Я 13 лет отслужил в системе советских погранвойск. В 1941 году работал в Политуправлении погранвойск начальником отделения агитации в красноармейской печати. В середине 41-го года в Москве начала складываться весьма тревожная обстановка. Враг был на подступах к столице, на окраинах возводились баррикады, устанавливались «ежи» , допускалась вероятность уличных боев. Штаб войск с Политуправлением был эвакуирован из Москвы. Однако меня оставили в составе оперативной группы.
Мы могли только гадать о ее назначении. Но вечером 19 октября нас собрали и зачитали приказ, согласно которому, каждый из группы назначался военным комендантом одного из районов или пригородов Москвы. Всего было создано около 40 комендатур. Мне достался один из центральных райнов , в то время — Молотовский.
Из короткого инструктажа, последовавшего за объявлением приказа, стало ясно: Москва с 20 октября объявляется на осадном положении. Поскольку милицейские посты на улицах снимались, а милиционеры, сведенные в спецдивизию, направлялись на защиту ближних подступов к столице, поддержание порядка в городе возлагалось на военные комендатуры. В распоряжении каждого военного коменданта выделялась рота солдат Внутренних войск НКВД, десять автомашин и по четыре военных следователя. Требовалось: в течение сорока восьми часов навести в городе образцовый порядок. Это стало необходимым, так как в Москве участились случаи ограбления оставленных эвакуированными квартир, складов и магазинов, раздача паникерами — заведующими магазинами товаров прохожим под расписку, бегство на автомашинах материально ответственных лиц, не имеющих разрешения на выезд. Подняла голову вражеская агентура, появились дезертиры.
Преодолев в начале известную растерянность, первое, с чего я начал утром 20 октября после знакомства с личным составом роты и аппарата комендатуры, — написал обращение к гражданам района. Это обращение отпечатали в одной из типографий, доставили в оставшиеся предприятия района, где и вручили секретарям комитетов. В обращении я разъяснил задачи военных комендатур. О всяком подозрительном случае мы просили немедленно звонить по одному из четырех телефонов, установленных в комендатуре. Вскоре по этим телефонам стали звонить жители города, и каждый звонок отражал что-то происходящее в районе и отношение к нему абонента. Вот дежурный приглашает меня к аппарату, и я слышу доносящийся из трубки громкий, взволнованный голос. Говорит директор одного из небольших предприятий района. Он возмущен и его речь так густо пересыпана местоимениями и предлогами, что вначале невозможно понять, что он хочет сказать. Когда он наконец успокоился, то более или менее внятно сообщил: «Я собрался ехать на машине в горком партии, а рабочие меня не выпускают со двора. Прошу немедленно навести порядок...» .
При выезде на место выяснилось, что было указание на всех неэвакуированных предприятиях остановить работы, подготовить котельные к взрыву, каждому работающему выдать двухмесячную зарплату, по пуду муки и предложить эвакуироваться из города собственными средствами. Об этом решении стало известно рабочим и служащим. Но банк и складские организации, где хранились запасы муки, не могли оперативно решить поставленную перед ними задачу. Большая толпа рабочих, собравшаяся во дворе, выражала возмущение, полагая, что во всем виновата администрация завода, и, не доверяя директору (а вдруг удерет?), избрала тройку для руководства в сложившейся ситуации. Директора задержали и разрешили разговор по телефону с комендатурой только в присутствии представителей рабочих.
Выяснив суть недоразумения, я позвонил в горком партии, уре-гулировал конфликтную ситуацию, и вместе с подоспевшими работниками райкома и НКВД мы нашли общий язык с тружениками завода. Этот случай еще раз продемонстрировал организованность и бдительность рабочих, в сложной ситуации взявших ответственность на себя.
Запомнился один ночной звонок. Приглушенный женский голос произнес: «Приезжайте немедленно. В квартире над нами работает множительный аппарат. Я сама стеклографистка и ошибиться не могла...»
