ВСТУПЛЕНИЕ В ЖИЗНЬ

I

Эрнест Грененберг - отец Ольги. 1907 г.

   Океан бушевал двое суток и все никак не мог угомониться. Волны ворчливо били о борт парохода и словно сердились, что не сумели опрокинуть судно. Еще вчера на палубу накатывались соленые разъяренные валы, готовые унести в кипящую пучину все, что была непрочно прикреплено на этой посудине. Капитанская собачонка, осмелившаяся пронестись по палубе, была тотчас смыта волной. Судно скрипело надрывно и будто просило о помощи.
   Сегодня на нижнюю палубу долетали лишь мелкие брызги. Мужчина, сидевший с девочкой на ящике, часто вынимал носовой платок и вытирал с лица ребенка соленую морскую воду. Иногда он поправлял небольшие красивые усы. Встревоженное море ему нравилось, и он не уставал любоваться белыми резвыми барашками.
   - А они похожи на молодых овечек, - сказала девочка, когда отец назвал всплески волн барашками. - Помнишь, как я их травкой кормила. Они меня любили, правда, папа?
   - Правда, Оленька! - отозвался отец и погладил девочку по волосам, влажным от морских брызг. - Далеко остались твои овечки!
   - Мы не вернемся больше в Америку, да, папа?
   - Никогда, Оленька.
   - Почему?
   - Не для нас она с тобой, эта Америка!
   - Почему?
   - Чужие мы для нее.
   Как пояснить шестилетней девочке, что в Америку он попал случайно и без особого желания. За революционные дела Эрнест Грененберг был осужден царским судом на вечную каторгу. Вместе с товарищем он бежал через тайгу. Много месяцев они блуждали по дремучим, нехоженым лесам, пока не оказались на берегу океана. Питались ягодами и грибами, ловили рыбу к жарили на костре. Как-то заметили маячивший на горизонте пароход. Подбросили в костер сырых еловых сучьев. Густой, темный дым столбом поднялся в небо. Беглецы отчаянно замахали руками. Их увидели, прислали шлюпку. "Куда идет судно?" - спросил Эрнест "В Америку", - ответил матрос. "Возьмете?"- неуверенно попросил беглец. "Кто вы такие?"- поинтересовался моряк. "Каторжники, были приговорены к вечному поселению в Сибирь", Матрос подумал и сказал: "Прыгайте в лодку!"
   Случилось это девять лет назад, в 1912 году...
   Эрнесту Фрицевичу было безразлично куда ехать, лишь бы подальше уйти от проклятой царской каторги. Америка так Америка! Бороться за лучшую долю и там можно. Он с трудом устроился на работу и сразу же установил связи с латышской секцией социал-демократов. Там и встретился с Линой Берг, латышкой и членом партии большевиков, только по партстажу она была моложе его лет на шесть: он с седьмого, она с тринадцатого. Зато судьбы у них схожие. В Америке они незамедлительно включились в революционную работу. А уже были малые ребята: Оля и Эмиль. Потом Эрнеста Грененберга арестовали. Предложили покинуть Америку. Он этому обрадовался: далекое и желанное путешествие можно будет совершить за казенный счет. Родная латышская земля осталась под властью капитала, но у него теперь есть другая родина - Советская Россия. Она протянула ему руку, и Эрнест Фрицевич ехал туда, как в отчий дом.
   А что поймет Оля в свои шесть лет?
   - Америка, дочка, признает богатых, нищие для нее хуже собак, - сказал после раздумья Эрнест Фрицевич. Он привык говорить с дочкой как с равной, по-серьезному, но старался бе- седовать так, чтобы она все поняла. - Ты видела женщин на верхней палубе? Шикарных таких, с собачками они прогуливались?
   - Да, папа.
   - Они гуляют по палубе с собаками, а нас туда не пускают. Если у такой барыньки заболеет щенок, к ней в каюту тотчас прибежит специальный доктор. А когда наша мама тяжело заболела морской болезнью, так к ней даже сестра милосердия не пожаловала: у нас нет денег и им на нас наплевать. Господа под музыку едят в ресторане самое вкусное, а у нас черствый хлеб да кипяченая вода, хорошо хоть за нее не берут плату!
   - А мама поправится? - с тревогой спросила девочка.
   - Поправится! - Эрнест прижал Олю к себе. -Ей сегодня уже легче. Пусть поспит, она ведь двое суток глаз не сомкнула. Все будет хорошо, дочка! Скоро мы приедем к своим, в новую и братскую Россию!
   - А какая Россия, папочка?
