ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА

   Майор Иоганн фон Бенкендорф с раздражением прислушивался к болтовне лейтенанта Гребера. Лейтенант, одетый с иголочки, в узких сапогах, с пробором на удлиненном, словно сплющенном черепе, весь, от каблуков до козырька фуражки, был противен майору. Неприятны были выпуклые зеленые глаза под блестящими стеклышками пенсне. Отвращение вызывали румяные, здоровые щеки, еще не тронутые бритвой. Особенно злил фон Бенкендорфа самодовольный тонкий голос Гребера, не умолкавший ни на минуту уже три часа, в течение которых они тащились по ухабистой дороге в тесном и холодном "оппель-капитане", так плохо приспособленном для езды по бездорожью. Гребер, подпрыгивая от толчков, больно толкал майора острым локтем в бок и посмеивался:
   - Ничего, мы проложим бетонированные шоссе с электрическими указателями и соорудим пивные на каждом десятом километре! Мы цивилизуем эту дикую страну, предварительно выселив из нее русских! С русскими, господин майор, ничего нельзя сделать, не правда ли? Тупые и упрямые животные! О, мне уже пришлось иметь с ними дело там, в Барановичах. Попалась такая типичная славянская бабенка с длинной косой и злыми глазами. Должен сказать, я надолго сохраню воспоминание об ее зубах. Пришлось отказаться от надежды сговориться с ней. Тогда я позвал фельдфебеля Мюкке, помните этого рыжего борова? И он... Впрочем, прошу прощения, господин майор, я все время забываю о том, что вам, может быть, неприятна моя болтовня. Ведь вы, если не ошибаюсь, родились в этой невероятной стране, и в том городе, куда мы сейчас едем, и название которого я никак не могу выговорить, у вас когда-то было поместье, или завод, или что-то в этом роде!..
   - Болван! - пробормотал фон Бенкендорф и, встретив недоумевающий, обиженный взгляд Гребера, заставил себя криво улыбнуться. - Я сказал, что болван тот, кто прокладывал эту дорогу! - угрюмо добавил он.
   Гребер младше Бенкендорфа чином, но ссориться с ним не стоит. Он принадлежит к тому сорту людей, которые дня не в состоянии прожить, не настрочив доноса. Недавно Гребер был обершарфюрером СС и наслаждался жизнью в тылу, охраняя заключенных в концентрационном лагере.
   Но кто-то из обреченных на смерть умудрился сбежать, за это Гребера разжаловали, перевели в армию и послали на Восточный фронт. Теперь он из кожи лезет, стремится выслужиться. Он подслушивает разговоры офицеров и пишет докладные записки об их настроении и о том, достаточно ли они преданы фюреру. Кроме того, фон Бенкендорф слышал о дневнике, который будто бы ведет Гребер. В дневник лейтенант записывает все, что делают окружающие его офицеры в течение дня. Очевидно, такие записи вряд ли принесут когда-нибудь пользу лейтенанту, и он ведет их исключительно из любви к этому занятию. Не просто шпион и доносчик, а шпион-фанатик, доносчик-энтузиаст. Пожалуй, это самая опасная разновидность такого сорта людей. Вот почему, несмотря на отвращение, майор вынужден быть с ним не только вежливым, но даже любезным.
   Лейтенант назначен помощником фон Бенкендорфа, но майор знает, что Гребер приставлен не столько для помощи, сколько для того, чтобы следить за ним и докладывать о его мыслях и мероприятиях. Это сделано не потому, что Бенкендорфу не доверяют, вернее, не потому, что доверяют меньше, чем другим, но оттого, что такова система слежки в немецкой армии, избежать которую не в силах никто, начиная от ефрейтора и кончая генералом. Только за фюрером никто не следит! Впрочем, фон Бенкендорф даже и в этом не уверен...
   Он действительно родился и до пятнадцатилетнего возраста жил в России и сейчас испытывал некоторое волнение, подъезжая по грязной дороге к Любимову. Правда, сам он в Любимове ни разу не был, но знал, что здесь находится завод, принадлежавший покойному отцу. Сюда старик Бенкендорф, еще в бытность свою гусаром, приезжал охотиться. Здесь самому майору предстояло провести несколько месяцев, а может быть, и лет.
