Я решил рассказать нашей молодежи, что пережил я, мои друзья. Хочется назвать своего друга Сафали Адулай Ададовича, азербайджанца из Баку, с которым мы были закованы вместе цепями, хочется назвать других друзей, с которыми бежали из глубокого немецкого тыла и пробивались 19 суток на восток.

На фронт я пошел 8 июля 1941 г. Был я зачислен в 93-й кавалерийский полк и назначен командиром орудия. Первый бой мы приняли у реки Западная Двина. Наше орудие было установлено на открытой, передовой линии. Первым выстрелом, метким и точным, нам удалось подбить немецкий танк. Со стороны немцев по нашему орудию был дан сильный огонь. Орудие было разбито, я волной был отброшен, контужен и тяжело ранен. Это было 22 июля 1941 г. вечером.

В тяжелом, бессознательном состоянии я был захвачен в плен, направлен в лагерь военнопленных в г. Минск, а из Минска эшелоном был направлен в Восточную Пруссию, позже в Германию, г. Фистенберг, лагерь № 3. Первое время я не работал, больше лежал в бараке, раны мои стали гноиться, появились черви. Друзья по бараку, чем могли, помогали, кто стащит бинт, кто и марганцовки достанет. Стали просить коменданта лечить меня; положили меня в лазарет. Немцы в начале войны еще благодушно были настроены, занимали наши города, села, деревни, думали — им так легко достанется и Россия, как те, другие покоренные ими страны. Поэтому меня, видимо, они и не расстреляли, видимо, увидели, что сложения я богатырского был, сказали: «Подлечим, "скотом" хорошим будет!»

Да не тут-то было! Русского сломить трудно, гордость наша мужицкая сильна.

Вернулся я из их лазарета и стал готовить ребят к побегу. Но тут приехали немецкие помещики — «бауэра» и стали отбирать к себе рабочий люд. Попал в их число и я. Увезли нас в бауэрское поместье в 200 км от Берлина, тогда это был глубокий немецкий тыл. Днем мы у бауэра сажали картофель, а на ночь нас, как скот, загоняли в бывшую конюшню, запирали на огромный замок. Окна были узкие, забитые решетками из лобогреек (концы заострены). Проработав с полмесяца, обдумав план побега, заготовив спичек, решено было бежать в одну из темных ночей. Многие считали наш побег бессмысленным, слишком далеко было до линии фронта. Желающих бежать оказалось пятеро. Жаль, что фамилий этих товарищей не помню, знаю только, что один был из Москвы, двое из-под Москвы, один сибиряк и я из Кавказа. Набросав на заостренные концы решеток шинели, мы согнули их и через окна бежали. Шли в одном направлении — на восток, шли ночами. Днем отсиживались в лесах, оврагах.

Шли 19 суток. Вначале питались корой, потом случайно попалась коза, потом снова кора. На 20-е сутки около г. Познани вечером в лесу, не зная, что находимся вблизи дороги, т.к. чаща была густой, решили сготовить себе ужин; трое из нас пошли собрать сушняк, а двое готовили ужин; нас троих заметила охрана дороги, которая охранялась полицейскими с собаками. Мы бросились бежать, но было поздно, нас догнали собаки, стали рвать на нас одежду, кожу. Нас арестовали троих, а о судьбе тех двух товарищей так мы и не узнали, видимо, им удалось бежать.

Повели нас в Познань, в гестапо, избили, перевели в тюрьму в центре города, после чего направили нас в г. Вальштейн — лагерь военнопленных. Там посадили каждого в одиночку в темницу на 21 сутки, а оттуда снова в Познань, в лагерь военнопленных. Там я пробыл год, на моем костюме, спине, рукавах, брюках, был написан красной краской крест. Это знак о совершенном побеге, но мысли о втором побеге не давали мне покоя. Не выносит русская душа насилия, не могла переносить рабства. Здесь я познакомился с Сафали Адулай Анадовичем — азербайджанцем из Баку, с честным, хорошим, настоящим советским другом, с такой же натурой, как моя. Мы быстро с ним сдружились, двух товарищей я уже больше не встречал; с Сафали мы быстро поняли друг друга, мысли у нас были с ним одни: «Бежать!» Мы стали готовить план побега, стали готовить себе попутчиков. В бараке нас было человек 30.

Соглашались все. Стали готовиться, но постепенно пришли к выводу, что побег бессмыслен, т.к. слишком глубокий тыл, до своих не добежать! Верен слову остался Сафали, решили мы с ним рискнуть. Если побег будет удачен, нашему примеру последуют другие. Стали первыми.