   - Россия-то? Это очень большая страна, Оля! Куда больше чем Америка. Красивая и справедливая страна. Там у власти стоят такие же, как я и твоя мама. А барынькам, которых ты в Америке и на верхней палубе видела, в России бой дали. На свалку их свезли!
   - Живых? - испугалась Оля.
   Отец улыбнулся и потрогал себя за усики.
   - Это так говорить принято, - ответил Эрнест Фрицевич. - Землю у них отняли и передали крестьянам: барин-то все равно ее не пахал, на него мужик гнул спину. А заводы и фабрики рабочие получили. Капиталист заставлял их работать сверх сил, а ныне рабочий на себя работает, своему рабоче-крестьянскому государству помогает. Капиталистам нечего делать в новой России, разбежались они по белу свету и воют теперь от злости и бессилия.
   Оля представила себе, как бежали нарядные и пузатые капиталисты, и ей стало смешно и радостно.
   - Вот хорошо-то! - воскликнула она.
   - И еще хорошо, Оленька, что в России есть Ленин. Он в обиду рабочего человека не даст.
   - А ты видел Ленина?
   - Нет, Оленька.
   - Жаль, правда, папа?
   - Жаль, дочка.
   - Расскажи мне еще что-нибудь про Ленина! - попросила она.
   Эрнест Фрицевич положил руки на плечи девочки и начал свои не первый рассказ про Ленина. Когда Ильич родился и как он стал революционером, сколько раз его арестовывали и куда его ссылали, как он не испугался царя и помещиков и поднял на революцию весь трудовой парод России.
   - Хороший Ленин! - быстро проговорила девочка, когда отец кончил свое повествование.
   К вечеру море успокоилось и уже не шумело за бортом. Отец и дочь вернулись в свою конуру, заставленную ящиками, бочками и тюками. Лицо у матери было все еще бледным, по глаза ее ожили; маленький Эмиль спал, прижавшись к мате- ринской груди.
   - Скоро, Эрнест? - чуть слышно спросила Липа.
   - Скоро, мать.
   - Покорми Олечку. У нас еще есть немного хлеба. Дотянем до земли?
   - Дотянем.
   Они скромно отужинали черствым хлебом и кипятком. Оля получила кусочек сахара, для отца и матери его уже не осталось. Она уснула на ящике, застланном материнским пальто. А проснулась у какого-то берега. Кто-то грубо разговаривал с отцом, но он отвечал спокойно и даже улыбался. Ночью они куда-то шли. Потом их посадили в поезд, и они поехали. Ранним утром в вагон пришли сердитые военные и перерыли все их вещи. Долго рассматривали отцовские бумаги. Зло прошипели "большевик" и хлопнули дверью. Поезд постоял с полчаса и пошел дальше. Отец вдруг заулыбался и стал к чему-то прислушиваться. Приоткрыл дверцу. В купе ударил веселый луч яркого утреннего солнца.
   - Проезжаем границу. Вот уже и Россия... Советская Россия! - радостно воскликнул отец и обнял жену, дочь, спящего сына. - Поздравляю!
   Оля неотрывно смотрела в окно. Вскоре она увидела мужчин и женщин, так не похожих на тех, кто окружал ее в Америке. Женщины были в платочках, одеты плохо, но улыбались и приветливо махали руками проходящему поезду. Оля тоже помахала рукой и была рада, что ее заметила молодая женщина, и послала ей воздушный поцелуй.
   Показался город. Дымили заводские трубы. Сверкали маковки многочисленных церквей. Над крышами домов неторопливо кружили голуби и носились резвые ласточки. Поезд затормозил свой ход и остановился.
   - Псков, - сказал отец.
   Вещи были упакованы, и Эрнест Фрицевич стал выносить их на перрон. Эмиль проснулся и, ничего не понимая, потянулся к матери. Мать взяла его на руки и вышла вслед за отцом. Оля осталась караулить старенькие, прохудившиеся чемоданы. Вернулся отец и забрал последние пожитки. Оля шла впереди. Она радовалась, что они наконец приехали, и ее уже не будет качать поднадоевшее за три недели море, и перестанут кусать очень злые пароходные блохи.
   На здании висели алые флаги, а в центре здания между двумя большими окнами - большой портрет.
   - Это Ленин? - девочка остановилась. Человек, изображенный на картине, очень походил на того, о ком так часто рассказывал отец.
   - Да, доченька, это Ленин!.. Здравствуй, дорогой Ильич!
   Оля решила, что так положено говорить всем, и повторила вслед за отцом:
   - Здравствуй, дорогой Ильич!
   Ленин на портрете по-доброму улыбался, и Оле показалось, что и он очень рад, что они приехали ив Америки в Псков и теперь будут жить в Советской России.
   