   В кармане у Бенкендорфа лежал старинный, пожелтевший документ, заверенный берлинским нотариусом и подтверждающий, что майор действительно является наследственным владельцем любимовского завода, незаконно отторгнутого у его отца большевиками. Полковник Шейнбруннер, вызвав Бенкендорфа, предложил немедленно наладить бесперебойный ремонт поврежденной техники. "Одновременно я назначаю вас комендантом Любимова! - добавил Шейнбруннер. - Этот город, окруженный густыми лесами, имеет важное стратегическое значение, так как, по-видимому, на протяжении более или менее длительного времени будет служить перевальной базой для наших войск, следующих на фронт. Безопасность передвижения должна быть обеспечена. Надеюсь, вы сумеете пресечь деятельность партизан!"
   Длинновязый, с тонкой худой шеей, которая свободно вращалась в просторном воротнике, Бенкендорф сидел сгорбившись, головой достигая потолка машины, и рассеянно смотрел в забрызганное грязью окно, за которым мелькали мокрые сосны. Его лицо было худым, обтянутым желтоватой кожей, брови густыми, сросшимися на переносице, губы тонкими и слегка растянутыми в стороны. Поэтому всегда казалось, что майор иронически усмехается. Он совсем не похож на своего знаменитого предка, чей большой портрет до сих пор висит в бывшем отцовском кабинете, в их доме, который украшает одну из центральных, оживленных улиц города Кёльна. Если и напоминал майор чем-нибудь николаевского шефа жандармов, то разве только выражением глаз, которые были у него, как у всех чистокровных Бенкендорфов, похожи цветом на свинец и смотрели безжизненно и сонно.
   Под колесами загромыхали бревна моста. "Оппель-капитан", вздымая тучи жидкой грязи, обогнал колонну бронетранспортеров, на которых виднелись согнувшиеся, вялые фигуры солдат, и ворвался на окраинную улицу Любимова. Бенкендорф, протерев стекло перчаткой, с любопытством рассматривал неказистые деревянные дома с наглухо заколоченными ставнями и запертыми дверями. Город, казалось, вымер. Только одного любимовского жителя заметил майор, да и тот больше походил на статую, чем на живого человека. Он неподвижно стоял на крыльце, одетый в длинное черное пальто с поднятым воротником, и спокойно смотрел на колонну немецких войск. Шофер притормозил, и фон Бенкендорф в упор взглянул на русского. Он почему-то ему запомнился. Лицо у туземца было смуглое, молодое. На нем не было страха, только любопытство и задумчивость, словно он в эту минуту мысленно решал важный для себя вопрос. Фигура русского промелькнула и исчезла, но майор еще несколько минут вспоминал спокойное лицо, показавшееся необычным, ибо всюду, куда приходили немцы, местные жители прятались, а если глядели на солдат, то со страхом или ненавистью.
   На площади фон Бенкендорф увидел старую покосившуюся церковь с высокой колокольней. Купол когда-то был позолочен, но давно облез и заржавел.
   - Кирха? - указал на церковь лейтенант Гребер. - Я слышал, среди русских было много верующих, но большевики их посадили в концлагеря и расстреляли, и теперь все поголовно атеисты. Это правда, господин майор?
   - Да! - сухо ответил фон Бенкендорф. - Вы бы позаботились, Гребер, о квартире и подыскали здание для комендатуры! Спросите у местных жителей, где горсовет? Обычно это наиболее комфортабельное строение в городе!
   Шофер остановил машину; офицеры, разминая ноги, вышли на улицу. Дождь прекратился. Было холодно и сыро. Солнце взошло, но не показывалось, закрытое тучами. На площади не было ни души.
   Гребер подошел к одноэтажному деревянному дому с закрытыми ставнями и ударил ногой в дверь.
   Майор снова сел в автомобиль и похлопал по плечу шофера. Он был рад, что остался, наконец, один. Бенкендорф давно заметил над крышами кирпичную трубу. Он велел шоферу ехать на завод. Плутая в узких переулках и распугивая гудками ошалевших от выстрелов кур, они выбрались к реке. Майор увидел широкую, окаймленную деревьями аллею, которая вела к заводским воротам.
   Ворота были распахнуты, во дворе толпились немецкие солдаты. Слышались трескотня автоматов, крики и отрывистые слова команды. Увидев машину майора, солдаты расступились. Подбежал фельдфебель Мюкке, полный блондин с розовым, чисто вымытым лицом. Взволнованно и поэтому путано и многословно он доложил, что в цехе обнаружен мертвый германский солдат, оказавшийся ефрейтором четвертой роты Куртом Крафтом. У Крафта разможжен череп. Рядом на полу валяется ржавая железная шестерня.
