ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА

   Сергея Сергеевича Круглова в бою под Калугой ранило в ногу. Сначала он даже обрадовался этому. Теперь его отправят в госпиталь, он будет жить! Круглов и месяца не успел прослужить в армии. Он чувствовал себя настолько чужим и случайным человеком среди окружавших его бойцов, что каждый день, каждый час был для него мукой. "Я смогу вернуться домой", - подумал Круглов.
   Но от потери крови он лишился сознания, а когда пришел в себя, кругом уже были немцы. Круглов понял это, увидев скользящие в темноте фигуры в незнакомых рогатых касках. Они молча и методически искали что-то на снегу. Сходились по двое, по трое, затем расходились и брели не спеша по степи, выполняя какую-то непонятную для Круглова работу. Время от времени немцы наклонялись, потом продолжали свой путь. Похожие на призраки, они двигались бесшумно, то исчезая в темноте, то снова вырастая черными силуэтами на фоне ледяного, звездного неба.
   Круглов лежал на боку в неглубокой воронке, куда его отбросило взрывной волной. Снег под ним растаял и смерзся, крепко захватив расстегнутую шинель. В странном безмолвии этой ночи иногда слышались короткие, сухие выстрелы. И инженер вдруг понял, чем занимаются черные фигуры в касках. Похолодев от страха, он отчаянно рванулся, и шинель с легким треском оторвалась от снега... Немецкие санитары подбирали своих убитых и раненых, а русских обыскивали, грабили, и тех, кто подавал признаки жизни, пристреливали. Нужно было скорее спрятаться - выстрелы раздавались все ближе.
   Он привстал, но коротко охнул от пронизавшей его острой боли в ноге. Ему стало ясно, что идти он не сможет. Круглов прикусил губы и снова лег. Теплилась слабая надежда, что немцы не обратят на него внимания или просто не заметят в кромешной тьме. Но с каждой минутой эта надежда исчезала, пока не уступила место бессильному, тупому отчаянию. "Все!-подумал Круглов, услышав совсем рядом, за спиной, короткую, глухую возню, болезненный стон и выстрел. - Это конец!"
   Громко заскрипел снег. Санитары спускались в воронку. И в последнее мгновенье в голове у Круглова мелькнула мысль, что у него еще есть возможности спастись... Не успев додумать до конца, он поднялся во весь рост, высоко вскинул руки, будто хотел прыгнуть в воду; намокшая шинель горбом взбухла за плечами, и, глядя на приближавшихся солдат, отчетливо произнес по-немецки:
   - Я сдаюсь в плен! Я сдаюсь!
   Санитары отпрянули. Несколько секунд они молча разглядывали Круглова. Один из них приподнял автомат. Дуло, покачиваясь, застыло против груди Круглова. Он с ужасом уставился на толстый, смутно белевший в темноте, палец солдата, придерживающий спусковой крючок. Время, казалось, остановилось, и последние секунды сочились, точно кровь из раны.
   Трое мужчин молчали, залитые мраком, будто тушью. Круглов почувствовал, что солдат колеблется, и через секунду облегченно вздохнул, поймав его заинтересованный взгляд. Он понял, что останется жив.
   Санитары обменялись несколькими короткими, отрывистыми словами, и солдат подтолкнул Круглова дулом автомата. Тот с готовностью закарабкался по скользкому откосу воронки кверху. Если бы полчаса тому назад он приложил такие же усилия, то мог бы спастись и добраться до темневшего в полукилометре леска. Но у Круглова не хватило тогда воли заставить себя терпеть острую боль в раненой ноге. А теперь его заставили фашисты. И он терпел.
   Он вылез из воронки и зашагал куда-то в темноту, без стона и не жалуясь, потому что страх смерти оказался сильнее боли...
