ДЕСЯТАЯ ГЛАВА

   В субботу двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок первого года Анатолий Антипов проснулся рано. Подоконник был розовый от солнца, но углы большой комнаты еще тонули в полумраке. Толя полежал несколько минут с закрытыми глазами. Ему было радостно, но он не мог понять, отчего. Он сознавал, что нынешний день не такой, как другие, особенный, но забыл, что же должно произойти? И вдруг вспомнил: он вызван в городской комитет. На бюро будет решаться вопрос о его приеме в комсомол!
   Анатолий сбросил одеяло и спрыгнул на пол. В трусиках и майке, он распахнул окно. Влажный утренний воздух ворвался в комнату, Антипов вдохнул запахи травы, реки, распускающихся цветов. За окном общежития густо кудрявилась зелень. Между деревьями белели корпуса завода. Чувствуя, как все тело наливается силой, Анатолий быстро проделал несколько гимнастических упражнений и оделся.
   Было еще рано, но он решил пойти на завод и поговорить с мастером Селезневым насчет приспособления для воздушного охлаждения тяжелого литья. Всю зиму Антипов ломал голову, пытаясь найти способ быстро остужать тяжелые отливки. Долгие вечера проводил в технической библиотеке, рисуя на листочках, вырванных из тетрадки, неумелые эскизы. Оттого и запустил математику в вечерней школе...
   Дело в том, что тяжелые отливки весом в шестьдесят, сто тонн, прежде чем их вынуть из форм, должны остыть. А остывают они очень медленно, по двадцать - тридцать дней, и загромождают весь литейный цех. Из-за них нельзя заливать новые формы. Они ограничивают выпуск продукции. Литейщики сумели бы перевыполнять нормы, но не могли, потому что производственная площадь была занята стынущими отливками.
   Анатолию пришло в голову, что можно искусственно охлаждать тяжелое литье. Нужно сделать специальные формы, в стенках проложить чугунные трубы и пропускать через них холодный воздух. Тогда отливки будут охлаждаться не в течение месяца, а за каких-нибудь двенадцать- четырнадцать часов!..
   Улицы были еще пустынны. Проходя мимо пивной палатки, Анатолий увидел на траве спящего человека. Когда он поравнялся с ним, человек проснулся и сел, протирая опухшие глаза. Анатолий узнал Федьку Козлова, своего прежнего собутыльника. Федька недавно освободился из тюрьмы, где отсидел год за воровство. Теперь он нигде не работал и редко бывал трезвый. Его небритое, измятое лицо на фоне яркой зелени и чистого, синего неба выглядело больным и даже страшным, как будто принадлежало не живому человеку, а мертвецу. Увидев Антипова, Федька приподнял кепку:
   - Привет стахановцу! Что, Толик, перековался?
   От него даже на расстоянии нескольких шагов несло водочным перегаром.
   - А ты все пьешь! - с тягостным чувством сожаления и досады ответил Анатолий.
   Ему неприятно было видеть этого человека, который напоминал, каким был сам Антипов еще недавно. Сейчас Толе казалось странным и почти не верилось, что он вот так же валялся на земле, сквернословил, жизнь его была бесцельна, и все интересы сводились к удовлетворению самых низменных потребностей... Теперь Толя учился в школе, мечтал об институте. У него были друзья, любимая девушка. Его должны были принять в комсомол!.. И Анатолий испытал сильное желание подойти к Федьке и сказать: "Остановись, пока не поздно! Оглянись, посмотри, как прекрасна жизнь! Открой глаза!". Но он не подошел и не крикнул, потому что хорошо знал Федьку и понимал, что таких людей, как он, словами не проймешь.
   - Пока! - сказал он и, предъявив пропуск, вошел в заводские ворота.
   Мастера Селезнева Толя нашел во дворе и, усадив на влажную от росы скамью, принялся рассказывать о своем приспособлении. Он волновался и некоторые фразы повторял по два раза, как будто боясь, что иначе Селезнев их не поймет. Мастер молча дослушал до конца и, вынув кисет, стал медленно свертывать цигарку. Закурив, он прокашлялся, вытер губы и одобрительно похлопал Анатолия по плечу:
   - По-моему, дело стоящее! Пойдем, я тебя познакомлю с инженером, который в бюро изобретений работает. Может, он что посоветует!
