Что думал, что переживал советский человек, когда ненавистный враг топтал его родную землю? Попробую ответить с помощью одного подлинного эпизода, имевшего место в моей жизни.

Осенью 1941 года получил я направление в резерв для нового назначения. В комнате общежития комсостава было две кровати. Около одной сидел чернявый, лет тридцати пяти, спортивного вида командир и с аппетитом пил чай. На табуретке на чистом листе бумаги лежали нарезанный ломтями хлеб и куски сахара.

— Присаживайтесь чаевничать,— пригласил он меня.

— Не откажусь, большое спасибо,— ответил я и тут же достал из мешка кружку, хлеб и сахар.

Представились друг другу, а потом и подружились. По вечерам пускались в разговоры — вспоминали мирные, а теперь такие далекие дни. Обсуждали положение на фронтах. Мой собеседник оказался прорабом одной из многочисленных ленинградских строительных организаций Иваном Федоровичем Пастуховым.

Как-то после вечернего чая рассказал он историю из своей жизни:

— Сам знаешь, с жильем было плохо... Однажды собрались у меня мои братья, трое. Все крепкие мужики, а я среди них — самый младший. Все мы хорошо владели топором.

На одном из участков фронта. Члены партбюро части беседуют с бойцом, подавшим заявление о приеме в ряды партии.

Стали подтрунивать братья надо мной: «Эх ты, горе-строитель! Себе дом не можешь построить!» На том и порешили: мне строиться! Начальство мою затею одобрило. В родном Лигове облюбовал место, в сельсовете мне все оформили. Начал собирать материал. И вот наступил день, когда мы наточили топоры. Началась стройка. Работали по выходным и во время отпусков.

К весне сорок первого года дом-красавец был готов. Переехали. После одной комнаты размером в десять метров, в которой проживало четверо, новый дом в три комнаты, да еще с верандой, казался нам дворцом. И надо же так случиться — на двадцать второе июня была приглашена вся родня, чтобы по русскому обычаю отпраздновать новоселье! А тут война...

В первых числах июля я был уже на фронте. Только что сдали Минск, и часть наших войск, отступая, дошла до рубежей реки Луги. Тут вели мы затяжные бои. Многие думали, что на этом рубеже враг будет остановлен. Однако немцам удалось прорвать его.

Отступать пришлось до родного Лигова. Забежал я домой — разузнать, что с родными. Дом открыт, в двери торчит ключ. Также открыты и все окна, занавески ветром выносит наружу. Вхожу, в большой комнате на столе, покрытом скатертью, лежит записка, прижатая книгой: «Папа, мы все ушли в Ленинград!» Указаны день, час.

Читаю и чувствую, что ноги стали ватными. Батюшки! Да они ушли ровно час тому назад! Обида-то какая! Увидимся ли когда еще?

Успокаивал себя, сел на стул. Закурил. Ох, проклятая война, что она делает! Всю Россию лишила счастья! И тут, подобно кипятку, такая волна ненависти и злости к врагу охватила меня, что и сказать невозможно! Ну погоди, фриц проклятый! За окном видно, как наши части покидают и Лигово.

"Коммунисты, вперед!"

Посидел немного, успокаивая себя. Зашел на кухню, на плите стоит еще теплый суп. Хлебнул пару ложек, домашнего! А в голове мелькнуло: может, в последний раз... На глаза попался бидон, поднял его. Керосина в нем было много. Прошелся по комнатам, везде закрыл окна. Потом пол и стены облил керосином.

В форточку на кухне бросил зажженную газету. Все это делал я неторопливо. Опять закурил. Постоял на крыльце. Было слышно, как в доме загудело пламя. Затем повалил дым. Так же спокойно закрыл свой дом-красавец. Ключ забросил через крышу. Постоял еще немного и, когда дым высоко поднялся ввысь, не оборачиваясь, пошел в свою часть.

Впоследствии, в годы войны, я нередко вспоминал этот рассказ и самого рассказчика. Но довелось мне только узнать, что Иван Федорович Пастухов пал смертью храбрых незадолго до Дня Победы.

<< Назад

Вперёд >>