   
    

II

   Ах, какое раздолье луга и поля псковские! Как красивы васильки во ржи - нежные, голубые, ласковые. Оля любит плести из них венки и надевать на голову. Прибежит домой и скажет: "Мама, посмотри!" Мать смотрит и не налюбуется: прелестная у нее дочка! Весной она приносила первые подснежники, потом комната наполнялась тонким запахом ландышей, затем появлялись колокольчики, ромашки. Подружки научили ее гадать: любит - не любит. Когда Оля отрывает лепестки и говорит эти слова, Лина Яновна не может скрыть улыбки. "Любит - не любит", а девочке всего семь лет.
   Семья вот уже год живет в коммуне, одной из первых в Псковской губернии. Оля многого не понимает, но кое-что доходит и до ее детского разума. В Америке она не могла переступить черту, пусть за ней был лес, луг или болото, которая ограждалась вывеской с сердитой предупреждающей надписью: "Private" (Частная собственность). Даже тогда, когда Оля была совсем маленькой и видела перед собой красивый цветок. Здесь нет этих угрожающих слов, и ребят никто не заругает, если они пойдут в лес по грибы или на луг за цветами. Недавно Оля принесла маленькую корзиночку грабов, сама их чистила и под руководством матери жарила на таганке; говорит, что такого вкусного блюда она еще в жизни не ела.
   За год она научилась русскому языку. Теперь она знает три: хорошо латышский, сносно русский и немножечко английский. Отец в шутку говорит, что Оля походя усвоила четвертый, псковский: подражая своим подружкам, она говорит на местном наречии: "Ня буду рвать цвяты", "Эмиль, ня балуйся", "Ня надо".
   Отец у нее - огородник. Узнали в коммуне, что этим делом он занимался у фермера в Америке, и предложили эту должность. Он охотно согласился. Его теперь редко видят дома: уходит с петухами и возвращается, когда за окном уже темно. Старается, чтобы Псков и Питер получили побольше капусты, огурцов и редиски. Радуется, когда отправляет в город груженые подводы. И в коммуне все радуются, когда общая касса пополняется новыми сотнями рублей.
   Но Эрнест Фрицевич - член партии. Проработал два года в коммуне под Псковом, и послали его на новое место, в Торопец. Оле и тут понравилось: домики прячутся в зелени, всюду разноцветными огнями горят цветы и манят к себе аппетитные яблоки, сливы, груши. И ребята хорошие: сразу же подружились. Им было любопытно услышать, когда Оля начинала произносить какие-то странные слова, которые никак не поймешь, - то латышские, то английские. Скажет и сама переведет. Вот интересно! Девчонки смотрят на нее, как на чудо. А она засмущается и уже ничего больше не скажет.
   В Торопце Оля Грененберг пошла в школу. Здесь она пережила и свое первое большое горе: мать простудилась, заболела воспалением мозга и, несмотря на все старания врачей, умерла. Оля много и безутешно плакала. А после похорон сказала пятилетнему Эмильку: "Теперь я буду твоей мамочкой". Она играла с ним, рассказывала ему сказки, рисовала на бумаге кошек и собак, чинила ему рубашки или штаны, если он нечаянно рвал их на заборе.
   Через некоторое время пришлось покинуть и Торопец - отца перевели в Великие Луки. Оля больше всего жалела торопецких девочек, с которыми успела подружиться. Были свои друзья и у восьмилетнего Эмиля. Но что поделаешь, если отец, как он говорит, солдат партии и партия направляет его на другую работу!

Эмиль и Ольга Грененберг

   Городок на берегах Ловати пришелся ей по душе. В летнюю пору она могла плескаться в реке с утра и до вечера. Любила взбираться на гору, где когда-то была старая крепость, - там город был виден до последнего домика. Она могла подолгу смотреть на поезда, которые шли в Москву. Как ей хотелось побывать в столице, посмотреть на Кремль, увидеть Мавзолей! Отец обещал свезти ее и Эмиля в столицу, но у него столько работы, что он отказывается даже от отпусков.
   А если посмотреть влево, то видишь рельсы, уходящие в сторону Латвии, Там - родина отца и матери, там дядюшка Карл, который иногда присылает письма и клянет на все лады буржуев, скрутивших в бараний рог латышей: дышать нечем стало! Все равно и туда съездить хочется. Хотя бы на денек. Посмотреть на родину отца Дундагу, на Балтийское море, на Ригу, на широкую в тех местах реку, которую в России называют Двиной, а в Латвии Даугавой. Отец говорит, что такое время настанет, обязательно придет. Но нужно ждать. Может, и не год, не два, а значительно больше: когда латыши восстановят у себя Советскую власть. Что ж, Ольга готова и подождать, в гости можно будет съездить и потом, она еще успеет - ей только пятнадцать лет.
   В Великих Луках они тоже пробыли недолго, всего два года. Отец получил новое назначение, и семья переехала в Смоленск. Здесь Оля закончила семилетку и в тридцать первом году поступила в техникум связи. Она выбрала интересную специальность: радиотехника. Радио входило в быт людей, и ей очень хотелось, чтобы голос родной Москвы поскорее услышали в каждой семье - городской и сельской.

В радиоклассе Смоленского техникума связи. Вторая слева - Ольга

   Училась она прилежно. Чертила схемы и работала ключом, разбирала и собирала приемники, находила и устраняла в них неисправности, в перерыве между занятиями отыскивала в эфире хорошую песню и негромко подпевала хору или солисту.
   Голос у нее приятный, петь она любит. "Орленок" - самая любимая. И - "Тройка". Однажды спела ее в садике, для подружек. А когда кончила - раздались аплодисменты. Ольга увидела незнакомых людей, стушевалась и убежала.
   Тушуется она часто, по поводу и без повода: когда ей скажут комплимент, когда подойдет однокурсник и предложит пойти в кино, когда в клубе пригласят на танец. Может, потому и нравится она смоленским паренькам?
   А юную латышку Риту Печкурову она покорила другим. Встретила ее в техникуме и сказала с улыбкой.
   - Свейки, Риточка! (Привет (лат,).
   - Свейки, - ответила та растерянно. - Ты разве латышка?
   - Да.
   - Вот интересно! А я думала, что ты немка!
   - У меня фамилия немецкая, а сама я латышка. Ты же знаешь, что у многих латышей немецкие фамилии. Это прибалтийские бароны о нас "позаботились".
   - А как ты узнала, что я латышка? У меня же русская фамилия?
   - А ты в нашей столовой заказывала не рыбу, а рибу. Все латыши так говорят!
   - Правильно! Я - латышка. А муж у меня русский, вот и фамилия русская, по мужу.
   - Успела выйти замуж, Риточка?
   - Успела... - Рита вздохнула. - Уж очень парня хорошего встретила...
   - Тогда хорошо, - сказала ей Ольга.
   А вечером, обняв Риту за плечи, она шла и тихо напевала ей по-латышски. Пропела "Ветерок", озорно тряхнула коротко постриженными волосами и, придав голосу и выражению лица насмешливость, запела шуточную песню про петушка:
   