Однажды вызвали меня из барака к коменданту; захожу. Рядом с комендантом сидел офицер в немецкой форме и на чистейшем русском языке стал агитировать меня вступить во власовскую армию. До чего гадко было слушать речи предателя, кулаки сжимались, сердце обливалось кровью. Я еле сдержался, чтобы не плюнуть ему в лицо. Я ответил ему, «что я русский солдат, родился в России, принял присягу в русской армии, в другой армии служить не присягал, а значит, и воевать против России, против своих братьев, которых у меня пятеро, но они воевать не будут». Долго упрашивали, угрожали, но... бесполезно. Меня отправили в другой барак, чтобы не встречался я с товарищами, которых стали водить по одному человеку к нему, и скоро ко мне весь барак пришел. Ох, как легко на душе стало!.. Значит, предателей своей Родины не оказалось среди нас, и как было хорошо смотреть друг другу в глаза, передать это чувство трудно.

Мысль о побеге не оставляла ни на минуту меня. Месяц мы с Сафали готовились к побегу. Барак наш был без окон, деревянный, одна дверь запиралась на замок и охранялась часовыми. Один часовой охранял несколько бараков. В углу барака находился умывальник, около которого было небольшое окно, забитое гвоздями. Ежедневно по несколько гвоздиков вынимали, а которые поглубже сидели, расшатывали. И вот настала намеченная ночь, прослушали, где ходит охрана, легко вытащили остальные гвозди и по одному вылезли из окна. Удачно! Не заметили! Не передать этого чувства наслаждения свободой. Откуда взялись силы! Шли 5 суток, опять, как и первый раз, шли ночью, днем отсиживались в лесу, в копнах. Путь опять был тот же — направление на восток. Все шло хорошо, но вот путь нам преградила река. Сафали не мог плавать. Я решил узнать, глубока ли река, нельзя ли ее перейти вброд, но река оказалась очень быстрой, меня течением сбило с ног и понесло меня вниз по реке, сказалась слабость. Кричать было нельзя, т.к. было близко селение. Несло меня быстро, еле-еле, приложив все оставшиеся силы, выбрался я на берег. Пошел вверх по берегу к Сафали, он бежал мне навстречу с моими товарищами. Там переправиться мы не смогли и пошли вдоль реки.

Пройдя ночь, мы выбрались в лес, который оказался городской рощей. Легли в чащу и уснули. Вдруг слышим разговор мужской и женский. Видим, около нас стоят молодые поляки и говорят нам: «Паны невольники, вас ищут, ищут везде, уходите отсюда скорее». Отдали нам продукты, которые у них были с собой, и мы быстро от них ушли. Вышли к реке, нашли овраг и там провели весь день. В ночь мы опять пошли вверх по реке, минуя рощу. На пути нам встретилась железная дорога. В 10 часов вечера мы хотели перейти ее, и только мы вступили на путь — мы заметили немца офицера с женщиной, вернулись и пошли вдоль пути, но он нас заметил. На той стороне, где шел офицер, был лес, мы решили обогнать его и скрыться в лесу (думая, что он нас не заметил), но он специально спрятался. Потеряв их из вида, мы стали перебегать железную дорогу, тут он окликнул нас, стал стрелять. Мы бежали по дороге, которая, оказывается, вела в город. И тут навстречу полиция, нас забрали, хотели сразу пристрелить, но женщина, которая была с ним, стала просить его не убивать нас. Они положили нас вниз лицом, били ногами, прикладами, а потом подняли мою руку и руку Сафали, сковали цепью и повели в том направлении, где мы хотели перебежать дорогу. Вели нас 2 полицая и немецкая овчарка. Привели нас в полицию (оказалось, что железная дорога перерезала этот город). Сняли допрос, одели наручники, кандалы на ноги, привели в камеру, посадили на деревянный топчан, приказали лечь. Смотрю — достают цепь, вдевают в ту цепь, которая находилась на ногах, и протягивают д стенке, где находилось кольцо. Итак, нас приковали к стене. Всю ночь мы были прикованы, утром открыли камеру, отперли цепи и разрешили выйти принять туалет с цепями на руках и ногах. И так продолжалось месяц. Через месяц с нас с Сафали цепи были сняты, и мы были снова с ним отправлены в лагерь г. Познани, только теперь в наручниках, прикованные друг к другу. Привели нас в гестапо г. Познани, и после допроса были направлены в особый лагерь гестапо. Кормили нас брюквой, щи из брюквы, хлеб из свеклы, 300 гр.

Просидев вместе с Сафали с полмесяца, нас однажды вывели на прогулку и показали, как трех наших русских товарищей, прикованных друг к другу в клубок цепями за убийство часовых, били на наших глазах, после чего повесили. В этот лагерь гестапо попадали те, кто бежал, за побеги, за убийство, за неподчинение немцам. Здесь были особенные порядки. Утром, выпуская на прогулку, стоят у дверей двое немцев и бьют плетками, палками, чтобы быстро выходили, ослабленные получали 3—4 палки по спине, голове, не успев быстро пройти. Сам барак был набит людьми, душно без воздуха; ослабленные, раны мои стали гнить без перевязки. Ежедневно 2—3 человека выносили мертвых. Лежать негде было; сидя спали, лагерь был оцеплен в 3 ряда колючей проволокой, и через 100 м часовой, вся территория ночью освещалась прожекторами. Кормили 1 раз в день.