   Инженер Круглов сидел за письменным столом в маленькой стеклянной кабине на антресолях механического цеха. Внизу, в пролете, гудели станки. Время от времени громко взвизгивал под резцом металл. Тяжело гремели подъемные краны. Здесь, под потолком, эти звуки сливались в оглушительный шум, привыкнуть к которому было трудно. Чтобы услышать друг друга, приходилось громко кричать, как в лесу.
   Инженер Круглов был низенький, худой мужчина лет тридцати, с узкими плечами и аккуратным пробором. Пиджак его был застегнут на все пуговицы, галстук, несмотря на духоту, туго подпирал воротник. Лицо у Круглова было добродушное и приветливое. Он улыбался даже тогда, когда для этого не было повода. Улыбка на его лице была так же естественна, как седина на висках у мастера.
   Круглов, улыбаясь, выслушал Антипова и сказал приятным, высоким тенорком:
   - А вы присядьте. Я должен подумать! Значит, как вы говорите?.. Специальные формы с воздушным охлаж- дением?
   Он сморщил узкий лоб и замолчал. Впрочем, пауза длилась всего несколько секунд. Инженер встал, подошел к стеклянной стене и задумчиво поглядел вниз, в цех. Когда он обернулся, улыбка расплылась еще шире.
   - Понимаете, товарищи, ничего не получится из этого дела! - с сожалением сказал он. - Мне неприятно вас огорчать, но истина дороже!.. Изготовить такие формы, как вы предлагаете, очень трудно. Они будут стоить так дорого, что эффект, полученный от их применения, не окупит затрат. Понятно?
   - Яснее ясного! - вздохнул мастер и повернулся к Анатолию. - Видишь, какая штука, брат!.. Учиться надо. Голова-то у тебя хорошо работает, а знаний маловато. Ну, попрощайся с товарищем инженером и пойдем. Уже гудок был.
   - До свидания! - сказал Анатолий. Он был очень расстроен и разочарован, но ни на минуту не усомнился, что Круглов сказал правду и изобретение никуда не годится. Если бы он знал, о чем думал инженер Круглов в те несколько секунд, пока они ждали его ответа, то, вероятно, не согласился бы так легко с приговором.
   Сергей Сергеевич Круглов был человеком мягким. Он никогда никому в жизни не причинил зла и больше всего боялся кого-нибудь обидеть или огорчить. И в семье и на производстве вел себя так, чтобы не вмешиваться в чужие распри. Он не любил, когда люди кричали и нервничали. Он любил тишину, мир и покой. Недавно инженер Круглов женился на молодой, миловидной девушке с ямочками на щеках, которая в прошлом году закончила медицинский техникум и теперь работала фельдшером. Характером жена очень походила на мужа. Оля - так ее звали - тоже была добрая, мягкая и спокойная. Никогда не сердилась. Никогда ни с кем не ссорилась.
   Жили Кругловы в полном согласии. У них родился сын, и весь их мир ограничивался теперь детской кроваткой. По вечерам инженер не выходил из дому. Его не тянуло ни в кино, ни в парк. Часами он мог сидеть на диване с газетой и любоваться женой, которая нянчила ребенка и напевала смешные и трогательные колыбельные песенки.
   Выслушав Антипова, Круглов понял, что новые формы могут произвести революцию в литейном производстве. Он тотчас же сообразил, что лично для него изобретение Антипова сулит одни неприятности. Придется по вечерам сидеть на заводе и вместе с Толей рисовать эскизы, производить расчеты. Причем если все будет удачно, то слава достанется не Круглову, а Антипову. А если новые формы окажутся убыточными, обвинят, конечно, Круглова за то, что стал продвигать несостоятельную идею... И самое главное, Круглов уже не сможет, как он привык, проводить время в своей семье. Мирная, спокойная жизнь полетит кувырком!..
   Вот как много мыслей промелькнуло в голове у инженера в те несколько секунд, пока Толя и мастер ждали ответ. И вот почему этот ответ был отрицательным.
   До самого вечера Антипов был мрачен. У него даже пропал аппетит, и, придя в столовую, он слегка поковырял вилкой котлету и отодвинул тарелку. Но чем ближе был вечер, тем чаще мысли Антипова отвлекались от неудачи и возвращались к тому, что ждало его в горкоме. Он представлял, как поднимется по широкой белой лестнице в приемную первого секретаря и услышит: "Подождите, вас вызовут!" А потом подойдет к столу, и молодая миловидная девушка протянет серую тонкую книжечку с знакомым силуэтом на обложке... Ребята его поздравят, а Зина... Она только взглянет ласково... Вспомнив о Зине, Анатолий испытал желание увидеть ее немедленно. С трудом дождался гудка. Перед тем как пойти к девушке, он забежал в общежитие и переоделся в новый костюм, который выгладил еще вчера...