В роте, как нарочно, никого из свободных бойцов не было. Захватив с собой сменного дневального, я тут же отправился по указанному адресу.
Мрачный пятиэтажный дом. С бойцом условились, что я, зайдя в квартиру звонившей женщины, приподниму на миг краешек маскирочной занавески, чтобы обозначить, за каким окном следующего этажа необходимо вести наблюдение. Дверь мне открыла женщина лет сорока пяти. Просигналив, как было условлено, своему помощнику, я присел на стул и прислушался. Сомнений не было: работали на стеклографе. На стук в дверь верхней квартиры никто не отозвался, за дверью была тишина. Мы взломали замок, в квартире пусто. В этот момент за окном раздался выстрел. Это, как оказалось, стрелял мой боец по неизвестному, спустившемуся на веревке из окна. Он бросился бежать и был убит на месте.Стекло-граф стоял на столе. Здесь же лежала стопа бумаги и несколько десятков отпечатанных листовок. В них содержалось обращение к жителям города с призывом отказаться от рытья противотанковых рвов на окраине Москвы и от дежурств на крышах.
Запомнился и другой ночной звонок. Звонивший сообщал о па-рашютном десанте в районе Москворецкой набережной. Был поднят по тревоге дежурный взвод и на машинах переброшен в указанный район. Но никакого десанта не оказалось. К нашему приезду комендантский патруль задержал двух фашистских летчиков, выбросившихся на парашютах с подбитых зенитчиками самолетов. Обоих доставили в комендатуру. Один из них был капитан, другой — лейтенант. И тот и другой с «железными крестами». Асы держались самоуверенно и нагло. Один из наших следователей, неплохо владел немецким языком, взял на себя роль переводчика. Мне было интересно не только посмотреть на живых гитлеровцев, но выяснить некоторые вопросы.
Разговор начался с того, что лейтенант, при осмотре их документов, попросил не трогать одну из бумаг, отпечатанную на официальном бланке и заверенную подписью и печатью. Это оказалось «обязательство» , выданное «рейхом», по которому его владельцу, после разгрома Красной Армии, полагалось выделить пятьдесят гектаров земли в районе реки Дон. Такой же «документ» оказался и у капитана, с той лишь разницей, что он облюбовал себе участок под Воронежем. Отвечая на вопросы, они сообщили, что такие грамоты розданы всем солдатам и офицерам, сражавшимся на восточном фронте. Хороша приманка, нечего сказать!
Допрос пленных летчиков показал, что убежденные фашисты, несмотря на положение, в котором они очутились, продолжали быть уверенными в том, что обещанную им землю они получат.
Пленных отправили в Военную комендатуру города, а в Главное политическое управление Красной Армии и Военно-Морского Флота пошло донесение с подробным изложением показаний военнопленных.
Но главное в работе комендатур состояло не в приведенных случаях. Основная их задача заключалась в том, чтобы неукоснительно нести караульную службу и главным образом на контрольных пунктах, в период комендандатского часа. Он вводился на темное время суток и был рассчитан на предупреждение диверсионной, разведывательной или иной вражеской деятельности.
Но, как ни странно, окончательно это дошло до меня после того, как командир приданной мне роты старший лейтенант Сотников под вечер 20 октября принес на утверждение составленный им график дежурств на контрольных пунктах и показал на карте района сделанную им наметку их расположения. Предусмотрел он и подвижные наряды и маршруты их следования. Мне стало ясно, что он получил тщательный и более глубокий инструктаж. Нам, комендантам, ставились, как я упоминал, более общие задачи. График я утвердил, и два взвода роты стали жить по «перевернутым суткам» , как выразился ее командир, то есть ночью нести службу, а днем отдыхать.
