городе, вот и все! - высказал свое мнение Рыбаков. - И без толку. Хлопцы горячие, натворят глупостей, их переловят, этим и кончится!
   Лучков помалкивал, глядя то на одного, то на другого. По его лицу трудно было понять, что у него на уме. Ясно было одно: он не хочет навязывать свое мнение партизанам. Выслушав всех, Юрий Александрович снова взял слово. Спокойно, не горячась, он рассказал командирам о том, что уже успела сделать подпольная комсомольская группа. Он знал все подробности об их жизни и борьбе.
   - Я не хочу вам напоминать об уничтожении электростанции, церкви, склада с горючим и прочих диверсиях! - сказал он. - Я также не буду говорить о том, что ребята освободили в Платоновке группу военнопленных. Главная их заслуга в другом. В том, что они под руководством партизанского штаба расширяют фронт борьбы, вовлекают в нее широкие слои населения, организуют всенародное сопротивление. По нашей инициативе в окрестных деревнях создано еще шесть молодежных подпольных отрядов, которые действуют самостоятельно. И в Платоновку, между прочим, любимовские комсомольцы были посланы для того, чтобы связаться с местными патриотами. Налет на церковь был уже, так сказать, побочным делом!.. У Орла есть свои люди буквально всюду. В госпитале, в ресторане, на заводе, даже в комендатуре! Методы его работы доказывают, что он, хотя и молодой, но способный командир. И ребята там подобрались замечательные. Знали бы вы, каким образом один комсомолец, по кличке Руслан, добывал сведения о наступлении немцев! Целая эпопея, честное слово!.. Нет, товарищи, Орлу и посложнее дело можно поручить, а не только взрыв плотины!
   - Ишь, как защищает! - усмехнулся Малышев, а Ильин прибавил:
   - Еще бы! Ведь Орел его крестник!
   - Все они наши крестники!-сердито сказал вдруг секретарь обкома. - И даже не крестники! К чему нам церковные термины? Они дети наши! Дорогие дети! Ведь, товарищи, подумать только, вчерашние школьники, подростки, озорники, какими стали! Храбрецами мало назвать. Они герои, настоящие герои! Вот вы улыбаетесь, но погодите!.. Об этом Орле и тысяче таких орлов когда-нибудь песни петь будут! Я во многих местах побывал. Думаете, любимовская подпольная группа единственная? В каждом городе существуют тайные организации молодежи. Руководимые партийным подпольем, они сражаются наравне со взрослыми! И ведь что характерно! Стоило лишь партии позвать, и комсомольцы всей массой откликнулись. Так было всегда! Помнишь, Юрий Александрович, гражданскую? Сколько тогда в красноармейских батальонах было юных разведчиков, мальчишек, худых, оборванных, голодных!.. Это мы с тобой ведь были! Мы! Так разве другими могли вырасти наши дети?! Немудрено, что Золотарев Орлу, как самому себе, верит! А вы - крестник... Сделают они все, что поручим? Знаю я этого Орла! Алексей Шумов, Семена Ивановича сынок. Если на отца похож - в лепешку разобьется, но сделает!
   Лучков умолк, оглядел притихших командиров, смущенно крякнул и, сняв шапку, вытер платком вспотевшую, начисто выбритую голову.
   ...Разошлись на рассвете. Золотарев и Лучков остались одни. Юрий Александрович постелил гостю постель, сам лег на нары, накрылся шинелью и зачарованно засмотрелся на красные угли, тлеющие в железной печурке. Секретарь обкома не ложился. Протянув руки к печке, неподвижно сидел на низком топчане. На лице мелькали красноватые блики.
   - Отдохните, Федор Данилович, ведь завтра в путь! - нарушил молчание Золотарев.