   Куда бежишь, куда бежишь, петушок мой,
   Куда бежишь, куда бежишь, петушок мой,
   Утром рано, спозаранку,
   Утром рано, спозаранку.
   В поселок бегу, в поселок бегу:
   Девушек будить,
   В поселок бегу, в поселок бегу;
   Девушек будить.
   Утром рано, спозаранку,
   Утром рано, спозаранку.
   Забежал, забежал во двор,
   Забежал, забежал во двор;
   Три разочка я пропел,
   Три разочка я пропел.
   Вставай моя, вставай, моя невестушка,
   Вставай моя, вставай, моя невестушка:
   Петушок уже пропел,
   Петушок уже пропел.
   
   - Как ты превосходно знаешь латышский! - не без зависти проговорила Рита. - Я вот плохо говорю по-латышски, а петь и совсем не могу. И слов не знаю, и голос у меня не такой, как у тебя.
   - Научу, - успокоила ее Оля. - Мы на вечере как-нибудь дуэтом споем! Хочешь?
   Но Рита не верила в свои вокальные способности и считала, что она может испортить все дело.
   - Лучше уж пой ты одна, а я тебе аплодировать буду, - ответила Рита.
   - Я тоже петь не буду. Не люблю, когда аплодируют. Я же не артистка. Это артисты любят, когда им хлопают!..
   На все у нее находилось время: выпустить стенную газету и пробежать в массовом кроссе, помочь неуспевающей в учебе подруге и съездить в подшефную деревню. Еще на первом курсе она вступила в члены МОПРа и работала в этой организации самозабвенно и с увлечением. Оля много рассказывала про Америку, хотя уехала оттуда шестилетней девочкой: помогали воспоминания отца. Она с душевной болью говорила про голодных безработных и униженных, оскорбленных негров, говорила так, что сердобольные русские женщины не могли удержать слез и часто прикладывали носовые платки к глазам. Оля делилась последними копейками, сэкономленными на завтраках, чтобы помочь узникам капитала, и призывала к этому других. Попутно со специальностью радиотехника она приобрела на курсах Красного креста специальность медицинской сестры: а если грянет война, объяснила она подругам, еще неизвестно, что будет нужней - радио или медицина.
   Ольга любила русскую классику, а из современных писателей больше всех Николая Островского - за его светлый талант и несгибаемое мужество. Она предложила провести в техникуме диспут по роману "Как закалялась сталь" и первой выступила на этом литературном вечере.
   - Николай Островский - пример для всех нас, - взволнованно говорила Ольга.- Он отдал революции все, что у него было: молодость, здоровье, ум. Я призываю вас, мои милые друзья и подруги, всегда, везде и во всем брать пример с этого человека и жить по Островскому!
   
   
   
   
   

III

   Она встретила его в Архангельске, куда приехала работать по комсомольской путевке. Было это на собрании, он сидел в президиуме. Синеокий, светловолосый, он был так похож на поэта, что она не удержалась и прошептала:
   - Есенин!..
   А когда узнала, что и зовут его Сергеем, восхищенно произнесла:
   - Какое счастливое совпадение!
   Он понравился ей с первого взгляда.
   Он тоже приметил ее... Умные синие глаза, каштановые волосы под маленьким беретом, красиво очерченные губы и красивый прямой нос. Он находил у нее все красивым, все совершенным. И нет ничего удивительного в том, что после собрания он сразу же подошел к ней и представился с покорившей ее навек улыбкой:
   - Сергей Глушанков.
   - Ольга Грененберг, - ответила она смущенно, и щеки ее по обыкновению зарделись румянцем.
   - Я провожу вас, - с готовностью предложил он.
   Она не возражала.
   Они шли по архангельской улице и робко начинали разговор, который всегда бывает чутким и осторожным, когда люди нравятся друг другу. Для нее было приятно услышать, что Сергей Глушанков приехал в Архангельск из Смоленской области, что он очень любит свой город за его героическую историю. А он обрадовался, что встретил свою землячку, которая не боится глуши и готова работать в любом месте.
   - Из Смоленска - и прямо сюда, на Север? - уточнял Сергей.
   - О, нет, не сразу! -улыбнулась Ольга. - Сначала комсомол направил меня в Макеевку пионервожатой, позанималась с ребятами в охотку. Но комсомол решил, что нельзя использовать специалиста не по назначению. Командировали в город Сталино на должность радистки. Два года проработала - послали сюда.
   - Меня тоже направил сюда комсомол. Значит, мы с вами мобилизованные и призванные комсомолом для работы на брегах хладного Белого моря?
   - Да... Позовут - можем податься в более холодные места, скажем, на берега Ледовитого океана.
   - Вы отлично говорите по-русски, - похвалил он.
   - Я уже пятнадцать лет в России, - ответила она.
   - Есть люди, которые всю жизнь живут в России и говорят с акцентом. Это уже зависит от способностей. Что касается меня, я никогда бы не научился свободно владеть другим языком - лишил меня бог этого таланта.
   - Если бы вы прожили десяток лет среди другого народа, вы говорили бы на языке этого народа точно так, как сейчас говорите по-русски.
   Она расхрабрилась до такой степени, что сказала ему то, о чем подумала на собрании: он вылитый Сергей Есенин, и даже прочитала стихи "К матери", которыми давно восхищалась.
   - Вы знаете, а вас бы я сравнил с пушкинской героиней. Но только не с вашей тезкой, а с Татьяной.
   Он понял, что ей пришлось по душе это сравнение. Но она смутилась так, что не проронила в ответ ни слова. Сергей взял ее за руку. Рука была теплой и трепетной, с маленькими, успевшими затвердеть, мозолями.
   - Я очень люблю Сергея Есенина,- сказал он, чтобы вывести из смущения девушку.- Но мне по душе и другой наш поэт. Помните?
   