   - Ну-ка, повернись кругом, я на тебя посмотрю! - сказала Зина, вертя его во все стороны. - Та-ак! Рубашка измята, галстук висит на животе, пуговица оторвана! Хорош, нечего сказать!
   Анатолий покорно позволил заново повязать галстук. Полные, обнаженные руки Зины мелькали перед глазами. Ее чистое, свежее дыхание касалось его лица. Толя блаженно улыбался и бормотал:
   - Ладно, спасибо, и так сойдет!
   Они стояли перед домом в палисаднике. Зина за последний год очень изменилась. Ее трудно было узнать. Она вытянулась, фигура стала стройной, а в движениях вдруг появилось бессознательное изящество. Девушка была одета очень скромно - в ситцевый сарафан и тапочки. Рыжеватые, светящиеся на солнце волосы повязаны голубой лентой. Плечи Зины еще не тронул загар, и кожа отливала той полупрозрачной, молочной белизной, которая свойственна женщинам с такими золотисто-рыжими волосами.
   Выглянув из открытого окна, Шура сказала:
   - Хватит тебе его прихорашивать. Опоздаете!
   Она превратилась в высокую, тонкую девушку со строгим, задумчивым лицом. Ее волосы, которые были светлее и пушистее, чем у Зины, венчиком окружали маленькую голову. На ней было платье с закрытым воротом. На груди поблескивал комсомольский значок. В этом году Шура окончила девятый класс.
   Зина проводила Анатолия до городского комитета комсомола, но не вошла в здание, а осталась в тенистой аллее, которая тянулась от подъезда к улице. Солнце уже клонилось к закату, длинные тени деревьев перечеркнули тротуар.
   Все так и получилось, как представлял себе Антипов. В приемной велели обождать. Заседание бюро началось за несколько минут до его прихода. Анатолий сел на мягкий диван, огляделся. В большой светлой приемной, кроме него и молчаливого, деловитого секретаря, сидел молодой человек, чье лицо показалось Антипову знакомым. Но Толя был слишком взволнован, чтобы вспомнить, где видел раньше этого парня, и, отвернувшись, тотчас же забыл о нем.
   Медленно тянулись минуты. В комнате слегка пахло масляной краской. Через открытое окно доносился уличный шум. Незнакомый молодой человек, сидевший рядом, как догадался Толя, тоже волновался. Он был бледен, часто вздыхал и поглядывал на стенные часы. "Тоже, наверно, принимают в комсомол!" - подумал Антипов, и ему захотелось успокоить соседа. Он уже хотел заговорить, но тут послышался негромкий звонок. Секретарь скрылся в кабинете. Выглянув, он торжественно сказал:
   - Товарищ Антипов, войдите!
   Проглотив воздух, Толя шагнул в кабинет. Первый секретарь горкома комсомола Аня Егорова, как он и представлял, сидела за большим столом. Это была молоденькая, симпатичная девушка, еще недавно работавшая контролером на локомобильном заводе. Но вместо того чтобы вручить комсомольский билет, она, глядя на членов бюро, сидевших вокруг стола, смущенно сказала:
   - Вот не знаю, товарищи, как быть с Антиповым! Первичная комсомольская организация приняла его в комсомол; мы, собственно, должны были утвердить решение, но тут возникло некоторое затруднение!
   "Затруднение!" - услышал Толя и беспомощно посмотрел на Алешку, положившего локти на стол, ища в его глазах ответа. Но Алешка еле заметно приподнял брови, и Антипов понял, что Шумов, так же как он, не понимает, о чем говорит первый секретарь.
   - Относительно Антипова в бюро сегодня поступило заявление, - продолжала Аня Егорова. - Автор заявления в настоящее время здесь. Может быть, выслушаем его?
   Миловидное лицо Ани покраснело. Она избегала взглядов членов бюро. Чувствовалось, что эта история ей крайне неприятна.
   - Ну что ж, послушаем! - сказал Алешка. - Какое там заявление? Пусть войдет этот автор!