   Круглов изнемогал. Нога одеревенела, голова кружилась. Он уже не шел, а падал. С каждым шагом падал вперед, чудом успевая переставить ноги и продлить падение. Он смутно помнил потом, что пересек пустынную деревенскую улицу с торчащими черными остовами обгоревших печей и провалился, как в яму, в открывшуюся перед ним дверь сарая.
   Круглов упал на землю. Позади что-то пролаяли немецкие часовые. Протянув руку, он нащупал сукно шинели. Здесь были люди, много людей. Пар от дыхания клубился в сарае. Круглов забылся. Он очнулся на рассвете. Морозный воздух как будто застекленел. Люди метались, выкрикивали непонятные слова, стонали.
   Круглова кто-то тронул за плечо. Он обернулся и увидел черное, заросшее до самых глаз лицо. Глаза показались знакомыми.
   - Кто это? Кто?! - испуганно прошептал Круглов. Он узнал красноармейца из своего отделения, пожилого рабочего Павла Дробота. До войны Дробот работал на локомобильном заводе в Любимове, Круглов часто встречался с ним на производственных совещаниях. Потом они попали в одну часть. Рука Дробота упала. Он лежал на спине и тяжело дышал. Светлые усы смерзлись, и он не мог открыть рта. Но глаза его были ясные, спокойные. Он в упор, настойчиво смотрел на Круглова. "Плохо ему! - подумал Сергей Сергеевич. - Он ведь коммунист. Не помилуют его немцы!" И при этом Круглов испытал тайное удовольствие оттого, что не был коммунистом и подвергался меньшей опасности, чем Дробот. Он не мог решить, заговорить с Дроботом или сделать вид, что не узнал его, и наконец опустил глаза и отвернулся, подумав, что в этих условиях чем меньше друзей, тем лучше! Надо надеяться только на себя!..
   Круглов уже не был тем человеком, которого знали сослуживцы и знакомые в Любимове. Его все-таки призвали в армию, и за несколько недель он стал другим. Неожиданно вырванный из привычной, безмятежной стихии, брошенный в гущу событий, он был оглушен и нравственно парализован.
   Потом у него все чаще стали появляться обидные, злые мысли: "Я глубоко штатский человек! Зачем мне все это?" Хотя он настоящим военным так и не стал, ему присвоили звание сержанта и, так как он не плохо разбирался в радиотехнике, назначили командиром отделения связи. Но он был никудышным командиром, глубоко равнодушным к судьбам красноармейцев, к исходу сражений и даже к собственной жизни. Им владела душевная апатия, рожденная сознанием того, что его личность, которую он считал очень ценной, на самом деле лишь песчинка в море войны. Привыкнув ставить себя в центр мироздания, Круглов теперь наглядно увидел, что мир вращается отнюдь не вокруг его, и все чаще стал думать о доме, о семье. Себялюбцу и карьеристу, ему чужды были мысли о Родине, о своем долге гражданина и командира, об ответственности за жизни других людей. Он хотел домой!
   В конце концов это сделалось навязчивой идеей. "Хоть бы меня ранили!" - не раз думал Круглов. И судьба безногого калеки представлялась ему пределом человеческих мечтаний. "Что же делать, если я не герой! - твердил он. - Я не приспособлен к жизни в окопах! Какой из меня солдат!" Он убеждал себя, что возвращение домой было бы полезным не только для него, но и для государства. "Я в армии совершенно случайный человек. Какую пользу приношу я здесь, копаясь в грязи? Ведь я, инженер! Я мог бы проявить себя на трудовом фронте!" Но все это были только рассуждения. Он отдавал себе отчет в том, что никто не отпустит с фронта молодого, физически здорового мужчину.
   Он лежал в сарае вместе с другими пленными красноармейцами, среди которых было много раненых, и размышлял о том, как ему следует вести себя с немцами? Что его ждет? Концлагерь? Смерть?..
   Когда совсем рассвело, дверь распахнулась. В сарай ворвались трезвые, злые солдаты. Громко и свирепо крича что-то, они пинками подняли спящих. Пленных вывели на улицу и выстроили в колонну. Выяснилось, что за ночь умерло семнадцать человек.
