Так уж устроена человеческая память: одни события легко и быстро забываются, другие крепко оседают в мозгу. То, что я хочу рассказать, буду помнить до конца дней своих.

Шел конец декабря сорок третьего. Я был машинистом паровоза депо Ленинград-Сортировочный-Московский и считал себя старым, обстрелянным солдатом. Уже второй год я работал снова в своем родном ТЧ-7.

А до этого был Сталинград, героическая 62-я армия, де-мобилизация по приказу наркома обороны № 1765 для работы на железнодорожном транспорте, двухнедельное паломничество к военному коменданту города Тихвина с поклонами и просьбами пропустить в Ленинград. Пробился.

Потом шла обычная работа: доставка войск и боеприпасов к линии фронта, рейсы по «коридору жизни», который для многих моих товарищей стал «коридором смерти», перевозка раненых и, конечно, многочасовые переходы от дома в Новой Деревне до Сортировки. Выходить надо было в пять утра. Четыре часа уходило на переход и час на подготовку паровоза.

В то памятное декабрьское утро дежурный по депо встретил меня у поворотного круга.

— Прибыл, слава богу, — сказал он, подавая мне маршрут. — Сегодня у тебя боевое задание — поведешь бронепоезд... Паровоз подготовлен, помощник на месте. Выезжай на контрольный, там тебя ждут.

Бронепоезд я взял с канавы вагонного депо. Выглядел он совсем не так, как я себе представлял. Это были четырехосные платформы с уложенными по бортам мешками, наполненными песком. На каждой стояли по два зачехленных орудия или снарядные ящики. Входил в состав и крытый 16-тонный вагон.

Только когда я привел состав на станцию Кушелевка, понял, что придется двигаться на север. На станции Левашово нас поставили на запасной путь, подошел командир бронепоезда, капитан, и сказал:

— Здесь будем ждать, пока отремонтируют или построят новый путь. Сколько?.. Не знаю. День-два, а может быть, и больше. Главное — на место вы должны поставить нас быстро и аккуратно, без всякого шума и дыма. Чтобы нас не обнаружили и не накрыли.

«Легко сказать — без дыма, — подумал я. — А какой же паровоз ходит без дыма?..»

Капитан оказался прав. Окончания путевых работ пришлось ждать трое суток. За это время мы с помощником (не могу вспомнить фамилию: если он здравствует, пусть великодушно простит мою память) придумали, как избежать дыма. Заранее нажгли кокса, заправили им топку, отключили тормоза, чтобы не пользоваться насосом.

Наконец сигнал. Буквально сантиметр за сантиметром, платформами вперед, стали продвигаться по вновь построенной ветке. Расстояние, которое предстояло пройти до виднеющегося впереди перелеска, было невелико — метров четыреста.

Но что это были за метры! Снизу раздавались визг и скрежет, хлопали камни, оседавшие под шпалами. Чего греха таить, мне тогда казалось, что весь этот шум доносился до самого Берлина:

Но добрались к месту стоянки. К паровозу подбежали капитан и; солдаты, жали наши руки, благодарили за хорошую работу.

(Ветка эта существует и поныне. Когда мне случается там проезжать, всегда сажусь у окна с правой стороны по ходу поезда, жду встречи с ней и перебираю в памяти мельчайшие подробности того дня).

Конечно, в тот декабрьский день я не знал существа задачи. Не знал, зачем поставлены орудия на платформах в этом перелеске. Время было военное, и задавать вопросов не полагалось. Но когда наступило 14 января, когда утром загрохотала могучая канонада, предвещавшая разгром гитлеровских войск у стен Ленинграда, все во мне дрогнуло: я понял, что там, за перелеском, посылает по ненавистному врагу снаряд за снарядом и мой бронепоезд.

Миновало сорок лет. Многое переменилось на планете. Сейчас, когда американский империализм все больше и больше наглеет, когда морские пехотинцы бесчинствуют на Гренаде, когда в разных странах льется невинная кровь детей, женщин и стариков, я часто вспоминаю свой бронепоезд. И кажется мне, что стоит он там же, где я поставил его в декабре сорок третьего... И хочется крикнуть туда, за океан: «Подумайте! Крепко подумайте! Надо будет — отрезвим так, что головы вам не сносить».