В комендантский час движение по улицам города разрешалось только по специальным пропускам. Это касалось и пешеходов и автотранспорта. Возникло множество недоразумений. Москва являлась прифронтовым городом и движение транспорта было оживленное, особенно в ночное время. Но не все и не всегда успевали запастись необходимыми пропусками. Часто нашим командирам взводов и отделений приходилось принимать оперативные решения по документам водителей и следовавших с ними командиров и начальников. Нелегко было и с красноармейцами, следовавшими небольшими группами или в одиночку. С последними было особенно много канители. Красноармейские книжки для бойцов на фронте и в тылу были введены только 7 октября, к концу месяца они не всем еще были вручены, чем нередко пользовались самовольщики и дезертиры: «Не получал и все. А номер части не помню» . Таких, как правило, отправляли группами на пересыльные пункты, располагавшиеся в районе вокзалов.
Происходили здесь и непредвиденные случаи. Однажды на улице Обуха был задержан без пропуска младший лейтенант в летной форме. Он предъявил удостоверение на имя Виктора Васильевича Талалихина и с улыбкой высказал недоумение:
— Какой пропуск? Я летчик-истребитель, понимаете? Гнался за бомбардировщиком, подбили, спустился на парашюте... Вон там, за углом валяется. Кстати, прошу подобрать. Сверните и чтобы не пропал. Где у вас комендатура? Мне надо срочно доложить в часть!
Старший наряда командир отделения Петухов усомнился было:
— Это вы первый ночью таранили фашистский самолет? Тот с улыбкой ответил:
— Ну да, слышали? Я и сегодня одного мерзавца сбил. Так, как мне пройти в комендатуру?
— А звезду Героя почему не носите? Младший лейтенант пояснил:
— Не разрешается. Собьют над расположением фашистских войск — обязательно воспользуются против нас... А комендатура на Солянке? Так это совсем рядом. Сам дойду, не беспокойтесь. Про парашют не забудьте. Я к вам заверну на машине.
И его отпустили.
Но до комендатуры младший лейтенант не дошел. И за парашютом не заехал. Да никакого парашюта за углом и не оказалось. Когда доложили мне об этом происшествии, я позвонил в штаб противовоздушной обороны, где мне сообщили, что Талалихин на задании, никто его не сбивал и нигде он на парашюте не спускался. Провели нас классно! Было это 25 октября. Число хорошо запомнилось потому, что вскоре газеты сообщили, что 27 октября по-длинный Талалихин погиб в воздушном бою.
Мне, конечно, указали на слабое воспитание бдительности у бойцов роты. Вопрос этот был предметом подробного разбора с личным составом подразделения, но пока красноармейцы и командиры только втягивались в необычную для них службу, огрехи были неизбежны.
Вот еще один пример. На той же улице, по направлению к Курскому вокзалу, в неурочное время и, конечно, без пропусков, двигались четверо: мужчина лет сорока, в телогрейке и зимней шапке, он нес в одной руке чемодан, в другой — узел. Рядом семенила женщина, двигая коляску с младенцем и держа за руку малыша лет шести. Перед этим неподалеку было произведено два выстрела, но это было обычное явление и на них не обратили внимания.
— Братцы, опаздываем, —зачастил скороговоркой мужчина, — эшелон с оборудованием и людьми скоро отходит. Пока квартиру сдавали управдому — задержались. Извините, ради бога! Вот все перед вами, как на духу...
Старший, красноармеец Крючков, третьего года службы, комсомолец, решил их пропустить. Ребятишек жалко стало. А через пять минут с соседнего поста прибежал наш боец.
— Не видели мужика в телогрейке и шапке? Из-под конвоя сбежал гад!
Крючков рассказал о семье, которую пропустил, и добавил:
— На вокзал спешили.
— Да какая там семья! Женщина с двумя детишками верно, на вокзал, а этот прохвост к ним примазался.
Но захватить «прохвоста» сразу не удалось. Как рассказала женщина, не успели они завернуть за угол на Садовое кольцо, как он бросил вещи и юркнул в один из дворов.
— А перед тем, как примкнуть к нам, ножом грозил, что ребятишкам горлышки перережет. За пазухой держал ножик-то... Ну, я и промолчала...