   Круглов стоял на твердом, искрящемся снегу и, щурясь, глядел на яркое солнце, сиявшее на голубом, безоблачном небе. Из труб немногих уцелевших хат отвесно поднимался домашний, прозрачный дымок. Круглов не смотрел на соседей. Ему казалось, что те с укоризной наблюдают за ним. Почему он сдался в плен?.. "В конце концов, я ранен!" - сказал себе Круглов и, набравшись храбрости, вызывающе уставился на красноармейца, стоявшего рядом. Но тот даже не взглянул на него. Держась за рукав товарища, он морщился от боли и тихонько, сквозь зубы, стонал.
   Пленных было, как успел сосчитать Круглов, около пятидесяти, из них больше половины тяжелораненых, с трудом державшихся на ногах. Здорового, не задетого пулей, не было ни одного. Немцы с автоматами расхаживали в голове и хвосте колонны.
   Стояли без движения уже около часу. Никто не подавал команды. "В чем дело? - удивленно и тревожно подумал Круглов, у которого нестерпимо болела распухшая за ночь нога. - Почему нас никуда не ведут?"
   Мороз усиливался. Лица раненых побелели. Многие в полуобморочном состоянии склонились на плечи соседей... Так простояли до темноты. Часовые уходили и возвращались, а красноармейцы не выдерживали и падали замертво. Их никто не поднимал.
   Вечером пленных загнали в сарай. Пятнадцать человек остались лежать на снегу. Они замерзли. Их одеревеневшие, негнущиеся тела за ночь занесло снегом. Круглов кое-как держался благодаря тому, что под шинелью у него была надета меховая душегрейка. Но и он, с трудом переставляя тяжелые, будто чужие ноги, добрался до своего места в сарае и повалился на кучу заиндевевшей соломы. Мысли тоже как будто застыли. Он ни о чем не думал. Перед закрытыми глазами настойчиво возникала одна и та же картина: его дом; на крыльце, освещенном солнцем, сидит босоногий годовалый Мишенька. Во дворе, на скамейке, врытой в землю, в тени, отбрасываемой яблоней, белеет ситцевое платье Ольги. Она смеется и грызет румяное яблоко...
   Из-под век выкатывались слезы, ползли по небритой щеке и превращались в хрустальные льдинки на воротнике шинели.
   Круглов прислушивался к голосам красноармейцев. Одни стонали, другие тихо совещались. К счастью, к ночи стало теплее: стоило бы морозу продержаться до утра, немцы нашли бы в сарае лишь трупы. Круглов знал, что завтра их снова выведут на улицу. "Я погиб!" - спокойно и трезво сказал он себе и впал в забытье. Как будто во сне до него донесся голос, говоривший на ломаном русском языке:
   - Кто есть командир - выходи!
   Круглов открыл глаза. В дверях, светя фонариком прямо ему в лицо, стоял высокий немец в блестящем длинном плаще с капюшоном. Сержант встал и, наступая на ноги лежащим, побрел к двери. "Куда ты?" - испуганно сказал кто-то, и чья-то рука предостерегающе схватила его за шинель. Но он отмахнулся. Он шел, прихрамывая, навстречу своей судьбе. Было безразлично, что его ожидает. Лишь бы не оставаться в этой черной, ледяной могиле!..
   В жарко натопленной избе за столом сидел немец в круглых роговых очках, в черном мундире и прихлебывал из металлического стаканчика дымящийся кофе. Круглов, шатаясь, прислонился к стене. От тепла его мгновенно разморило, руки и ноги стали, как ватные. Офицер подошел и с минуту всматривался в его опухшее, страшное лицо. Потом презрительно произнес несколько слов. Немцы, находившиеся в избе, громко захохотали. Круглов понял, что фашист оскорбил его, но не возмутился - тот имел на это право!..