   - Хорошо! - буркнул майор и, широко расставляя худые ноги, направился в цех.
   Высокий пролет был пуст и наполнен светлым воздухом, как голубятня. Возле разбитых окон виднелись несколько старых станков. На стенах висели клочья проводов. Под стеклянной крышей тянулись перила антресолей. Зацепившись углом за перила, болтался выцветший плакат. На нем было написано: "Смерть немецким оккупантам!" "Нужно сфотографироваться рядом с этим порванным большевистским лозунгом! - пришло в голову фон Бенкендорфу. - Это выйдет истинно философский, многозначительный снимок, копию с которого можно даже послать в иллюстрированный журнал".
   - Мюкке! - обратился майор к фельдфебелю. - Вы сумеете сделать приличное фото?
   - Все, что будет угодно господину майору! - ответил Мюкке.
   Фон Бенкендорф подошел к плакату, пощупал жесткую от клея материю и, протянув фельдфебелю фотоаппарат, принял соответствующую позу, но в этот момент заметил убитого Крафта. Ефрейтор лежал на спине, широко раскинув руки. Его белое, точно гипсовое лицо было удивленным, широко открытые мертвые глаза смотрели на майора. Голова Крафта была окровавлена. На цементном полу виднелась тяжелая шестерня.
   - Перенесите его куда-нибудь в другое место! - нетерпеливо сказал фон Бенкендорф, и, когда распоряжение было выполнено, Мюкке увековечил майора на фоне старого, выцветшего плаката. Закончив это дело, которое его немного развлекло, майор подошел к трупу и с сожалением сказал:
   - Бедняга Крафт! Если мне не изменяет память, в ноябре он должен был поехать в отпуск... Как это случилось? Проклятая шестеренка свалилась сверху?
   - Осмелюсь доложить, господин майор, - вполголоса ответил Мюкке, так, чтобы не слышали солдаты. - Это, очевидно, не несчастный случай...
   - Что вы такое болтаете? - не понял фон Бенкендорф.
   - У Крафта похищен автомат. Негодяи убили Крафта и забрали оружие!
   - Вы обыскали завод?
   - Так точно, господин майор, никого не нашли!
   - Пройти еще раз! - раздраженно приказал Бенкендорф. - Оцепить улицу! Расстрелять убийцу!
   - Слушаюсь, господин майор! - испуганно сказал Мюкке и исчез, будто провалился сквозь землю.
   Иоганн фон Бенкендорф, выпятив нижнюю губу, что служило признаком бешенства, зашагал к машине. Проклятые партизанские штучки! "Нужен беспощадный террор! - вспомнил он слова полковника Шейнбруннера, который в Белостоке едва не погиб от партизанской гранаты, влетевшей ночью в окно, но случайно не разорвавшейся. - Мы слишком либеральны! Не щадить никого! Расстреливать за малейшую провинность, за косой взгляд, за неуместную улыбку, воспитывать ужас, ужас и ужас перед немецким солдатом!" - брызгая слюной, неистовствовал шеф. Сам Шейнбруннер и до того неуклонно проводил политику террора, выжигая деревни и города, вешая и расстреливая заложников, но всюду, где бы ни пришлось ночевать, он не спал по ночам, несмотря на усиленную охрану, и в каждом населенном пункте ему докладывали о солдатах, убитых партизанами, о машинах, взорванных партизанами, о складах, разграбленных партизанами.
   "Дело в том, господин полковник, что вы не знакомы с душой русского человека! - мысленно возражал Шейнбруннеру фон Бенкендорф. - С помощью одних виселиц вы не справитесь с этим народом! Россия - исполинская, колоссальная страна. Многие великие немцы обрели здесь свою вторую родину. Шумахер, Бирон, наконец, мой прадед!.. Они умели ладить с русскими и заставляли их покорно плясать под свою, германскую, дудочку... Тут нужна настоящая, тонкая политика. Русский мужик должен видеть в нас не свирепых завоевателей, а людей, несущих освобождение от большевистского засилья, представителей западной культуры, возвещающих возврат к древнему, православному и патриархальному укладу жизни!"
