...Мне хочется рассказать о том дне, который оставил свой неизгладимый след на всю жизнь, о дне, который ни для кого не должен повториться.

В один из оккупационных дней 1942 года вместе с матерью, пройдя 18 км, к десяти часам мы стояли у районного Дома культуры, превращенного оккупантами в тюрьму с ее фашистскими особенностями. Цепь полицейских плотным кольцом закрыла подступы к зданию осаждавшей толпе. Разорвав кольцо, в круг въехала тачанка с двумя полицейскими при станковых пулеметах и с откормленным эсэсовцем. За ней следовали подводы, я не помню, сколько их (было) десятков, на которых, кроме ездовых восседало по одному полицейскому. Конный эскорт автоматчиков замыкал колонну. Выстроившись «зеленой улицей» от выходных дверей до подвод, замерли полицейские, ожидая выхода начальства. Ровно в одиннадцать с подвижностью заведенной игрушки (под стать фюреру) появилось начальство. Истерическая команда, дверь распахнулась, и старший полицейского наряда отдал команду выходить по одному.

Никто, кроме эсэсовцев, не знал да и после не за всех узнал, куда отправляли плотно стоявших за дверью коммунистов. Говорили, что на станцию Верховцево. Я слыхал и видел, как скрыто от постороннего глаза фашисты чинили свой зверский танец над винными и безвинными советскими людьми.

Но то, что было здесь, я видел в первый и последний раз. Измученных людей на «зеленой улице» кто куда горазд били кулаками, носками (сапог), прикладами, рукоятками пистолетов, волочили по мостовой. Это была уже гроза немецкой оккупации. Толпа вздрагивала, а родственники неистово кричали. Я помню, когда упавшего коммуниста тупой кованый приклад ударил по голове и в стороны брызнули и заискрились на солнце кровь и мозги. Толпа согнанных и окруженных автоматчиками людей взревела. Желтые круги поплыли у меня перед глазами, и очнулся я далеко за полдень у чужих, но наших советских людей. — Мама твоя придет, — сказала пожилая женщина. Светило солнце, но, кажется, не так ярко, высоко плыли одинокие рваные облака, и я думал, что они уносят на восток скорбную весть.

Я, помню, выделялся среди своих сверстников физической выносли-востью, когда озорное мальчишество искало развлечений, не задумываясь над их последствиями. Но с этого дня пошло по-другому.

Густая седина посеребрила мальчишескую голову, страшные головные боли много лет изо дня в день не оставляли меня, не позволяя даже детские примитивные развлечения.

Это не должно повториться ни для детей, ни для взрослых. Я желаю этого только тем, кто раздувает, развязывает войну, чтобы они смогли загребать жар своими собственными руками.
Матвиенко Г. С. 22 июня 1961 г., г. Запорожье.

Ф. М-98. On. 3. Д. 47. Л. 63—63 об.