У меня сохранилось только одно материнское письмо от 1942 года, которое, пожалуй, ничего не добавляет к картине блокадной жизни города. Но для меня оно даже по истечении многих лет остается как бы пронзительным криком материнской души.

Привожу письмо:

«Здравствуй, дорогой сыночек Леша!

Почему ты не напишешь, как твое здоровье? Я себя чувствую плохо. Ноги совсем не ходят. На улицу не выхожу. Спасибо, Лешенька, за все, что ты меня не забываешь. Милый Леша, если возможно, пришли мне хлебца. Мне ничего больше не надо. На хлеб все выменяла, и мне менять уже нечего. Живу на кухне. Все пожгла. Пришли мне хотя письмо. Я жду каждый день. Как твое здоровье? Я очень о тебе беспокоюсь. До свиданья, дорогой Леша. Целую тебя крепко. Может быть, и не увидимся. Жду письма. Не голодай.

Твоя мама. Март, 30-го».

Служил я на Ораниенбаумском «пятачке». Получал в сутки 300 граммов хлеба. За счет экономного пользования им «выкраивал» кое-что для матери и направлял скудные «посылочки» домой через связистов или товарищей, едущих в город. Получив командировку в Ленинград, я не застал свою мать в живых. Открыв незапертую дверь комнаты, я нашёл маму мертвой, лежащей в постели... На смерть ее я написал стихотворение, опубликованное в краснофлотской газете «Боевой залп». Подлинник-вырезку прилагаю.


КЛЯТВА НАД ГРОБОМ МАТЕРИ

В родимый очаг мне ее не вернуть.
Железным кольцом блокады
Прервали враги ее жизненный путь,
О черные, злобные гады!

Как я ненавижу их дикую рать,
Весь мир их, что прет, громоздок!
Таких бы двуногих четвертовать,
Стереть в порошок и — на воздух!

Чтоб начисто смыть их,
как сор с пустырей,
С земли бесконечно любимой моей,
Чтоб нами гордились и внуки;
Чтоб наши снаряды
как можно скорей
Впились бы в сердца ненасытных зверей,
Чтоб знала порода двуногих зверей,
Что значат страдалицы тихой моей
И горе,
И слезы,
И муки.

Чтоб поясом колким, как сучья хвои,
Стянуть окаянное горло змеи,
Чтоб больше оно не дышало.
Чтоб стоны, родная старушка, твои
Для гадины были б как жало,
Чтоб взвыла, корежась от боли, змея,
В предсмертном бреду издыхая...

Родная старушка!.. Голубка моя!..
Кровинка моя дорогая!
Пусть клятва над гробом твоим,
как венок,
Ответят за смерть твою гады...
Пусть ненависть в сердце моем,
как клинок,
Не знающий к гадам пощады!

Да, будет священна она, моя месть!
В бою мне — звездой путеводной...
Встаю пред тобой на колени...
Я весь—
Горячая, неутолимая месть.
В ней — слава моя.
В ней — высокая честь,
Мой долг и порыв благородный!