   Фон Бенкендорф был рад, что его назначили комендантом. Майор решил руководить городом по-своему. Строгость, но разумная. Наказание, но справедливое. Не исключается и террор, но последний должен быть направлен не против всего населения без разбора, а против отдельных лиц, не подчиняющихся приказам немецкого командования. В глубине души фон Бенкендорф рассчитывал на то, что рано или поздно немцы уйдут из России, оставив себе Украину и Прибалтику. Будет создано новое русское правительство, в котором займут достойное место потомки старинных дворянских родов. И он, фон Бенкендорф, как подлинный государственный деятель, уже зарекомендовавший себя, в первую очередь получит министерский портфель!.. Немец, рожденный в России, он будет приносить пользу фатерланду, являясь российским чиновником. Так было в начале этого века и раньше, чуть ли не с петровских времен! Бенкендорф верил в то, что история повторяется!..
   Убийство Крафта вывело майора из равновесия; он почувствовал, что теории теориями, а меры необходимо принять быстрые и решительные. Проезжая снова по городу, Бенкендорф с тайным удовлетворением отметил, что Гребер уже сделал все от него зависящее, чтобы вступление немецких войск в Любимово произвело достаточно сильное впечатление на местных жителей. Собственно, для солдат не требовалось даже особого приказа. Они вели себя обычно, точно так же, как и в прочих оккупированных населенных пунктах. Они взламывали двери, разбивали прикладами окна и врывались в дома. Тащили целыми узлами награбленные вещи и стреляли в собак, раздражавших их отчаянным воем и лаем. Избивали людей, которые недостаточно быстро отдавали то, что они желали иметь. Над каким-то домом уже плясало пламя и клубился черный дым. Трещали заборы и кусты, которые немцы ломали и вырубали, прежде чем вселиться в хату. Они любили, чтобы вокруг было открытое пространство, где никто не сможет спрятаться. Пронзительно кричала женщина, и слышался громкий хохот немцев. Время от времени отрывисто щелкали пистолетные и автоматные выстрелы.
   Роль лейтенанта Гребера сводилась к тому, что он вносил в эту методическую и привычную для солдат работу элемент азарта и острого возбуждения. Голос его звенел, смех был истерическим, глаза сверкали. Как бешеный, он носился по улице, подбодрял подчиненных, отпускал циничные шутки, все больше взвинчивая себя и окружающих, и наконец вбежал в какой-то дом, где отыскал испуганную, забившуюся за печку совсем еще юную девушку, почти подростка лет пятнадцати. Из этого дома спустя несколько минут донесся душераздирающий, отчаянный вопль, затем раздались несколько выстрелов, и на крыльце появился Гребер, бледный, с дрожащими руками и полуоткрытыми мокрыми губами... Увидев его из машины, фон Бенкендорф брезгливо пробормотал:
   - Садист! - Но, вспомнив убитого Крафта, нахмурился. Что ж, для начале, неплохо! Пусть сразу почувствуют, с кем имеют дело. С немцами шутить нельзя!
   К вечеру разгул пьяных солдат начал стихать. Над бывшим зданием горсовета неподвижно повис огромный кроваво-алый флаг с похожей на паука свастикой в белом круге. И то, что даже цвет флага оказался краденым, было вполне закономерно! Жители смотрели на него с таким же молчаливым, угрюмым негодованием, с каким встречали фашистов, грабивших их с утра.
   Когда стемнело, фон Бенкендорф вошел в комнату на нижнем этаже, освещенную теперь походным электрическим фонарем, питающимся от аккумулятора, разделся и залез в резиновую ванну, приготовленную денщиком, пожилым, молчаливым Паулем Крузе. Он долго плескался в теплой, пахнущей хвоей воде, затем с удовольствием облачился в подогретое, скользкое шелковое белье и накинул мундир.
   Крузе где-то раздобыл круглый полированный стол, несколько мягких стульев и широкую деревянную кровать с периной, которую уже накрыл белоснежной, накрахмаленной простыней. Но Бенкендорфу не хотелось спать. По его знаку Крузе вынул из чемодана бутылку французского коньяку, рюмку на длинной ножке, и майор медленно, смакуя, выпил обжигающую жидкость. После этого он застегнул мундир и в сопровождении Крузе отправился на второй этаж, где гремели мебелью солдаты, приводя в порядок помещение комендатуры.