   Через несколько секунд Толя увидел того самого молодого человека, который сидел в приемной. Тот слегка наклонил голову с тщательно причесанными темными волосами и твердыми шагами подошел к столу.
   - У нас есть ваше заявление! - мягко обратилась к нему Егорова. - Но члены бюро хотели бы выслушать вас, товарищ Иванцов. Расскажите о том неэтичном и даже, как вы написали в заявлении, антисоветском поступке, который совершил Анатолий Антипов.
   Алешка вздрогнул и вопросительно, с тревогой посмотрел на Толю. "Что ты натворил?" - спрашивали его глаза. Но Антипов ответил ему таким изумленным, недоумевающим взглядом, что Шумов немного успокоился и, нахмурившись, убрав со стола локти, приготовился слушать.
   Прежде чем открыть рот, Иванцов по очереди оглядел членов бюро, пытаясь догадаться, как каждый относится к Антипову. Ему сразу стало ясно, что заявление встретят с недоверием. Особенно нужно было опасаться крепкого паренька с прищуренными, сердитыми глазами. Тот не мигая смотрел на Дмитрия. Это его видел Иванцов во Дворце культуры. Паренек, вернее всего, будет заступаться за Антипова, но его позиция ослаблена тем, что он дружит с Анатолием! Иванцов сумеет на это намекнуть!.. Закончив осмотр, Дмитрий пришел к выводу, что не встретит серьезных противников, и уверенно заговорил.
   Он стоял в свободной и в то же время скромной позе, опустив руки и слегка приподняв подбородок. Скупо, но выразительно, прибегая к ярким сравнениям и даже позволив себе несколько раз с улыбкой оглянуться на Толю, он рассказал о том, что произошло во Дворце культуры.
   - Я давно знаю Антипова! - негромко говорил Иванцов. - Мне известно, кем он был и кем стал! Несомненно, налицо большой прогресс. Был хулиганом, мало того, воровал, это не секрет. Был связан с уголовным миром, а сейчас, кажется, хорошо работает. - Дмитрий с таким строгим лицом упоминал о прошлых грехах Анатолия, что невольно начинало казаться, будто тот именно теперь хулиганит, ворует и связан с уголовниками. В то же время последние слова Иванцов произнес небрежно и даже с недоверием, словно сомневался в том, что Анатолий хорошо работает... Уже после такого вступления у присутствующих должно было сложиться мнение, что они ошибутся, если примут в комсомол Антипова. Но, окинув зорким взглядом членов бюро, Иванцов понял, что у них не сложилось такого мнения, он пока никого не убедил. А в глазах Шумова светилась откровенная неприязнь. Дело в том, что Алешка сразу расслышал фальшивую нотку в голосе Иванцова и почувствовал, что дело не чисто.
   - Скажу откровенно, меня до глубины души возмутил поступок Антипова! - сказал Иванцов, чуть-чуть повысив голос. - Тем самым знаменем, с которым наши родители шли в бой за власть Советов, тем знаменем, во имя которого в тюрьмах и на каторге погибли десятки тысяч замечательных революционеров, он вычистил свои грязные сапоги! Как хотите, но это чудовищно! Вспомните о том, что оно, наше боевое знамя, потому только красное, что пропитано горячей кровью лучших сынов рабочего класса. А он - вычистил сапоги! - Дмитрий еще дома приготовил эту фразу, даже переписал ее на бумажку и сейчас, благополучно договорив, с облегчением перевел дыхание. Заметив, что члены бюро как-то притихли и стараются не смотреть друг на друга, Иванцов с новыми силами продолжал:
   - Я не хочу сказать, что Антипов наш враг или антисоветски настроен, что он сделал это намеренно и демонстративно, воспользовавшись тем, что никто не видит, как говорится, отвел душу... Нет, этому я не верю! Его поступок можно приписать лишь легкомыслию. Но такого рода легкомыслие непростительно!..
   И снова Иванцов так произнес эти слова, что все должны были понять их не буквально, а как раз наоборот, то есть, что Анатолий почистил сапоги знаменем именно назло и демонстративно, а вовсе не из-за легкомыслия.
   Иванцов еще долго говорил о моральном облике советского молодого человека, то и дело употребляя такие слова, как "классовое самосознание" и "чистота наших рядов". Закончил он так:
   - Я считаю, что своим поступком Антипов опозорил звание комсомольца, хотя носит его еще, так сказать, условно, не имея комсомольского билета. Он доказал, что до комсомола не дорос! С приемом нужно повременить. Таково мое мнение.