Задержали бандита через несколько дней на участке соседней комендатуры. Он оказался матерым преступником, бежавшим из партии конвоируемых при эвакуации в тыл.
Контрольными пунктами задерживались сотни людей и в комендатуре шла сортировка: кого, после выяснения, отпускали, кого направляли в органы НКВД для тщательной проверки, а кто-то следовал на пересыльные пункты для зачисления в часть.
Приходило в комендатуру и немало граждан с различного рода предложениями, как усилить обороноспособность Москвы. К сожалению, не сохранились их имена, но вот отчетливо отложилось в памяти строгое, обрамленное окладистой седой бородой, с темными пытливыми глазами лицо пожилого человека, принесшего набросанную им схему улиц района, по которым когда-то ходила конка. Потом линию закрыли, улицы заасфальтировали, рельсы сняты не были.
—Много металла там сокрыто. Может, на вооружение пригодится, а?
Вспоминаю и молодого, призывного возраста человека, но инвалида от рождения. Этот был изобретатель. А изобрел он не более и не менее, как двенадцатизарядный револьвер. И действующую модель смастерил.
Все эти предложения немедленно направлялись в военную ко-мендатуру города Москвы, возглавляемую тогда генерал-майором Синиловым.
Запомнился «посетитель» и другого рода. Из окна комнаты, в которой я работал, хорошо просматривался вход в комендатуру. И вот в один из холодных ноябрьских дней к входной двери подошли двое: старик с испитым, морщинистым лицом и длинными седыми усами и справно одетый красноармеец в новеньком обмундировании, с вещевым мешком за плечами и винтовкой с отомкнутым штыком. Старик что-то сказал бойцу, тот вошел в дверь, а седоусый стал прохаживаться около здания. Одет он был в нагольную шубу и валенки. На голове шапка ушанка, в руках варежки. Вскоре дежурный доложил:
— Красноармеец Семенов отстал от эшелона и просит направить его на пересыльный пункт. Номера части не знает. Как поступить?
— Пусть зайдет ко мне. Боец вошел и бойко доложил:
— Товарищ батальонный комиссар, красноармеец Семенов отстал от своей части и не знаю ни ее номера, ни как в нее попасть. Прошу помочь! Я не дезертир. И у коменданта станции был и к вам сам явился. Прошу направить, товарищ батальонный комиссар.
На вопрос о сопровождавшем его старике Семенов ответил, что его не знает. Пришлось приказать дежурному привести и старика. Через несколько минут тот, сняв шапку, перешагнул порог.
— Здравствуйте, — негромко проговарил он, — чего изволите? — И хмуро взглянул на покрасневшего бойца. Выяснилось, что это был дед Семенова, что он действительно оставил отставшего от части внука у себя на три дня. Я резко спросил его:
— Так что же вы внука под трибунал подвели? Разве не знаете, что самовольная отлучка свыше суток — это дезертирство и что за дезертирство полагается?
Старик заплакал.
— Смилуйтесь, товарищ комендант... Один он у меня ... Сына летом убило и сноха вскоре померла... Меня судите. Не смог я сразу отпустить его ... А потом покумекал и решил: иди и больше не отставай. За Родину твой отец голову сложил и тебе негоже дома сидеть... Простите!
Подумав, я решил поступиться правилами и приказал отправить солдата, как отставшего, на пересыльный пункт. Старика пожалел. Кажется, правильно поступил. Ведь не все подгонишь под инструкции. А воевать он все равно будет, хоть и не в штрафной роте. Ведь сам явился!
К другим дезертирам, а их прошло через комендатуру не менее двадцати человек, я не был так снисходителен.
Приведу еще один очень запомнившийся эпизод.
В один из ноябрьских дней на улице Разина девочка подросток вручила патрульному конверт и попросила вручить его коменданту. Меня просили быть в этот же день вечером на квартире по указанному в записке адресу. Указав, что вопрос важный, приглашающий, ссылаясь на нездоровье, просил о встрече без сопровождающего.