   Немецкий офицер предложил Круглову выступить перед микрофоном и призвать советских солдат бросить оружие и сдаться в плен. Круглов должен был рассказать о том, как хорошо живется красноармейцам в фашистском плену, как сытно их кормят, тепло одевают. За это офицер обещал отпустить его домой. Домой?! Круглов с трудом удержался от слез. Ему предлагали счастье, но такую цену нельзя было уплатить! Круглов не колебался ни секунды. Он тут же понял, что выступить по немецкому радио, значит искалечить жизнь Ольге и Мишеньке. Ее будут презирать, как жену предателя. И главное - он все равно никогда не увидит их. Круглов решил отказаться. Он прекрасно понимал, что отказ равносилен смертному приговору. Но ему легче было умереть, чем искалечить жизнь женщине, которую он страстно и нежно любил!
   Немец, вытянув худую шею, ждал. Круглова бросило в жар. Значит, смерть? Но напряженно работавший мозг подсказал выход. Круглов откашлялся и слабо улыбнулся. Офицер поощрительно кивнул. И тогда Круглое сиплым, простуженным шепотом, который едва можно было расслышать в двух шагах, произнес:
   - Я сделал бы это. Мне все равно. Но я охрип. У меня хроническая болезнь гортани. Вы сами видите, как я говорю! - Он развел руками, стараясь, чтобы жест получился правдоподобным.
   Фашист ударил его по лицу. Круглов, ослабевший от голода и потери крови, не устоял на ногах. Когда он упал, офицеры вскочили из-за стола и стали его избивать. Через несколько минут лицо Круглова превратилось в кровавую маску, дыхание остановилось от сильного удара носком сапога под ложечку. Он потерял сознание.
   Очнулся он в сарае. Ефрейтор Дробот наклонился над ним.
   - Ну что? - сочувственно спросил он.
   - Хотели, чтоб я по радио выступил, сволочи! -прошептал Круглов.
   В полдень пленных вывели на улицу, построили и повели в поле. Все были уверены: на расстрел. В колонне осталось не больше тридцати человек. Оборванные, с почерневшими, обмороженными ногами, красноармейцы с трудом шли. Немцы-конвоиры, закутанные в женские платки, дрожа от холода, немногим отличались от пленных.
   Проваливаясь в снегу, кое-как выбрались на дорогу. Начальник конвоя, толстый, грузный фельдфебель, по-русски предупредил, что отставших ждет смерть. Их будут расстреливать.
   ...То, что Круглов все-таки остался жив, было чудом. Но это чудо объяснялось очень просто. Его отказ выступать по радио внушил к нему уважение. Красноармейцы увидели в нем командира и, верные воинскому долгу, старались выручить его из беды. Они помогали ему идти. Сменяя друг друга, они поддерживали его, подставляя свои плечи. И когда Круглов окончательно ослабел и стал спотыкаться, а фельдфебель, выразительно поглядывая на него, вытащил из кобуры парабеллум, Павел Дробот и какой-то незнакомый красноармеец, не сговариваясь, скрестили руки и понесли сержанта. Сами раненные, слабые, они тащили его до тех пор, пока Круглов отдохнул и смог кое-как продолжать путь.
   К вечеру колонна вступила в деревню, которой, казалось, не коснулась война. Хаты были не разрушены. В окнах мирно теплились огоньки. Пленных поместили в деревянной, холодной церквушке. Это была Платоновка. До войны здесь находился заводской однодневный дом отдыха. От Платоновки до Любимова было четырнадцать километров. Как близко и как в то же время далеко был Круглов от родного дома!.. Он лег на деревянный пол, показавшийся ему теплым и даже мягким, и мгновенно заснул, будто провалился в черную яму.
   Круглов пришел в себя оттого, что кто-то осторожно, но настойчиво тормошил его за плечо. Открыв глаза, он увидел Дробота.