   В сто сорок солнц закат пылал,
   в июль катилось лето,
   была жара,
   жара плыла -
   на даче было это.
   Пригорок Пушкино горбил
   Акуловой горою,
   а низ горы -
   деревней был,
   кривился крыш корою...
   
   Читал он превосходно. Ольга не прерывала его до тех пор, пока он не закончил все стихотворение. Потом сказала:
   - Я тоже очень люблю Маяковского. Вы его так хорошо читаете!..
   Потом они читали по очереди. Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Фета, Блока и Багрицкого. Из каждого поэта - по одному стихотворению. Это было своеобразное состязание, в финале которого не оказалось побежденных.
   Их встречи стали частыми, беседы более откровенными. Сергей говорил ей о том, что, несмотря на свой громкий титул - научный работник и временно исполняющий обязанности заместителя директора Института усовершенствования учителей,- ему хотелось бы получить университетское образование, а потом закончить и аспирантуру. А она открылась ему в том, что хотя и любит свою теперешнюю специальность, радио, но пришла к выводу, что самая лучшая работа на свете - учить и воспитывать людей, что она увлекается историей и может запоем читать книги о выдающихся людях, оставивших свой след в той или иной эпохе.
   "Когда-нибудь я стану учительницей и буду преподавать историю ребятишкам!" - закончила она мечтательно.
   Сергей похвалил ее за такую мечту и сказал, что его всегда восхищал труд учителей, что дело это требует призвания и всей жизни без остатка. А когда она заявила, что намерена строить свою жизнь по Островскому, он крепко сжал ее руку с топкими пальцами и взволнованно произнес:
   - Только так, Ольга! Павка Корчагин, а точнее будет сказать,- Николай Островский - и мой любимый герой. Я хотел бы прожить жизнь, как прожил он!
   У них были общие интересы, им нравились одни и те же писатели, композиторы, артисты. И даже статьи, которые печатала "Комсомолка". Были они чисты в своих помыслах и нежны в обращении друг с другом. Он первым, не без робости, сказал, что жить без нее не может. Она глубоко вздохнула и подтвердила: да, это так, и ей трудно быть без него.
   Комсомольская свадьба была скромной. Присутствовал узкий круг друзей. Пожеланий было высказано много, но одна мысль пронизывала их: жить дружно, любить вечно. Он слушал эти добрые и искренние пожелания и, чуть склонившись к ней, шептал незабываемые пушкинские строки:
   
   Вы улыбнетесь - мне отрада;
   Вы отвернетесь - мне тоска;
   За день мучения - награда
   Мне ваша бледная рука.
   
   - Правда, Сережа? - спросила она, хотя и знала, что это - сущая правда.
   - Да, Оленька.
   - Как же я счастлива, Сережа! - прошептала она и поцеловала его, хотя в эти минуты никто не кричал подзадаривающее "горько".
   
   
   
   
   

IV

   Вскоре они переехали в Смоленск и поселились в квартире Ольги. Старый Эрнест тепло принял зятя, подружился с ним и брат Эмиль. Сергей стал работать инспектором по экстернату и заочному образованию в местном пединституте, она - по своей специальности. Вечерами бывали на концертах, в кино, театре, слушали лекции, занимались общественной работой, которую любили оба.
   Ольга ждала ребенка. Сергеи не позволял ей ничего делать, но она всегда находила какую-то пусть и легкую работу и не терпела скучного, угнетающего безделья. В часы досуга она запоем читала "Очарованную душу" Ромена Роллана.
   - Сережа, какой же это чудесный писатель! - восхищалась Ольга.- Года два назад я прочитала "Жана-Кристофа". Знаешь, книга потрясла меня. Этот умный Кристоф с его исканиями правды и добра, с его честностью и гуманизмом - им есть за что восторгаться! "Воспряньте, и если вам суждено умереть, то умрите стоя!" - как хорошо говорит Кристоф.
   - "Жан-Кристоф" написан рукой гениального писателя,- согласился с женой Сергей.
   - А Аннета Ривъер, а ее сын Марк в "Очарованной душе"?- продолжала Ольга.-Эти люди бросили вызов обществу, хотя они были песчинками в огромной пустыне. Мне почему-то кажется, что Аннета сродни Кристофу, ведь и у нее идеал жизни похож на кристофекий: "Не сдаваться, смотреть, не опуская глаз, умереть, идя вперед". Мне очень нравится Аннета!
   - Значит, Ромен Роллан тебе понравился?
   - О, да, Сережа!
   Он улыбнулся:
   - Может, потому, что многие свои вещи он написал на скромной вилле под названием "Ольга"?
   - Я никогда не слышала о такой вилле, - созналась она.

