Уважаемые товарищи! Обращаюсь к вам с просьбой — через свою газету донести мою глубокую сердечную благодарность медицинским работникам блокадного Ленинграда. Сообщите им, их родственникам, что я склоняюсь до земли перед их мужеством и величайшим человеколюбием.

Отношу я это прежде всего к моим спасителям и исцелителям, дорогим мне на всю жизнь людям—военврачу 2-го ранга Пескову из полевого палаточного госпиталя 55-й ар-мии, медицинским работникам госпиталя, что находился в здании средней школы, недалеко от Московского райсовета, его начальнику, хирургу Ильиной Нине Моисеевне (возможно, в имени и отчестве уже ошибаюсь), сестрам Нине и Вале, нянечкам Маше (бывшей золотошвее), Клаве и всем, кто работал в палате тяжелораненых.

В полевой палаточный госпиталь я был доставлен 2 марта 1943 года после ранения в районе Понтонной, куда наша 268-я стрелковая дивизия была переброшена из-под 8-й ГЭС. Первую операцию мне сделали в землянке-норе под берегом Невы, а затем увезли в палаточный госпиталь.

Прошло более сорока лет, а я не могу себя простить за грубость и, наверное, душевную боль, которую я, хотя и в тяжелом состоянии, не должен был причинять моему спасителю.

Не своим голосом я спросил тяжело:

— А как ваша фамилия, доктор?

Он мгновение молчал.

— Военврач второго ранга Песков. А зачем вам моя фамилия?

— Хочу знать, кто оставит меня без ног или с ногами...

Врач в упор смотрел на меня, лежавшего на столе, полностью раздетого. Наложил маску с наркозом и... К этому времени, как я потом узнал, газовая гангрена от, раны охва-тила всю левую ногу, доходила до поясницы. На правой ноге был раздроблен коленный сустав. Ранена левая рука.

В госпитале Ленинграда за мою жизнь боролись четыре с половиной месяца. Делали операции, уничтожали вспыхивающий очаг гангрены, дважды оперировали правую ногу. Истощенный блокадным пайком организм, тяжелое ранение с большим трудом поддавались лечению.

У меня долго не спадала температура ниже 39 градусов. Одна за другой шли операции, много вливали крови, делали страшно болезненные перевязки. И в этом жестоко голодном городе готовили нам самые лучшие блюда, какие были только в мирное время. Но о нашей жизни и выздоровлении там заботились не только таким путем.

Вот только один из многих случаев. Начался сильный обстрел нашего района, крупнокалиберные снаряды рвались рядом с госпиталем. Всем, кто мог как-то ходить, было приказано спуститься в подвал, а тяжелораненых выносили.

Я в это время, видимо, был одним из тяжелых в палате. К тому же весь замурован в гипс. Один снаряд уже угодил в угол госпиталя, здание содрогнулось. Три нянечки изо всех сил пытались с койкой вынести меня, но сил было явно мало, Тогда они сдвинули мою койку на свое место, нянечка Клава (полная, постарше других) повернулась спиной к окну, накрыла собой мою голову, торчащую из гипса, и не сдвинулась до окончания обстрела.

А ведь произошло невероятное: крупный снаряд разорвался у самого окна, рядом с которым стояла моя койка. Взрывной волной выбило оконную коробку вместе с кирпи-чами. И все это в сантиметрах от нас пронеслось через всю палату, сметая на пути койки и столы, ударилось о дверь, которая с косяками разлетелась на щепки. Няня была засы-пана штукатуркой, щепками, кусками кирпича, но не поднялась от больного. На мне же, на моем лице не было ни одной царапины.

До этого я не читал и не слышал о таких поступках медработников в госпиталях. Теперь я это ощутил на себе здесь, в госпитале блокадного Ленинграда.

Когда врачи госпиталя убедились, что кризис прошел, с эшелоном лежачих больных во второй половине июля 1943 года меня отправили в Кировскую область.

Я очень прошу вас, дорогие товарищи, расскажите, напечатайте правду об этих героях в белых халатах, героях блокадного Ленинграда. Пусть мое письмо будет и запоздалым раскаянием перед глубоко уважаемым моим спасителем — врачом из 55-й армии, и сердечной благодарностью ему и врачам, сестрам, нянечкам и всем работникам госпиталя в Ленинграде, кто боролся за нашу жизнь и здоровье.

Я не только выжил. Они еще совершили чудо — сохранили мне ноги, дали возможность трудиться. Еще более девяти месяцев врачи боролись, чтобы я мог встать на костыли. Как только меня привезли домой, уже потянуло к ребятам в школу, откуда я ушел на фронт в начале войны. Вскоре я поступил в педагогический институт, окончил его и тридцать лет еще работал в школе.