...Трижды за день ходили мы в атаку, но овладеть железнодорожной станцией не смогли. Росли потери. К вечеру вдруг в траншеях появились музыканты в гражданской одежде. Никто из нас ничего не понимал. Но когда мы в четвертый раз поднялись в атаку, оркестр в полную мощь грянул марш «Прощание славянки». Он играл до тех пор, пока мы не ворвались на станцию 4-й Разъезд. Оказывается, артисты из Ленинграда, узнав о сложившейся ситуации, сами предложили поддержать атаку родным маршем.

Эпизод может показаться незначительным, но пишу о нем потому, что теперь особенно понимаю, как важно было искусство в той жестокой, немилосердной войне, какой подвиг совершали наши ленинградские, да и не только ленинградские, артисты.

Правда, что музы на войне не молчали. Многие знают, как вдохновляли бойцов на передовой песни Клавдии Шульженко. Помнят солдаты концерт советских скрипачей в поверженном Берлине. А разве можно забыть агитвзвод мальчишек и девчонок при политотделе 55-й армии Ленфронта, участники которого получили боевые награды раньше, чем паспорта?

У каждого прошедшего войну есть в памяти, в сердце то, что запомнилось особенно остро, И я хочу рассказать именно о таком случае.

Кольцо блокады было уже прорвано, город радостно вздохнул, а на фронте продолжались кровопролитные бои. Я попал в госпиталь с тяжелым ранением в легкие. Нет-нет где-то рядом на небе свинцовые тучи, а тут еще сильные боли, тяжелое дыхание... Душевное состояние было таким безвозвратно обидным — это сейчас не опишешь.

В Ленинградский флотский экипаж я пришел пятнадцати лет, юнгой, а теперь, в госпитале, мне шел восемнадцатый год. Конечно, не хотелось думать о смерти, но порой казалось, что не выживу.

В палату зашел комиссар госпиталя и сказал, что приехали артисты из Ленинграда, Действительно, в палату вошли трое в белых халатах — миловидная женщина лет два-дцати пяти, баянист и скрипач, уже пожилые. Женщина подошла к моей кровати, присела на краешек и, обращаясь ко всем, ласково сказала: «Можно, я спою вам?» Мы молчали.

Несколько секунд она смотрела на меня, потом кивнула аккомпаниаторам и тихонько запела:

На позицию девушка
Провожала бойца...

Потом она пела танго из кинофильма «Петер», про «скромненький синий платочек» и еще. Очень хорошо пела.

Цветов тогда не было. Но нам, тяжелораненым, давали белый хлеб. У меня скопилось несколько кусочков. Я взял их с тумбочки и протянул певице. Она отрицательно покачала головой, но, видя, как тяжело мне их держать, взяла и начала еще что-то петь.

Тут я то ли заснул, то ли потерял сознание. Когда открыл глаза, артистов уже не было. На тумбочке лежали кусочки хлеба и записка: «Дорогой мой солдатик, ты только поправляйся, я буду петь для тебя всю жизнь»,

И все. Даже подписи не оставила.

Несколько дней мы говорили о певице, вспоминали слова впервые услышанной песни «Огонек». И все эти дни было легче. Очень хотелось жить.

Много лет я хранил записку, пытался узнать имя певицы, подарить ей цветы за тот госпитальный концерт. Да так ничего и не узнал. В мирные годы мне пришлось услышать многих хороших певиц и хороших песен, но больше всех я помню ту светлоглазую певицу в госпитале. И теплится надежда: вдруг она откликнется?