Портрет Роллана с его автографом

   - Я пошутил, Оленька... Я тоже зачитывался его романами и жизнеописаниями великих людей. Как проникновенно написал он про Микеланджело, Толстого, Бетховена! С Ролланом можно о чем-то спорить, с ним можно в чем-то не соглашаться, но в каждой его строчке чувствуется гуманист и гений. Это один из немногих писателей, кто так честен перед своими читателями. Ведь не случайно Горький говорил о нем, как о мужественном и непоколебимом рыцаре справедливости.
   Сергей вышел на кухню, порылся в своем видавшем виды чемодане с обглоданными углами, достал завернутую в бумагу фотокарточку, бережно развернул ее и, вернувшись в комнату, передал Ольге.
   - Что это такое? - удивилась она.
   - Портрет Ромена Роллана с автографом.
   - Кому?
   - Мне, - ответил Сергей.
   - Быть не может! - изумилась и обрадовалась она. Тогда он протянул ей небольшой листок, вырезку из газеты
   "Правда" от 11 декабря 1935 года. Она читала, верила и не верила:
   "Подарок Ромена Роллана комсомольцу Глушанкову
   Смоленск, 10 декабря (ТАСС). После смерти Анри Барбюса преподаватель вяземской совпартшколы комсомолец Глушанков послал писателю Ромену Роллану письмо с выражением чувства глубокой скорби по поводу смерти его друга.
   В ответ 9 декабря Глушанков получил от Ромена Роллана его фотоснимок со следующей надписью на обороте, сделанной писателем:
   "Дорогой товарищ Сергей Глушанков. Я вас благодарю за ваше письмо, и я вам дружески жму руку! Мы боремся вместе за мир и за Всеобщий Союз Социалистических Республик во всем мире.
   Ромен Роллан".
   - Сережа, вот здорово-то!-воскликнула Ольга. - Фото и автограф от самого Роллана! Ну и молодчина ты у меня!
   К утру Сергей отвез ее в родильный дом.
   В полдень он получил короткую записку:
   "Сережа, у нас есть дочь!!!"
   Ответил ей тоже лаконично:
   "Поздравляю от всей души с Роменой! А что скажешь ты?"
   "Как я рада, что совпало твое желание с моим!" - последовал ответ.
   Каждый вечер Сергей спешил в родильный дом и не мог дождаться, когда выпишется жена, когда можно будет посмотреть на дочку.
   - Она похожа на тебя, - сказала Ольга, встретив мужа.
   Он посмотрел на дочку, улыбнулся:
   - Нет, на тебя!
   - Дочка похожа и на мать, и на отца, - примирительно сказала медицинская сестра, вручая ребенка счастливому молодому отцу.
   Счастливы они были оба.
   В загсе немало удивились предложению родителей: о таком имени для девочки они слышали впервые. Но Сергей тут же произнес короткое, вдохновенное слово о Ромене Роллане и его творчестве, и работники загса в один голос ответили:
   - Какое чудесное имя вы выбрали для девочки!
   Вечером он говорил жене.

Ольга Грененберг с дочкой Роменой

   - А если нам написать Ромену Роллану? И подписать вдвоем? Мол, есть теперь у вас, дорогой наш товарищ и друг, крестница... Что ты скажешь на это?
   - Прекрасно, Сережа!
   Они вместе сочиняли черновик послания к писателю, поправляли друг друга, находили наиболее удачные выражения. Хотели выразить свое восхищение талантом и мужеством литератора, но так, чтобы похвала его, понимающего цену лести и комплиментов, не вызвала в нем протеста, чтобы он правильно понял их честные и благородные намерения.
   Письмо переписывал Сергей - крупным, размашистым почерком. На почте они попросили самые красивые марки.
   - К нему сейчас идет столько писем, - вдруг усомнилась Ольга,-что вряд ли он в состоянии на все ответить. Да еще многие письма нужно перевести: не может же он читать на языках всех народов мира!
   - А ты знаешь, что жена его, Мария Павловна, отлично знает русский?
   - Она что же, русская? - удивилась Ольга.
   - Полурусская, полуфранцуженка. Два года назад вместе с Роменом Ролланом приезжала в Советский Союз. Были в гостях у Горького, Сталина. Она была и переводчицей. Нашему письму обеспечено высокое качество перевода! - закончил Сергей полушутя-полусерьезно.
   - Я очень хотела бы получить от него ответ! - воскликнула Ольга.
   Они ждали письма каждый день.
   Однажды почтальон пришел раньше обычного.
   - Есть! - воскликнул он, когда хозяйка открыла дверь. - Я к вам в первую очередь!
   Ольга осторожно вскрыла толстый глянцевый конверт. Вынула фото: умный суровый старик смотрел на нее со снимка внимательно и, как ей теперь казалось, с отцовской снисходительностью. На обороте - французский текст. Его перевел вечером товарищ Сергея:
   "С. Глушанкову и О. Грененберг
   Сердечный привет маленькой Ромене! Пусть она растет счастливой и пусть приносит радость своим родителям! Лучшие пожелания им и ей!
   Ромен Роллан 29 октября 1937".
   - Доченька! - воскликнула обрадованная Ольга. - У тебя теперь есть замечательный "крестный" отец! И он желает тебе счастья. Вырастай поскорее!
   
