...Удар пришелся по голове. Капитан тихо ахнул и медленно пова-лился на бок. Больше он не шевелился.

Николай Греков, связанный по рукам и ногам, в злобном исступлении скрежетал зубами и грыз землю. Из его окровавленного рта хрипло вырывалась отборная ругань, которая ни до кого из присутствовавших не доходила — никто не знал русского языка.

К нему подошел, судя по бутылкообразным сапогам, офицер. Сверху каркнуло:

— Эй, ты, руске швин! — последовал удар сапогом. — Их габе шпро-силь, ду бист ширехен! — Он прокричал еще что-то, только по-своему. Николай разобрал последнее: «Пук-пук — капут!»

...В сознание пришел во дворе, видимо, под тем же бревенчатым сараем. Чуть поодаль курил часовой в дубленом полушубке и своей фрицевской капелюхе с наушниками. Откуда-то доносилась пьяная песня, связавшая в немыслимый пучок хриплые голоса. По небу медленно ползли рваные тучи, похожие на грязные тряпки. Где-то шумел ветер, но здесь, под сараем, было совсем тихо.

В голове Грекова тяжелыми жерновами ворочались воспоминания. Живо представилась последняя атака.

— Идем на третий заход! — скомандовал капитан Сергиенко ведо-мым.

Внизу коптящими факелами пылали вражеские танки. Уцелевшие (танки), спешно расползались в стороны от дороги, по которой до этого шли стройной колонной, направляясь к Харькову.

Штурмовики части Героя Советского Союза майора Бугая в этот день уничтожили несколько десятков бронированных чудовищ. Но надо было добить врага, чтобы ни один танк не прорвался к цели.

По пикирующим «Илюшиным» со стороны леска лихорадочно били зенитки. Воздух прошивали трассы крупнокалиберных «эрликонов». Но летчики, казалось, не замечали всего этого. Охваченные неудержимым стремлением и боевым азартом, они заход за заходом громили ненавистного врага.

Воздушный стрелок флагманской машины, старшина Николай Греков был, как и все его товарищи, охвачен боевым азартом. Когда капитан Сергиенко выводил самолет из пикирования, он в своей пармовской кабине стрелял по наземным целям.

Пулемет работал безотказно. В калимоторном прицеле падал по-верженный враг. Стрелку больше ни до чего не было дела...

Когда пошли в третью атаку, стрелять «по земле» Николаю не при-шлось: на него пикировал воздушный хищник в образе истребителя «Мессершмит-109». Короткий воздушный бой... Греков хорошо помнит, что удачно тогда поранил желтобрюхого дракона прямо в «брюхо», когда тот выходил из атаки.

...Помнит он и необычный приказ командира: «Николай, прыгай! Мотор горит... Я... ранен...»

Устройство нашего штурмовика в первые дни войны с его само-дельной пармовской кабиной для воздушного стрелка не разрешало последнему контактно общаться с пилотом. Отделенный от летчика бронещитом, он сам был «защищен» лишь турельным пулеметом и собственной грудью. Иногда, правда, выдавали стрелку обычную металическую каску, но ее, кстати, никто не надевал, а если и случалось такое, то только «для начальства». В бою же она лишь мешала и поэтому всегда валялась где-то под ногами.

Итак, не видя командира, не в состоянии чем-либо помочь ему, стар-шина после нескольких тщетных вызовов капитана решил не оставлять самолет...

Машина теряла высоту с такой же стремительностью, как летчик капитан Сергиенко терял кровь свою, сознание и силы. Инстинктивно он потянул ручку управления на себя, когда, объятая дымом и пламенем, земля почти ворвалась в его кабину. От сильного удара головой о бронестекло он потерял сознание.

То же самое случилось и с Николаем. Но его забытье продолжалось всего несколько минут. Еще не осело облако пыли, поднятое машиной при «скольжении на брюхе», а стрелок уже выскочил на землю. В совершенное чувство его привел жар от пылающего мотора. Пламя уже лизало переднюю кабину, подходило к плоскостям, в которых сосредоточены бензобаки. Вот-вот разразится взрыв.

Он не помнит, как очутился на крыле смертельно раненного «Илю-ши», как ударом сапога высадил «форточку» командирской кабины, с каким трудом отодвинул «фонарь»... Не помнит, как скатился вместе с бесчувственным капитаном на землю и, положив его на себя, пополз... Все это представлялось, как в полусне.

Хорошо запомнились оглушительный взрыв и единственный выстрел из пистолета, который он успел сделать по врагу.

Полуобгоревший, наспех отремонтированный товарный вагон, прицепленный к «хвосту» железнодорожного состава. Таких «душегубок» — несколько десятков, и около каждой из них — часовой. На вагонах написано по-немецки: «Nach Osten».

— Значит, отвоевался, летчик? — невесело спрашивает кто-то. — Те-перь, стало быть, на гитлеряку работать заставят... Эх!

— Поработает лопатой напоследок, — перебивает рядом сидящий, — они летчиков, которые противничают, не держат...

— Тогда считай, что и я отжил свое... — снова невесело отвечает первый. — Хотя я и не летчик, а супротивничать буду до последнего. Ежели не вырвусь — каюк...