   Умолкнув, Иванцов скромно сел на краешек стула.
   Члены бюро долго молчали. Все чувствовали себя почему-то неловко. Аня Егорова задумчиво мяла в пальцах промокашку. Против обыкновения она не знала, чью сторону принять. Иванцов ей не понравился, его гладкая речь была явно приготовлена заранее и вызвала недоверие, но то, что он говорил, было очень правильно. Слова, которыми оперировал Иванцов, не вдумываясь в них, были для Ани и для других комсомольцев исполнены глубокого смысла. И если вначале поступок Антипова хотя и рассердил Егорову, но не показался таким уж чудовищным, то теперь она склонялась к тому, что его действительно рановато принимать в комсомол.
   Алешка же был попросту ошеломлен. Он совершенно ясно понимал, что Иванцов просто-напросто хочет "утопить" Тольку, но не знал, какую тот преследует цель, и поэтому тоже не мог сообразить, как себя вести. Он считал, что Антипов сделал глупость, за которую его следует выругать, наказать, но не так строго! Если его сейчас не примут, он воспримет это очень болезненно. И откуда взялся этот Иванцов!.. Демагог! Но как возразить! Шумов встал и, сознавая, что доводы его неубедительны, горячо сказал:
   - Антипов мой товарищ! Я знаю его давно. Такой человек, как он, не мог это сделать назло! Он не подумал, вот и все!.. Я за то, чтобы утвердить решение общего комсомольского собрания.
   Аня Егорова выслушала Алешку внимательно, но у нее не исчезло чувство неудовлетворенности. Она нерешительно сказала:
   - Может быть, сам Антипов объяснит свой поступок?
   Пришлось окликнуть его дважды, пока он повернул голову. Словно очнувшись, он посмотрел на нее с недоумением, как будто не узнавая, и медленно покачал головой.
   - Не хотите? - удивилась Аня. - Тогда, товарищи, предлагаю проголосовать... Голосуют члены бюро!..
   "Толька! Что ж ты молчишь!" - хотелось крикнуть Алешке, но Антипов не смотрел на него. Он стоял прямо, опустив руки, как в строю. Мысль Анатолия напряженно работала. Парень был ошеломлен. Он совершенно не запомнил эпизода со знаменем, поэтому обвинение Иванцова показалось ему несправедливым и нелепым. В первое мгновенье, когда раздался ровный, спокойный голос Дмитрия, у Толи в памяти всплыло давнишнее воспоминание.
   Он слушал Иванцова и поэтому не мог сосредоточиться, но теперь, когда тот умолк, наконец, вспомнил, кто он такой. "Это же сын кулака Иванцова! Митька!" - едва не вырвалось у Анатолия. Но он промолчал, сообразив, что все равно не сможет выступить с разоблачением. Как это будет выглядеть? Получится, что он мстит Иванцову! И потом Аня Егорова, конечно же, сама прекрасно знает биографию Иванцова, на то она и первый секретарь! Ну и что же, в конце концов, что он сын кулака? Отец к нему не имеет отношения! Только пусть не говорит о своих родителях, что они "шли в бой за власть Советов!" Известно, с кем воевал Егор Иванцов!
   Толя не знал, что Аня Егорова понятия не имеет о том, кто был чтец Иванцова, а если бы ей стало известно, то все могло повернуться по-другому.
   Два члена бюро проголосовали за то, чтобы утвердить решение собрания. Остальные решили воздержаться от приема Антипова в комсомол, назначив испытательный срок в полгода.
   - Можете идти! - сказала Егорова Толе. Разошлись члены бюро. В кабинете остался Иванцов.
   Он подошел к столу и сдержанно произнес:
   - Мне была неприятна эта история. Но думаю, Антипов еще выправится! Я уверен в этом!
   - Конечно! - горячо сказала Аня и посмотрела на него с одобрением. Он показался ей даже более симпатичным.
   - Кстати, я хотел напомнить, - продолжал Иванцов.- Как насчет пионерского лагеря? Я жду решения.
   - Поезжайте, поезжайте! - безразлично ответила Аня, у которой еще не улеглось волнение от только что закончившейся сцены, и она не могла думать ни о чем другом. - Приказ о вашем назначении пионервожатым подписан!
   - Спасибо! - ответил Дмитрий и облегченно вздохнул. Не зря, значит, выдержан бой!