Невольно возникла мысль: а может, это ловушка? Конечно, я от-правился туда, приняв необходимые меры предосторожности. Оказалось, что на встречу меня пригласила бывшая сотрудница ВЧК, работавшая Там еще при Дзержинском. Она была тяжело больна. Ухаживала за ней ее внучка. Для общения с жизнью, как выразилась больная, ее кровать была поставлена так, что можно было видеть через окно все, что происходило во дворе. И вот вчера она заметила, как в расположенный во дворе деревянный флигель вошли двое молодых мужчин, одетых в гражданские плащи. Когда стало смеркаться, они вышли уже переодетые в военное.
— Ошибиться я не могла, — рассказала женщина. — Один на голову был выше другого. Сегодня утром переоделся еще один мужчина.
И еще одно обстоятельство привлекло ее внимание — перед каждым приходом посетителей в дом торопливо забегала недавно появившаяся здесь девушка, которая потом сразу же вновь уходила куда-то.
Я поблагодарил бывшую чекистку за проявленную бдительность и обещал принять все зависящие от меня меры к выяснению загадочных превращений.
Прежде всего в городском управлении милиции я узнал, кто проживает в том самом флигеле? Выяснилось, что прописан там бывший городской голова одного из подмосковных городов, его экономка и недавно прибывшая с беженцами из Смоленска восемнадцатилетняя девушка, которая приходилась племянницей ответственному квартиросъемщику. Эта девушка устроилась на работу в расположенную по соседству булочную кассиром. Тогда я связался с начальником райотдела НКВД т.Кокушкиным. Он приехал к нам, послушал и задумался о том, как разобраться в этом деле. Кокушкин предложил искать подходы к кассирше — молода, незамужняя. Значит, нужен также молодой посетитель булочной... Стали смотреть среди своих сотрудников — кто более подходит к роли «ухажера» . Нашли. Больших трудов стоило убедить одного неженатого нашего следователя из комендатуры. А время поджимает. И он стал усиленно развивать свое знакомство с кассиршей булочной. Ее одинокое сердце оказалось — не камень. Она прониклась уважением и к тому, что он не просто коренной москвич, а по образованию — юрист. И поведала ему свою тайну — оказывается, дядя доверил ей большой государственный секрет. Дело, мол, в том, что через его квартиру производится засылка советских разведчиков в тыл врага. Кандидаты должны являться на его квартиру. Но делать они это будут с ее помощью. Если у покупателя булочной в руке между указательным и средним пальцами окажется пятидесятирублевая денежная купюра, она, не задавая вопросов, должна закрыть кассу, выйти из булочной, пройти к своему дому и показать квартиру. После этого возвратиться на свое рабочее место.
Эта девушка — Наташа — была искренне уверена в том, что участвует в важном патриотическом деле.
Дядюшку с экономкой вскоре арестовали. Наташе объяснили всю сложную и хитрую механику ситуации и попросили помогать. Поняв это, она продолжала приводить на квартиру тех, кто к ней обращался по обусловленному знаку. За трое суток было задержано пять таких «покупателей» . Это были вражеские лазутчики. А дядюшка-резидент для таких «гостей» оказывается припас обширный гардероб.
Не скрою, положение наивной и честной девушки во всей этой истории мне стало не по душе, почему я сначала не задумался над нравственным аспектом задуманной операции? Как разрешить эти сомнения? Но таинство жизни не предсказуемо. Разве можно было тогда представить себе, что в конце концов наши молодые герои найдут друг друга, создадут семью и станут воспитывать детей.
Подходил к концу 41-й год, фашистов отбросили от Москвы, я попросился в Действующую армию, был туда направлен и воевал до Дня Победы. Боевая, фронтовая жизнь была полна переживаний, но деятельность военного коменданта и личная сопричастность — пусть в малой толике — к защите Москвы — яркие впечатления остаются в моей памяти.
