В феврале 1943 года в боевой обстановке под Пушкином парткомиссия 109-й Ленинградской Краснознаменной стрелковой дивизии приняла меня в члены ВКП(б). С тех пор много партийных поручений пришлось выполнять мне. Но одно из них запомнилось особенно.

Весной 1943 года, после непродолжительного отдыха, мы заняли рубеж обороны на юго-западной окраине Урицка. Отсюда до Дворцовой площади было всего 14 километров, а до знаменитого Кировского завода — рукой подать. Это знал хорошо каждый из нас. Свой рубеж обороны держали мы крепко, надежно. Наш третий взвод второй роты 602-го Краснознаменного стрелкового полка находился от противника всего за 60 — 70 метров (примерно в 100 метрах от установленного сейчас обелиска с указанием прохождения линии фронта).

Хочется отметить, что занятие нами рубежа обороны гитлеровцы тогда отметили по-особому. Дня через два они провели огневой налет. Сотни мин были выпущены ими из ротных и батальонных минометов. Каким-то образом фрицы пронюхали о смене подразделений и частей под Урицком и решили «поприветствовать» нас огоньком.

Вскоре после этого «сабантуя» к нам во взвод пришел парторг роты старшина Оксанюк. Долго беседовал он с солдатами и сержантами, рассказывал им о положении на фронтах, а также о текущих задачах воинов здесь, под Урицком.

Перед тем как покинуть взвод, старшина вытащил из командирской сумки, в которой хранил все документы парторганизации роты, аккуратно свернутый лист бумаги и сказал:

— На, бери, товарищ старший сержант! Это твое парт-поручение.

Я развернул лист. Это был политический плакат. Всю верхнюю часть листа занимала противная физиономия Гитлера с усиками и челкой. На ней отчетливо выделялся кровавый след от пощечины. На всей нижней части плаката были изображены тысячи трупов фашистских солдат, погибших под Сталинградом и запорошенных снегом.

Мне не запомнился автор плаката, но сам плакат понравился сразу. Он убедительно, образно и доходчиво повествовал о сокрушительном разгроме гитлеровцев на Волге.

Между тем старшина продолжал мягко, с украинским акцентом:

— Подумайте, товарищ старший сержант, над тем, где и как лучше выставить этот плакат на вашем рубеже обороны. Чтобы его могли хорошо разглядеть фрицы... Пусть по-любуются своим фюрером да заодно и поразмыслят, скольких стоила жизней их авантюра на Волге. Это не Геббельса сказки...

Партийное поручение пришлось мне по душе. Не терпелось узнать, как отреагируют гитлеровцы. Будут ли стрелять по портрету Гитлера, пусть даже карикатурному? Нас разделяли с фрицами всего десятки метров. Они не могли стать помехой. Плакат рассмотрят они отлично.

Посоветовались с командиром взвода младшим лейтенантом Сашей Широковым, коренным ленинградцем, где лучше выставить плакат, и пришли к единому мнению, что лучше всего — в районе озерка, чуть в стороне от землянок и огневых точек.

Под Урицком гитлеровцы всегда бурно реагировали па каждую нашу передачу на немецком языке. Обычно репродуктор устанавливался у развалин двухэтажного дома или на скатах высоты. По всей низине ясно и громко раздавалась незнакомая для нас речь. Только одно было плохо — гитлеровцы сразу же открывали пулеметный и автоматный огонь, а затем следовал плотный минометный, а порою и артиллерийский обстрел скатов высоты и развалин дома. При этом передача или заглушалась выстрелами и разрывами, или осколки рвали проводку, и очередная фраза обрывалась на полуслове. Приходилось ночью исправлять повреждения в проводке и на следующее утро начинать передачу вновь со слов «Ахтунг, ахтунг!»

В этой связи плакат на щите представлялся мне особенно заманчивым делом. Я попросил солдат раздобыть несколько досок и помочь мне сбить щит. Через пару дней партпоручение было выполнено. Перед самым рассветом щит с плакатом стоял на бруствере.

Надо ли говорить, что наступления утра ждали мы с нетерпением. Но когда оно пришло, фрицы будто и не видели, не замечали плаката. День тоже прошел незаметно, тихо. Такое поведение гитлеровцев поначалу расстроило, обескуражило нас. Потом мы догадались, что офицеры запретили солдатам стрелять по образине Гитлера. Чего доброго, здесь, на фронте, солдат выстрелит по плакату, а в тылу — по живому Гитлеру? Лиха беда начало, как говорится в народе.

Внимательно следя за поведением противника, нам удалось заметить, как наведывались гитлеровцы в пулеметный дзот и оттуда через амбразуру разглядывали плакат. Соблазн побеждал страх. Плакатный язык понятен был каждому из них, не требовал перевода.

Прошли еще сутки. Щит с плакатом стоял целехоньким. И только утром на третьи сутки я обнаружил на щите пулевые отверстия. По колючим бородкам, окаймляющим вы-ходные пулевые отверстия, легко можно было сосчитать пОг падания. Значит, кто-то из фрицев нарушил приказ, вогнал-таки пули в морду Гитлера. Наши усилия в «просвещении» гитлеровцев не пропали зря.

Весна под Урицком вступала в свои права. Кое-где проглядывали зеленые стебельки растений. Спустя некоторое время наш ротный рубеж обороны гитлеровцы подвергли обстрелу из тяжелого орудия. Обозлились, гады. Налетевший свежий ветер с Финского залива оборвал плакат и унес, а заменить его было нечем. На этом и закончилась его краткая история.

На своеобразном рубеже обороны нашего взвода плакат оказался исключительно острым и действенным политическим оружием.