   
   
   

V

   Беда пришла в дом нежданно-негаданно. Вечером не вернулся с работы отец, а утром Ольга узнала, что он арестован. Муж был на службе, брат Эмиль учился в Ярославском военном училище. Она долго и безутешно плакала и ничего не понимала. Дочка спала, а она сидела у окна и невидящими глазами смотрела вдоль улицы, все еще надеясь, что произошла страшная ошибка и что отец вот-вот вернется домой.
   Она стала вспоминать все, что знала об отце - от матери, от его боевых и верных друзей, из рассказов его самого. Разве мог он в чем-то оступиться, совершить преступление?..
   1905 год... В России бушует революция. Революционным пламенем охвачена и вся Латвия. 23-летний Эрнест Грененберг первым врывается в усадьбу ненавистского барона Остена Сакена. "Красный петух" несется по крышам строений, забирается в господские покои, жадно пожирает все то, что нажил барон чужим трудом, руками таких, как Эрнест Грененберг, его отец Фриц Грененберг, его деды и прадеды. Полыхает огонь, и радуется молодой латыш - наконец-то свершилось возмездие - и за себя, и за отца, и за деда и прадеда!..
   Он чудом избежал суда: никто его не выдал.
   Переехал в Ригу, стал большевиком. Понял, что "красный петух" не главное и не решающее средство, чтобы покончить с миром угнетателей и деспотов. Есть другой путь, его указал народу Ленин.
   Когда царская охранка разгромила виндавскую партийную организацию, руководящий центр послал в уезд шесть десятков лучших своих бойцов. И в их числе - Эрнеста Грененберга.
   Вот тут-то и развернулся талант молодого большевика. Он проводит нелегальные собрания, распространяет запрещенную литературу, выступает перед рабочими. Его уже знают и как опытного организатора, и как пламенного, убежденного оратора.
   Провокатор сумел напасть на след всей группы и выдал ее. Грененберга арестовали и бросили в рижскую центральную тюрьму. Ему предъявили самые тяжкие обвинения, в том числе и сожжение усадьбы Остена Сакена, но он ответил, что его заветная цель - развеять в пух и в прах весь царский строй - вместе с самодержцем, помещиками и капиталистами, жандармами и тюремщиками.
   Приговор суда был суров - вечная каторга.
   Не один месяц прошел он по пыльным дорогам, пока достиг Сибири. А рядом с ним, прикованный к нему прочной металлической цепью, шагал другой большевик, тоже осужденный на вечную сибирскую каторгу.
   Тяжкий этап и изнурительная каторга не нарушили его душевного равновесия, не изменили его внешнего облика: Эрнест оставался стройным и красивым. Последнее обстоятельство в какой-то мере помогло ему: местная жительница, сибирячка, не раз вздыхала, кидая на него теплый, влюбленный взгляд. Она понимала, что освободить его, как жениха, она не может: такой брак не разрешался. Но она твердо решила помочь ему. Она раздобыла пилки, напильники, припасла сухари. Все это она переправила каторжнику, рискуя и сама очутиться в остроге. Эрнест перепилил цепи, снял кандалы и вместе с другом ушел в глухую тайгу. Путь его лежал к далекому и спасительному океану.
   В непроходимых дебрях у них произошла смертельная схватка. Прямо-таки по Джеку Лондону! На двух ослабленных и голодных людей напали два волка, голодных и злых. Эрнест Фрицевич удушил зверя, который бросился на него. У товарища сил было меньше, и он погиб бы, не будь рядом верного друга. А тот расправился с одним волком и тотчас пришел на помощь. Второй волк был тут же убит здоровенной дубиной. Но товарищ Эрнеста получил тяжелое ранение и нуждался в уходе. Грененберг перевязывал раны, собирал ягоды и грибы (сухари сердобольной сибирячки давно кончились!), ночью разводил костер и отгонял хищников. Когда товарищ немного оправился от ран, они продолжили свой путь к океану.
   На берегу он ловил рыбу и варил уху. В океанской воде стирал заношенное белье. Если обнаруживал суда - тотчас разжигал костер. Но пароходы шли далеко от берега и не замечали беглецов.
   Позднее им повезло. Их увидели с проходящего судна и увезли в Америку.
   А он и там - прежде всего, борец. Потому богатая Америка так быстро от него избавилась. Что же произошло?
   