   Егорова удивилась, взглянув на его просиявшее лицо, но ничего не заподозрила. Она и не могла заподозрить, потому что Алешка еще не успел предложить кандидатуру Антипова на должность пионервожатого. Как могла догадаться Аня, что она сейчас вовсе не проявила бдительности и принципиальности, а просто послушно выполнила ту роль, которую ловко навязал ей Иванцов!
   Когда Анатолий вышел во двор, солнце уже зашло, но было еще светло. Зина бросилась навстречу:
   - Как ты долго! Покажи скорей комсомольский билет? Какой у тебя номер, шести- или семизначный?
   Антипов рассеянно посмотрел на нее и, спотыкаясь, как пьяный, пошел к воротам. Зина схватила его за рукав:
   - Почему ты молчишь? Что случилось?! Они тебя не приняли?
   - Не приняли! - ответил Анатолий.
   - Да как им не стыдно! - возмущенно закричала Зина. - Я сейчас же пойду к Егоровой, я ей скажу!..
   - Не надо! - вздохнул он и угрюмо прибавил: - Ты, Зина, шла бы домой!.. Я, понимаешь... Я не могу! Прощай! - Он больно стиснул ей руку и выбежал на улицу.
   Толя нашел у реки укромный уголок и лег на траву. Хотелось заплакать, но плакать он не умел, слез не было, только дышалось с трудом. Прямо перед глазами по согнувшейся желтой травинке полз муравей, таща огромную по сравнению с ним соломинку. Он полз, срывался, падал, но снова упрямо и безостановочно карабкался кверху. Сначала Антипов смотрел на муравья безразлично, потом заинтересовался и уже с любопытством следил за борьбой крохотного насекомого. Наконец муравью удалось достичь входа в муравейник. Он втащил соломинку в черное круглое отверстие и исчез. Анатолий улыбнулся. "Ишь ты!" - одобрительно подумал он. С этой секунды ощущение горя как-то притупилось.
   Было темно, когда по траве зашуршали шаги. Антипов поднял голову и увидел Алешку и Женьку. Они оглядывались по сторонам. Шумов освещал землю электрическим фонариком.
   - Мы знали, что ты здесь! - сказал он, наткнувшись на Толю. - Как тут, не сыро?
   - Нет! - ответил Антипов и подвинулся. Друзья повалились в густую траву и перевернулись на спину. Над ними было черное небо с множеством звезд. Казалось, что земля накрыта огромной чашей, в которой просверлены крохотные отверстия, и в них поблескивает синий дневной свет... Долго молчали. Женька мечтательно сказал:
   - А ведь там, ребята, огромные солнца. И вокруг них вращаются планеты, такие же, как наша земля... Может быть, на этих планетах живут люди и тоже кто-нибудь лежит и смотрит на нас!.. Знаете, о чем я подумал? - Он помолчал.
   - О чем? - спросил Алешка.
   - О том, что на какой-нибудь планете, ну, которая намного старше Земли, человечество уже достигло прогресса, понимаете? И там построен полный коммунизм. И вот мне хочется закрыть глаза, сосчитать до трех и сразу открыть. И чтобы я очутился на этой планете! И посмотреть бы, какой он, коммунизм!
   - Но ты бы потом вернулся? - приподнялся Шумов.
   - Ну, как тебе сказать!.. - рассудительно ответил Женька. - Если бы там оказалось хорошо, зачем бы я вернулся? Здесь-то я до полного коммунизма, пожалуй, еще и не доживу, а там вот он, пожалуйста!..
   - Хитер! - громко и сердито перебил Алешка. - Это, значит, кто-то за тебя будет строить, а ты на готовенькое? Нет, ребята! - вздохнул он. - У меня мечта другая! Мне часто так жалко, что я поздно родился. Правда, честное слово! - Леша смущенно засмеялся. - Все великие подвиги уже совершены! Когда революция совершилась, меня еще на свете не было! Про гражданскую войну только в книжках читал! Комсомольск-на-Амуре уже построили!.. Я обязательно в армию пойду. Хочется мне, ребята, участвовать в самой последней войне, понимаете? В такой, после которой войн никогда уже не будет! И дожить до победы, чтобы своими глазами увидеть Всемирный Союз Социалистических Республик!
   - Тоже ведь и убить могут! - осторожно сказал Женька.