Говорили о разном: вспоминали родных и близких, рассказывали разные случаи из боевой жизни, строили самые невообразимые мосты в свое темное и, безусловно, несладкое будущее, на что-то надеялись... Но общей мыслью, которая довлела надо всем, была одна: мысль о свободе. Здесь ехали советские люди, военнослужащие, силой обстоятельств попавшие в унизительное положение животных, подготовленных к сдаче на заготовительный пункт.

Греков молчал. Когда с визгом задвинулась тяжелая дверь, он обратил внимание на тесноту и почти полный мрак. Затем снова всем существом своим погрузился в единственную, точившую израненную душу мысль: как бежать? В кармане его грязных и окровавленных шаровар лежал, уцелевший чудом перочинный нож.

...Несколько суток спустя ночью где-то на польской земле произошло следующее: километров в десяти от малоизвестной станции163 из последнего вагона поезда «Nach Osten» «вывалились» люди. Среди них был и Николай Греков, по инициативе которого все население вагона по очереди перочинным ножом прорезало в толстом полу «дыру спасения». Однако охотников «прыгать в неизвестность» нашлось только трое.

...Предстоял поистине смертельный прыжок. Но, предпочитая смерть фашистскому плену, Николай без колебания подошел к дыре. Глянул в грохочущую бездну. На секунду почувствовал весь ужас предстоящего и величайшим усилием воли подавил в себе страх.

— Первый прыжок без парашюта, — произнес, ни к кому не обра-щаясь, и опустился на колени у задней кромки продолговатой дыры. Прыгнул головой вперед...

...Пропустив состав с пленными, польские патриоты вышли на желез-нодорожную магистраль. Сейчас должен пройти «их» эшелон. Ему-то и подготовлялась «достойная» встреча.

— Эге-ге ж, пан Иосиф, да тут кто-то залег...

— Двое...

Партизаны долго не решались выйти из укрытия, боясь испортить дело. Осторожность — мать успеха — закон партизанской борьбы. Решили ликвидировать немецкие посты без шума. Двое, вооруженные ножами, поползли к лежащим.

Нужно было скрытно и неслышно подобраться вплотную к против-нику и, одним прыжком оседлав его, прикончить ударом ножа. А время не ждало. Поезд с немецкой техникой и боеприпасами приближался.

...Николая спас его собственный стон, который был услышан чело-веком, притаившимся в двух шагах и готовым к решительному броску. Второй товарищ оказался мертвым — у него был надвое расколот череп. Третьего не было, по-видимому, в последнюю минуту перед прыжком дрогнул сердцем...

Через три недели воздушный стрелок старшина Николай Греков явился в свою часть. Это было поистине воскресение из мертвых, так как все считали экипаж капитана Сергиенко погибшим славной, героической смертью на поле боя.

В кругу товарищей, простых, веселых, порою озорных и в то же время духовно и физически совершенных боевых ребят, Николай снова по-чувствовал себя, как в родной семье. Он мечтал о немедленной боевой работе, но начальник особого отдела, дружески обняв его, сказал:

— Отдохни, Коля, недельки две. Еще навоюешься...

Начальник особого отдела был прав: ровно через две недели старшину вызвал командир полка.

— Ну, что Греков, отдохнул?

— Вынужденная посадка, товарищ майор...

— М... да... Соколу на земле делать нечего. Но закон есть закон, сам понимаешь, не маленький. Небось дома жену оставил? Так ведь?

— Так точно, товарищ майор, и двое детишек вдобавок.

— М... да... — Командир полка на минуту глубоко задумался, затем встряхнул головой, словно отгоняя надоедливый сон, и закончил: — На-значаю вас флагманским стрелком лейтенанта Садчикова и поздравляю с высокой правительственной наградой — орденом Боевого Красного Знамени.

— Служу Советскому Союзу, — отчеканивая каждое слово, как клятву, в ответ произнес старшина. — Разрешите принимать боевое оружие?

-Да!

В этот же день на боевую работу поднялась краснозвездная машина. На ее фюзеляже было выведено золотыми литерами: «За капитана Сергиенко!»

Воздушный стрелок, кавалер орденов Красного Знамени, Отече-ственной войны и Красной Звезды, трижды медаленосец, старшина Николай Греков снова занимал свой законный боевой пост.

Воронеж—Кенигсберг — таков боевой путь Николая Грекова. Не один десяток вылетов на штурмовку переднего края и боевой техники противника занесен на его счет. 12 фашистских самолетов, сбитых в воздушных боях, — вот достойная месть врагу за смерть любимого ко-мандира, за поруганную честь родной земли, за стон и слезы советских людей, временно попавших под гнет фашизма.

В конце войны младший лейтенант Греков был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Но его «расчетный счет» у врага в то время еще не был закрыт. Не закрыт он и поныне. Не будет закрыт он до тех пор, пока по земле свободно ходят гитлеровские ублюдки, мечтающие ввергнуть мир в новую кровопролитную войну.
Чернов О. Ф. 7 февраля 1965 г., пос. Андреевка, Запорожская область.

РГАСПИ Ф. М.-98. On. 3. Д. 81. Л. 108—111.