   - Скорей, сержант! - прошептал Павел. - Скорей! Мимо Круглова в открытую дверь церкви выбегали, прихрамывая, красноармейцы. В первую секунду Круглов подумал, что немцы выгоняют пленных на улицу, но его удивило лицо ефрейтора, странно радостное и красное от возбуждения.
   - Просыпайтесь же! - нетерпеливо крикнул Дробот и побежал к выходу.
   Еще не понимая, что произошло, Круглов вышел на крыльцо. Он увидел двух незнакомых парней с автоматами, а на ступенях труп немецкого часового. Между лопатками у солдата торчала рукоять ножа. Красноармейцы, пригнувшись, пробегали мимо парней, а те негромко командовали:
   - Сразу за кладбищем лес! Все в лес!
   Дробот заглянул в лицо юноше и тихо проговорил:
   - Спасибо, браток! Ты, случаем, не любимовский?
   Тот с досадой отвернулся, махнул рукой, и ефрейтор скользнул в кладбищенскую калитку. Догнав его, Круглов плачущим голосом сказал:
   - Боже мой!.. Павел!.. Мы спасены!
   - Погоди! - сдавленно отозвался Дробот, мягко ступая по снегу разбитыми сапогами. - Нам еще путь далекий! Ты, инженер, не отставай!
   Через полчаса они собрались на поляне. Из деревни слышались выстрелы. Красноармейцы, тяжело дыша, переглядывались. Их было четырнадцать.
   Остальные остались в церкви. Грозно шумели деревья. Голубоватый снег искрился под слабым светом ущербной луны. Мороз шер- шавой рукой хватал за уши. Дробот тревожно сказал:
   - Где ж они, те хлопцы, спасители наши? Куда мы без них, разутые, раздетые, денемся?
   Не успел он договорить, как парни, точно услышав призыв, бесшумно появились на поляне. Один из них, рослый, в очках, откашлялся и взволнованно сказал:
   - Поздравляю вас, товарищи, с освобождением... А теперь нужно спешить. Немцы всполошились.
   Не ожидая ответа, он вместе с товарищем, которому на вид было лет четырнадцать, зашагал в чащу. Красноармейцы гуськом последовали за ними, не задавая вопросов, стараясь не задевать обледеневшие ветки. По-прежнему помогали друг другу, тащили на руках тех, кто не мог идти. Но таких осталось немного. Тяжелораненые уже отстали раньше, погибли по пути в Платоновку, не вышли из церкви. А у остальных на свободе сил прибавилось.
   Тусклый, поздний рассвет беглецы встретили в глубокой лощине.
   - Сукремльский овраг! - сказал Дробот, подпрыгивая и растирая уши.
   Истощенные, уставшие люди присаживались на снег. Юноши спрятали автоматы под телогрейки и подошли к Дроботу, который, как им показалось, пользовался наибольшим авторитетом среди военнопленных.
   - Придется здесь до завтра переждать!-сказал юноша в очках. - Утром мы раздобудем одежду, еду. Возможно, сумеем переправить к партизанам. Но дело в том, что сами мы дороги не знаем. Нам нужно сначала кое с кем встретиться. Мы понимаем, что очень тяжело ждать раздетым людям на морозе. Но другого выхода нет. В город вам идти нельзя. Там полно немцев. В общем, вот такое положение!
   Красноармейцы переглядывались, собравшись в кружок.
   - И так пропасть, и эдак гибель! - пробормотал кто-то. - Мы ночи не переживем!
   - Баста! - перебил Дробот. - Все грамотные! Ступайте, хлопчики! Мы вам верим. Дождемся!
   - Тогда вот что, товарищи! - подумав, оживился парень в очках. - Возьмите на всякий случай наши автоматы, а то ведь вы совсем безоружные. И разведите костер. С костром не замерзнете. А огонь видно не будет. Овраг-то глубокий.