   - Я знаю! - загорелся Шумов. Он снова приподнялся. Глаза возбужденно блестели. - Ну, что ж, ничего не поделаешь! Тогда я, знаете, как хочу умереть? Чтоб меня захватили и стали пытать: "А ну, скажи, где штаб твоего полка? Где артиллерия? Где танки?" А я бы молчал. Я бы ничего не стал говорить, потому что в такую минуту слова не нужны, а врагов агитировать нечего! Повели меня на расстрел... И тут бы я сказал: "Не завязывайте мне глаза! Потому что я хочу перед смертью взглянуть на вас! Мне будет приятно увидеть, что вы меня боитесь!" Вот как бы хотел я погибнуть, Женька! - тихо закончил Алешка и опустился на траву.
   - А ты, Толька? - спросил после паузы Лисицын. - Ты о чем думаешь?
   - Я? - рассеянно переспросил Антипов и грустно ответил: - Я ни о чем не думаю. Мне только странно, как же так он сказал, что новые формы будут дорого стоить и даже не окупят затрат?.. Почему же они будут дорого стоить? Сделать их нетрудно, проложить трубы, и все!.. А зато сколько отливок сверх плана можно сделать!
   - О чем ты? - не понял Женька.
   - Да так! - смущенно ответил Толя. - Долго объяснять...
   Они лежали в траве и, как будто сговорившись, не вспоминали о том, что случилось в горкоме. Друзья вполголоса разговаривали, не замечая, как летит время, а небо над ними светлело, звезды гасли одна за другой. Загорелась заря нового дня. Наступило воскресенье, двадцать второе июня.
   В этот тихий, предрассветный час Иванцов тоже не спал. Пробродив всю ночь по улицам, он подошел к дому и дернул калитку. Та оказалась запертой. Тогда он легко перепрыгнул через забор и поднялся на крыльцо. У него был свой ключ. Войдя в коридор, он старался не шуметь, чтобы не разбудить тетку. Но из столовой слышались голоса. Удивленный, он открыл дверь и отступил, Увидев Лиду и Таисию Филимоновну, сидящих рядом на диване. Глаза у Лиды были заплаканные. Таисия Филимоновна угрюмо молчала. В ее быстро двигавшихся пальцах мелькали спицы. Увидев Дмитрия, Лида вскочила.
   - Я прибежала, а тебя нет! - пролепетала она. - Я два часа жду, где ты был?
   - В чем дело? - с беспокойством спросил Иванцов. - Что произошло?
   - Я очень испугалась! И не могла оставаться одна... А когда рассказала Таисии Филимоновне, она тоже расстроилась. Какой ужас, какой ужас!..
   - Да рассказывай же! - потерял терпение Иванцов.
   - Вечером... Я хотела прийти к тебе... Было уже поздно, мне не спалось. Я думала, ты тоже не спишь. Пошла по улице. Вдруг навстречу грузовая машина. Фары огромные, как глаза. Я отскочила, прижалась к забору, а тут... Понимаешь, на моих глазах, я все, все видела, все подробности, и как он шел, и как улицу переходил, споткнулся, закричал... Потом руками замахал, бросился в сторону, а в этот момент... Ой, Димочка, мне вспоминать даже страшно!.. Грузовик налетел, я только видела, как тело в воздух взлетело, высоко так... И что-то треснуло! Грузовик проехал метров сто, остановился. Шофер выскочил. И мы подбежали... А там лужа крови... Все разбито, руки и ноги сломаны!.. Я как закричу! Понимаешь, Димочка, я его узнала! Это был он!
   - Кто?
   - Тот старик, который нас остановил в переулке... С которым ты разговаривал! Я и подумала, что раз ты с ним знаком, тебе надо узнать! И прибежала... А тебя дома нет!.. Димочка, как жалко, как жалко человека... Уже старик! И ведь, наверно, у него дети есть, внуки... Ждали его! Ждали... - Она всхлипнула.
   Иванцов молчал. Потом поднял руку и провел по волосам. Волосы были сухие и топорщились.
   - Кто это был? - сухо спросила тетка, бросив быстрый взгляд на племянника. - Отвечай!
   - Не ваше дело! - ответил Иванцов. Лида с болью вскрикнула:
   - Димочка! Я никогда не думала... Не могла себе представить, что так ужасно, так страшно, когда на твоих глазах умирает живой человек!.. Он умирает, а ты ничем, ничем не можешь помочь! Как это ужасно, Димочка!..
   - Да, - помолчав, ответил он. - Ты права.