...Немцы хотели помешать организованному отходу и непрерывно обстреливали из пулеметов, установленных на мотоциклах, тыловое охранение... Им был дан отпор, один мотоциклист был убит, и пресле-дование прекратилось. Батальон приблизился к развилке дорог, миновал боевые порядки второго батальона, занявшего оборону на удобной для обстрела поляне, и сделал привал недалеко от еще дымившегося пожарища.

«Товарищи бойцы! — обратился Теплов (командир роты, лейтенант) к пулеметчикам, построенным сразу после завтрака. — Фашистские бандиты совершили еще одно злодеяние. На этот раз здесь, у нас в тылу. Ночью сюда были заброшены парашютисты, чтобы помешать нам отойти. Они уже уничтожены... — Он сделал паузу, как бы подбирая нужные слова. — Но им удалось поджечь дом, где размещались раненые. Большинство раненых было отправлено в санбат еще вчера, но те, что прибыли вечером и ночью... сгорели. Спасти удалось только несколько человек. Но и они при смерти. Нам нужно разобрать завалы, извлечь оттуда трупы и похоронить их. Командирам взводов выделить по десять человек в распоряжение лейтенанта Апурина... Остальным проверить оружие и быть наготове».

Это сообщение поразило красноармейцев. Они знали, что немцы выбрасывают в тылу советских войск диверсантов и парашютистов, но этому как-то не придавали значения. Где-то там, на важном направлении такая тактика казалась оправданной, но чтобы здесь, в этих лесах... «Тут были парашютисты...». При этой мысли холодок пробежал по телу. Вот это здорово. Вот как они воюют! Но при чем же тут раненые? Сожгли больных, немощных, калек. Какое зверство. Даже звери так не поступают с подобными себе существами...

Ненависть к врагу, возникшая еще в тот памятный день, когда стало известно о вероломном вторжении через границу, и как-то незаметно притаившаяся в сердцах за истекшие сутки того, как в бою там, на пше-ничном поле, над ним была одержана маленькая победа, вспыхнула с новой силой...

Двухэтажный дом, в котором утром разыгралась трагедия многих человеческих судеб, стоял в парке, окруженный столетними деревьями. Раньше он принадлежал какому-то немецкому барону, бежавшему в Германию в 1940 году. Подожгли его около двух часов ночи. Потушить пожар сразу не удалось. Сначала потому, что парашютисты бешено от-стреливались, а когда они были перебиты — уже было поздно. И только теперь пожарная команда, с трудом собранная в местечке, лежавшем в километре отсюда, заливала водой еще дымившиеся деревянные кон-струкции.

Запах гари, несмотря на отсутствие ветра, чувствовался далеко. Он мало походил на обычный смрад пожарища — пахло горелым мясом, а вблизи особенно. От этого щекотало в носу. Першило в горле, и люди чихали, кашляли. Кружилась голова, и некоторым казалось, что вот-вот стошнит. От дома остался один каменный скелет, зиявший пустыми глази-щами оконных проемов. Двери и полы сгорели. Крыша обвалилась внутрь, погребя под собой останки несчастных, нашедших себе здесь эту страшную смерть. Над стенами возвышались только две печные трубы...

Вокруг здания и между стволами деревьев парка валялись трупы. Те, что были в серо-зеленых мундирах, с касками, почти все лежали на спинах, устремив свои остекленевшие глаза ввысь, к небу, как бы моля своего бога о пощаде за свое подлое злодеяние. Другие лежали ничком, неестественно распластавшись по земле. Они были черные, обгоревшие. Тот, у которого остановились пулеметчики, лежал метрах в десяти от здания. Ему, видимо, удалось выброситься из окна и отползти. Кисти рук, впившиеся пальцами в утоптанную на тропинках землю, были не тронуты огнем. Это были обыкновенные руки солдата, отполированные под бронзу солнечным загаром. Такого же цвета была небольшая полоска шеи выше воротника гимнастерки. Волосы на голове сгорели, и сквозь трещины обуглившейся кожи виднелся череп. Уши, покрытые водянками, были целы, но распухли. Одежда на спине и боках, ремень и обмотка на правой ноге истлели и слоем пепла покрывали почерневшую кожу. Из-под тела проглядывали остатки обмундирования цвета хаки. Одна нога была в ботинке, левой же ступни не было. Сквозь обгоревшие бинты на землю просочилась кровь, следы которой алели на тропинке. По характеру ранения догадались, что это был труп командира стрелкового отделения, раненного вечером. Документы, сохранившиеся в кармане гимнастерки, подтвердили догадку.

Зрелище было куда ужаснее, чем то, от которого содрогнулся Теплов, когда увидел обезображенный труп (лейтенанта) Сатпаева (первой потери отступавшего батальона). Но сейчас он стоял здесь и не отво-рачивался, как в ту ночь, а смотрел на это тело и весь трепетал от ду-шившей его ярости, как трепетали все стоявшие рядом. «Этого нельзя простить... никогда».

Через час бойцы разобрали завалы. Извлекли из-под обломков обгоревшие трупы, скелеты с кусками мяса и отдельные члены погибших при пожаре людей и бережно уложили их в братскую могилу. Речи, с которыми выступило несколько бойцов и командиров перед тем, как прозвучал прощальный салют, были краткими и диктовались только одним чувством — ненавистью. «Месть, беспощадная месть — вот единственно возможная плата по этому кровавому счету», — таков был смысл этих речей.

А когда над могилой вырос холмик, к бойцам, построившимся по подразделениям, обратился комиссар батальона старший политрук Медведев: «Товарищи! На этом месте будет поставлен памятник. Но это со временем, после победы. А сейчас надо драться! Много вам еще придется пройти по дорогам этой жестокой войны. И много людского горя увидеть. Но, где бы вы ни были, вы не забудете о том, что пришлось увидеть сегодня. А когда вам будет особенно трудно — пусть перед вами встанет этот дом и эта могила, и вы найдете в себе силы одолеть врага в самом безвыходном положении. И еще. Всем тем, кто этого не видел, скажите: "Хочешь жить — убей фашиста! И не только фашиста, но и всякого другого, кто посмеет перейти рубежи нашей священной земли"».


7 мая 1961 года. Пехтерев Я.М. г. Курск.

РГАСПИ, Ф. М-98. Оп. 3. Д. 57. Л. 200—203 об.