Вскоре мы с Сафали были отправлены в концлагерь Дахау поездом. Вместе с нами были отправлены еще 100 чел. Ехали сутки, прибыли ночью, привели в лагерь, затем в баню. Состригли на голове волосы по бокам и оставили полосу вдоль головы в 2 пальца (такой прическе вмиг мы дали кличку «Гитлерштрассе»). После этого повели нас в карантинный барак, метров за 200 от бани. Были уже заморозки, а мы шли голыми. Одели нас в рябую полосатую одежду. По утрам выстраивали на плацу и по команде «Мицен-аф» заставляли снимать колпаки, команда «Мицен-аф» — одеть; не успел снять и одеть — выводили из строя, били в грудь, заставляли сесть на корточки и сидеть, пока не окончится вся процедура издевательства, — минут 20.

Барак не закрывался, т.к. проволока находилась в 3 ряда под большим электрическим напряжением. Мы были голодны, в помойной яме собирали объедки, делили их пополам. Сафали промывал мне раны. После 10-дневного карантина в этом бараке перевели нас в другой барак, переводили группами 5—10 человек. Подошла моя очередь заходить в барак, я увидел, что всех укладывают лицом к ногам товарища. Я был возмущен и лег лицом к лицу Сафали, за что меня схватили, били ногами, палками, в бесчувственном состоянии я был почти до утра. На работу нас не водили. Это был лагерь для политзаключенных. Были здесь французы, русские, немцы. Во дворе возвышалась большая яма, откуда шел дым от сожженных трупов.

Все это время мы были с Сафали, другом, которого я никогда не забываю. Через полмесяца меня разлучили с ним и направили меня в лагерь Маутхаузен на р. Дунай. Выдали нам металлические номера, и носили мы их на руке, как знак. За потерю этого номера получал возможность попасть вскоре в крематорий.

Носили камень на руках в лагерь из каменного карьера за полкилометра, кормили плохо, били за все, упал — бьют, идешь медленно — бьют, сел передохнуть — бьют. Говорят, увели в баню — увели в крематорий. Из Маутхаузена был направлен в концлагерь в г. Целу (1944 г.), работали в ночное время на автозаводе. Шли на работу в строю по 4 чел. в шеренге, держа один другого под руки, если бы кто бежал (а мысль эта все время преследовала), то были бы расстреляны три шеренги. У нас здесь была подпольная организация, руководимая бывшим подполковником (фамилию не помню). Устроился он работать специально у начальника лагеря денщиком для того, чтобы читать газеты, слушать приемник (на немецком языке, владел он им в совершенстве). Ждали мы его с нетерпением, и, когда он входил, мы окружали его, и дух захватывало от радости от таких известий. Наши наступали, наши перешли границу, наши подходят к границе Германии и на подступах к Берлину.

Подпольная организация следила за тем, чтобы меньше было умерших, поднимала воинский дух, вселяла надежду. Ослабевшим собирали ото всех понемногу и подкармливали их. Подполковник разбил нас на три команды, так как он узнал, что нас отправляют в глубь Австрии. Те, кто попал (я был в том числе) в команду подполковника, должны были в пути напасть на конвой, убить и сбежать всем. Повели нас на Штаер, но осуществить план нам не удалось, т.к. отступала большая немецкая армия. Из 300 человек до Штаера дошло 100 человек, остальные были пристрелены, умерли от голода.

В лагере нас не водили на работу, сидели в бараках. В мае месяце подали приказ — идти строиться. Переводчик объявил: «Специалисты - направо, не специалисты - налево». Мы уже знали, что кого-то из них поведут в крематорий Маутхаузена, но кого — специалистов или не специалистов?

Я встал в строй не специалистов. Дали команду — не специалистам разойтись, специалистов — под строгий конвой и повели. Через 4 часа конвой вернулся, и тут нам стало известно, что наши товарищи были расстреляны в лесу.

А через некоторое время, т.е. через три дня, наши войска освободили нас. Я долго лечился в госпитале, потом был назначен комендантом по отправке эшелонов репатриированных и военнопленных. Служил в Одессе до 1946 г. А в 1946 г. вернулся после демобилизации из Красной армии домой.
С благодарностью Краснополъский Г.К. б/д. Ставропольский край, село Петровское,

РГАСПИ Ф. М-98. On. 3. Д. 35. Л. 48—56.