   - Уже сегодня! - не сразу ответил Лучков и рассеянно прибавил: - Растревожил меня этот разговор! Землю нашу израненную не отдадим! Для детей сохраним. Все для них. Живем, боремся, умираем - для них! И не зря! Чувствую, вижу, что не зря! За всякими заботами, делами и не заметили мы, какое поколение вырастили! Помнишь, все комсомол ругали? Дескать, забюрократились, разучились с огоньком работать. А гляди, как себя комсомол показал! Шелуха долой, а под ней настоящее, большое, неумирающее - наш советский патриотизм, верность идеям коммунизма! Это и есть главное! Нет, ей-богу, старик, хочется мне еще походить по земле, взглянуть, какая после войны жизнь будет. Хочется верить, что мелкое всякое безобразие, карьеризм, ложь, тщеславие исчезнут из обихода, как буква "ять"... Очистятся души у людей, станут они заботиться в первую очередь не о личных, пошленьких удобствах, а о том, как знамя наше октябрьское поднять повыше... Только знаешь, что обидно? Сердце мы в детей вкладываем, а они нас стесняются. Об обыденном говорят, а большое, заветное прячут! Интересно, о чем сынок Семена Ивановича думает? Какие у него мечты? Потолковать бы по душам! Да куда там! Знаю я эту породу.
   О самом себе никогда слова не скажут. А любопытно бы!..
   - Что ж, Федор Данилович, любопытство мы, пожалуй, отчасти сможем удовлетворить! - оживился Золотарев.
   - Как?
   - Есть у меня письмо Алексея Шумова к отцу. В том же конверте короткая записка инженеру Лисицыну от сына Жени. Вот, если желаете, прочтите. Верно один хороший партизан сказал, который погиб недавно: "Эти письма в газете напечатать надо!" Я согласен. Очень здорово хлопцы высказались! Слова-то все самые простые, а смысл высокий!..
   - Ну, ну, покажи-ка, покажи! - заинтересованно сказал Лучков и взял у Золотарева серый, склеенный из оберточной бумаги конверт, который тот достал из полевой сумки. Федор Данилович наклонился ближе к огню. Листок в его руках побагровел и словно готов был вспыхнуть. Он медленно прочел вслух: "Здравствуйте, дорогие папа и мама! Вы, наверно, очень беспокоитесь обо мне, не волнуйтесь, я жив, здоров и чувствую себя хорошо. Мы с бабушкой нигде не пропадем! В нашем доме поселились немцы, все испакостили, но мы после них такую чистоту наведем, какой и до войны не было! Как-то вы там, мои дорогие? Ведь я даже не знаю, где вы! Оба, конечно, работаете много, не жалея себя, как и нужно в такое время!.. Город наш стал чужим, на улицах звучит незнакомая речь, но хозяева здесь все же не немцы, а мы! О себе расскажу при встрече. Я остался комсомольцем! Вы, конечно, меня поняли! Обидно, что нельзя сделать для Родины так много, как хочется! Но я нашу фамилию не опозорил, этому верьте! Мама, милая мама! Целую твои руки! Ваш Алешка".
   Секретарь обкома заглянул в конверт. Он достал листок, покрытый размашистыми, небрежными буквами, и прочел записку Лисицына: "Я очень виноват перед тобой, папочка. Убежал, не предупредив. Но иначе я не мог. Ты же понимаешь! Ты, наверно, круглые сутки работаешь и еще больше похудел. У меня все сложилось хорошо, как раз так, как я хотел. Делаю кое-что для Победы. Меня ждут, кончаю. Женя".
   Лучков вернул письма Юрию Александровичу и задумался. Золотарев бережно спрятал конверт в карман на груди.
   Угли в печке покрылись серой пленкой, и в землянке стало совсем темно. Федор Данилович долго молчал.
   Командир отряда подумал, что он задремал, и закрыл глаза. Но тут раздался свежий, звучный голос Лучкова:
   - Как он это написал: "Я остался комсомольцем!" Ведь лучше, пожалуй, не скажешь!.. Хорошо, черт возьми!
   Золотарев промолчал. Он увидел, как в темноте вспыхнула красная точка папиросы. Так они лежали без сна, два пожилых человека, два коммуниста, радостно удивленные и взволнованные письмами обыкновенных советских ребят. А лагерь просыпался, сверху доносились неясные голоса, топот ног и характерный перезвон солдатских котелков. Наступил новый день.