   - Другое дело! - произнес красноармеец, который тащил Круглова. - Так-то мы и вправду не пропадем! Эх ребятишки, ребятишки! Откуда ж вы такие взялись? Кто вас послал?
   - Советская власть! - ответил юноша и протянул красноармейцу автомат. - На-ка вот, возьми! А ты думал как? Нет Советской власти? Ого, брат! Она тыщу лет стоять будет!
   Круглов молча прислушивался к разговору. У него не было желания принять в нем участия. Им снова овладело тупое безразличие. Он сидел на пеньке, вытянув больную ногу, которая распухла до бедра и стала тяжелой, как свинец. Ему не хотелось шевелиться, думать. Падавший пушистыми хлопьями снег накрыл его сгорбленную спину толстым ковром.
   После того как юноши ушли, Дробот наломал веток и разжег небольшой костер. Красноармейцы сгрудились вокруг огня. От шинелей повалил густой белый пар. Согревшись, Круглов вскарабкался наверх. Он присел за деревом и взглянул в ту сторону, где на горизонте угадывался город. Можно было различить отдельные строения... Круглову показалось, что он видит свой дом. Ну да, конечно, это было оно, одноэтажное, с красной черепичной крышей здание, родное гнездо, чудом сохранившееся в военной буре! Из высокой трубы поднимался еле заметный дымок. Там топилась печь. Печь? Но тогда, значит, его семья не эвакуировалась? Круглов вскочил, но снова сел. Как же он не сообразил. Это могли быть немцы.
   Круглов вернулся к костру. Но ему не сиделось. И когда стемнело, он снова выбрался из оврага и с тоской уставился на город. Какое-то шестое чувство подсказывало, что он напрасно медлит. В доме не немцы, а жена и сын. Они ждут его, а он колеблется!.. Нет, он непременно должен взглянуть. Только взглянуть! Он будет осторожным! Совсем не обязательно сообщать Дроботу о своем уходе! В конце концов, ничто не связывает Круглова с этими людьми!.. Пусть они, если хотят, идут в партизанский отряд. Там их снова ждет война, лишения, может быть, смерть. А с него хватит! Здесь рядом жена и милый сердцу домашний уют! Нечего медлить! Оглянувшись и убедившись, что никто не обращает на него внимания, Круглов двинулся в путь.
   Он хорошо знал дорогу и уверенно ковылял в темноте, волоча тяжелую ногу и опираясь на толстый сук, отломанный от дерева. Он заранее представлял себе, как пройдет по знакомому переулку, поднимется на крыльцо, постучит в дверь. Но дальше воображение было бессильно. Как ни старался, он не мог вызвать образа Оли. Возникали бесформенные видения, которые быстро таяли... Наконец Круглов вошел в город. Можно только удивляться тому, что его не задержали немцы. Вид у него был такой, что ни один солдат не прошел бы мимо. Но, на его счастье, улицы были пустынны. И лишь возле самого дома из-за угла внезапно выросли два солдата с автоматами на шеях. Они еще не видели Круглова, но через секунду могли заметить. У него не было времени думать. Он прыгнул в открытый канализационный люк, черневший под ногами, пролетел несколько метров в темноте и упал в густую, зловонную жижу, больно подвернув здоровую ногу.
   Трудно было сказать, сколько времени он пробарахтался в колодце. Круглов задыхался, тщетно пытаясь уцепиться за гладкую стенку. Наконец ему удалось ухватиться за железную скобу. Подтянувшись, он выбрался наверх и прошел те несколько шагов, которые отделяли его от дома. Он распахнул калитку, подошел к заваленному снегом крыльцу и тут, поскользнувшись, на обледеневшей ступеньке, упал. Он подполз к двери и постучал слабеющей рукой. Какую ужасную глупость он сделал! Что, если здесь все-таки немцы? В коридоре послышались шаги. Звякнула щеколда.
   - Оля! - шепотом сказал Круглов и всхлипнул.