   В коридоре ему встретился Гребер, который шел, засунув руки в карманы, в расстегнутом френче и без фуражки. Потянув воздух, майор определил, что лейтенант находится в игривом и легкомысленном настроении, следовательно, с ним можно, пока он не заснет, поговорить, потому что в пьяном виде Гребер, как правило, был благодушен и утрачивал подозрительность.
   - Как дела, лейтенант? -спросил фон Бенкендорф. - В городе все спокойно? Вы позаботились об охране комендатуры?
   - Послушайте, майор! - обрадовался Гребер, не отвечая на вопрос. - Как здорово, что я вас встретил. Это по вашей части!
   - Что вы имеете в виду?
   - Недавно сюда явился мужик в длинном платье, которое волочилось по полу, и заявил, что он священник и просит позволения отслужить завтра обедню по случаю воскресного дня...
   - Где он? - оживился майор.
   - Я ответил, что помещение церкви немецкое командование намерено использовать для своих надобностей, и отправил его домой, приказав не высовывать носа на улицу, если ему больше нравится быть живым, чем мертвым! Жаль, что вы не видели его физиономии!..
   - Лейтенант Гребер! - сухо перебил фон Бенкендорф. - Впредь я попрошу докладывать о подобных происшествиях мне. И ничего не предпринимать без согласования со мной. А сейчас разыщите служителя церкви!
   - Но... - пожал плечами Гребер. - Не понимаю, отчего вы взбеленились, Бенкендорф? На чёрта понадобился вам этот...
   - Господин лейтенант! - с бешенством отчеканил майор. - Будьте любезны выполнить приказ! Вы не в кон- центрационном лагере, а на фронте!
   Бенкендорф тотчас же пожалел о своей вспышке, но было уже поздно. Гребер, засопев, вынул руки из карманов и стал спускаться по лестнице. Он ни разу не оглянулся. "Теперь это смертельный враг! - мелькнуло у майора. - Черт с ним! Я слишком много думаю о мерзавце!.. Нет, такой случай я не упущу! Праздничное богослужение по случаю вступления в Любимово немецких войск! Я сам буду присутствовать!.. Это можно великолепно преподнести Шейнбруннеру! Пусть жители поймут, что мы уважаем их религию и обычаи!"
   Фон Бенкендорф расхаживал по кабинету и с удовольствием думал о том, что завтра снова увидит службу в православной церкви! Как давно он был лишен этого зрелища! С детства у фон Бенкендорфа сохранилось воспоминание о торжественном звоне колоколов, запахе ладана, сладких голосах певчих... Завтра, наконец, он почувствует, что действительно находится в России. Не в той враждебной и непонятной стране, которую видел до сих пор, а в России детства, в той, где его предки владели поместьями и заводами!..
   Дверь отворилась бесшумно. Фон Бенкендорф вздрогнул, увидев высокого мужчину с черной, густой бородой и длинными седеющими волосами. Он был в старой измятой черной рясе. На жилистой шее желтел восьмиконечный крест.
   - Здравствуйте, отец! - сказал по-русски фон Бенкендорф.- Вы являетесь служителем церкви? Как ваше имя?
   - Николай Ардалионович Вознесенский, к вашим услугам! - сильным и звучным басом ответил мужчина, по-видимому удивленный тем, что немецкий майор так чисто разговаривает по-русски.
   Фон Бенкендорф попросил его изложить просьбу и тут же разрешил совершить торжественное богослужение по случаю воскресного дня. Помолчав, он добавил, что неплохо было бы произнести небольшую проповедь, призвать прихожан к покорности немецким властям, а также поздравить с освобождением от большевиков.
   - Ведь вы, отец Николай, по-видимому, были с коммунистами не в ладах? - спросил майор.
   - Да, - коротко ответил священник. Поблагодарив, он ушел.
   В коридоре фон Бенкендорф заметил бледную физиономию Гребера, отскочившего в сторону, как только открылась дверь. "Подслушивал", - понял майор. Ему очень хотелось накричать на лейтенанта, но он решил не обострять отношений и, устало кивнув, спустился вниз, где ждали кровать и нагретая горячими бутылками накрахмаленная простыня.
   Майор проснулся поздно от звона колоколов и, испытывая радостный подъем духа, поспешно оделся. На машине он подъехал к церкви. Колокола гудели тревожно. Не было в них праздничного благолепия. "Разучились звонить", - подумал майор. В церковь согнали много народу, не только пожилых, но и молодежь. Утром подморозило, белый пар от дыхания прозрачными облаками поднимался к куполу.
   В церкви были и немецкие солдаты. Они теснились в дверях, поглядывая на фон Бенкендорфа, стоявшего выпрямившись возле клироса. Торжественное настроение у майора понемногу исчезало. Он уже со скукой разглядывал плохо одетых старух и молодых девушек, которые кутали лица платками, словно боясь чужих взглядов...
   Фон Бенкендорфу вспомнился эпизод из далекого детства. Он, маленький гимназист приготовительного класса, в новенькой форме, воротник которой режет шею, едет вместе с бонной, англичанкой мисс Джен, в церковь к обедне. На паперти много нищих. Они ползут к коляске, протягивая руки. Мисс Джен сует Иоганну новенький гривенник и шепчет:
   - Опустите кому-нибудь в руку, но не прикасайтесь ни в коем случае - они заразные!..
   И гимназист боязливо бросает нищим гривенник... Воспоминание не было неприятным, но у Бенкендорфа внезапно испортилось настроение. "Не ждал ли я, что найду вчерашний день?" - спросил он у себя, поняв, что никогда больше не будет ни бонны, ни гимназиста, ни покорных нищих.
   В церкви, между тем, стало шумно. Солдаты громко разговаривали, смеялись. "Однако этот поп имеет наглость опаздывать!" - подумал майор и вышел на паперть. Площадь была пустынной. Вернувшись в церковь, Бенкендорф заглянул в алтарь. Заикаясь от страха, рыжеволосый, небритый дьякон сообщил, что отец Николай еще не приходил. Приказав солдатам никого не выпускать, майор сел в машину и велел шоферу ехать в комендатуру. У него мелькнула мысль, что священник ждет его там, чтобы согласовать текст проповеди... "Да, да, разумеется, это так и есть!" - успокаивал себя Бенкендорф. Он не допускал и мысли, что задуманный им спектакль может не состояться.
   Возле комендатуры майор встретил Гребера. Лейтенант сидел на крыльце и развлекался чисткой ногтей. Увидев начальника, он слегка приподнялся и кивнул. Бенкендорфу показалось, что на его губах мелькнула торжествующая, издевательская усмешка. Заподозрив неладное, комендант отрывисто спросил:
   - Скажите, Гребер, вам случайно не попадался этот священник? - Помимо воли, в голосе Бенкендорфа прозвучала чуть ли не просьба. Майор был готов примириться с лейтенантом, если бы тот сделал первый шаг. Но Гребер, прищурив глаза, медленно, смакуя каждое слово, ответил:
   - Как же, господин майор! Я имел честь с ним встретиться сегодня! Этот негодяй, которому вы, кажется, покровительствуете, осмелился оскорбить немецкого офицера! Он поплатился за это!
   - Что-о? - нахмурился Бенкендорф.
   Гребер поднялся и подчеркнуто небрежным движением спрятал в карман маленький перочинный ножик, которым чистил ногти.
   - Он не уступил мне дороги. Вы сами понимаете, господин майор, что я не мог оставить это безнаказанным. Я предложил ему пройти в комендатуру. Но по дороге мерзавец попытался скрыться. К счастью, ему не удалось...
   - Значит, вы... - с трудом произнес Бенкендорф. - Вы...
   - Я его пристрелил! - пожал плечами Гребер, злорадно глядя на коменданта. - Мне, право, жаль, что ваше предприятие не состоится, но, разумеется, вы согласитесь, что я не мог поступить иначе...
   Побагровев, Бенкендорф молчал. Эта скотина Гребер все-таки сумел ему отомстить! О священнике майор не думал. Наплевать ему было на какого-то там священника! Но лейтенант ухитрился поставить Бенкендорфа в такое положение, глупее которого ничего не придумаешь! Народ ждет в церкви, солдаты и офицеры оповещены о проповеди... Скандал!
   - Неужели вы огорчены? - с прекрасно разыгранным удивлением осведомился Гребер.
   Не ответив, фон Бенкендорф прошел мимо лейтенанта в комендатуру. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Но в последний момент он не сдержался и изо всей силы хлопнул дверью, так что со стены посыпалась штукатурка, а часовой испуганно обернулся.