   
    
   
   

VI

   Жизнь шла своим чередом. Ольга много работала и была рада, что никто не обращает внимания на появившееся в ее биографии "пятно". Сергея выдвинули на должность инструктора обкома комсомола, и он с увлечением занимался пропагандистскими делами.
   Ольга частенько бывала на лекциях и собраниях, где выступал Сергей. Ей нравилось, что говорит он искренне, страстно и проникновенно и может задеть людей за живое. "Как?" - спрашивал он, беря ее под руку. "Как всегда, - совершенно честно отвечала она, - я люблю тебя слушать, Сережа!"
   Однажды после очередного выступления Сергея они решили погулять у Днепра. Побродили по берегу, полюбовались тихой гладью воды присмиревшей реки. Потом надумали покататься на лодке. Гребли по очереди: так пожелала Ольга. При резком повороте лодка перевернулась. Сергей нырнул глубоко, так глубоко, что едва вынырнул. Передохнул и посмотрел: Ольги не было.
   - Оленька! - крикнул он испуганно, подумав о самом страшном. Знал, что жена хорошая пловчиха, да ведь могло случиться всякое: вдруг подведет сердце!
   - Сердце у меня хорошее, Сережа, - успокоила она его, выплыв на берег. - Оно и тебя очень любит, и в трудную минуту не подведет. Знаешь, я еще до замужества решила проверить свое сердце, на что оно способно. Вот революционер к палачу попадает, а тот начинает пытать. Не всяк это выдержит. Я колола себя иголкой в самые чувствительные места, а у меня даже пульс не изменился; дает свои обычные шестьдесят восемь ударов в минуту!
   - Чудачка ты у меня! - похвалил Сергей, крепко прижимая к себе Ольгу.
   - Плохая или хорошая? Чудаки ведь разные бывают!
   - Самая лучшая в мире чудачка! - серьезно ответил ей Сергей.
   Они были созданы друг для друга. И, пожалуй, главным в их жизни была духовная близость. Они делились мыслями о прочитанном, и часто точки зрения их совпадали. А если не совпадали - они спорили отчаянно, но по-дружески; иногда переубеждала Ольга, иногда Сергей; бывало и такое, что они не могли переубедить друг друга и оставались при своем мнении. И это им тоже правилось: лучше не согласиться по-честному, чем выразить свое фальшивое согласие.
   Были у них любимые авторы и любимые книги. Горький, Маяковский, Шолохов, Островский, Блок принимались ими целиком и безоговорочно. Как и прежде, они восхищались Роменом Ролланом, следили за каждым его выступлением и не прочь были похвалить себя за то, что дали его имя пока что единственной дочери.
   Трудности не внесли в их души смятение. Сергей еще больше привязался к Ольге, а он для нее стал всем: не было у нее более близкого и родного человека, чем Сергей.
   Однако любовь и ревность всегда шествуют рядом. Ревность слепит глаза и омрачает ум. И толкает на неверный шаг. В недобрую минуту им почудилось, что кто-то на кого-то взглянул, кто-то кому-то улыбнулся. Люди они - горячие, нетерпеливые. Им даже показалось, что все у них рухнуло, а если так... И они развелись. А через неделю встретились. Сказали, что жить друг без друга не могут. Покаялись в одном: в ненужной горячности.
   На радостях всплакнули.

Сергей Глушанков с дочерью Роменой

   - Ты кому-нибудь сказала, что мы ходили в загс? - осторожно спросил Сергей.
   - Что ты?! - испугалась она. - Никому! Я не верила, что все это взаправду! А ты?
   - Я тоже. Я считал это дурным сном. Вот, думаю, проснусь, а ты рядом со мной. Просыпаюсь, а тебя нет... Между прочим, о нашей глупой выходке не знают ни мои родственники, ни наши общие друзья. Если кто и спрашивал, почему я не в духе, я ссылался на зубную боль. Позавчера я заходил в загс и просил держать этот развод в величайшем секрете. Заведующая даже удивилась: само собой разумеется, отвечает. В Смоленске о нем не знает ни одна душа!
   - Очень хорошо! - обрадовалась Ольга.
   - А как же быть с этой проклятой записью? Она-то ведь осталась!
   Ольга задумалась, потом медленно проговорила:
   - Все это пустяки, Сережа! Бумажка остается бумажкой, ну ее к богу. Сейчас сентябрь, обождем до будущего года и зарегистрируемся снова. А пойти туда сейчас... по-ребячьи это получится... Признают нас с тобой за несерьезных, легкомысленных людей. Мы ведь не такие, правда?
   - Правда, - согласился он и широко улыбнулся. - Будет опять повод сыграть свадьбу!
   - Свадьбу? С одним и тем же человеком вторую свадьбу?!
   - Я пошутил, Оленька! Восстановим как-нибудь наши взаимоотношения в официальном порядке и посидим вдвоем в ресторане. Скажем друг другу "горько" и расцелуемся!
   - Горько! - весело проговорила она.
   Он обнял ее и тотчас забыл и про невеселый поход в загс, и про плохое настроение, и про недельное терзание.
   Осенью Ольга поступила на заочное отделение Смоленского педагогического института. Она не расставалась с мечтой стать педагогом и преподавать в школе историю. Вечерами она выполняла задания и помогала мужу постичь хотя бы один иностранный язык; была очень довольна, когда он стал "шпрехать" по-немецки. У него была своя цель: университет и аспирантура, но пока мешала чрезмерная занятость. Новая работа в обкоме комсомола захватила его целиком и требовала отдачи всех сил. Ольга успокаивала его и говорила, что двадцать пять лет далеко не стариковский возраст, что у него все еще впереди и всего он еще может добиться. Сергей улыбался и благодарил за оптимистические прогнозы.
   В феврале 1941 года его вызвали в Москву. Он вез с собой запечатанную в конверт характеристику. В ней говорилось о том, что кандидат партии и инструктор обкома ВЛКСМ Сергей Глушанков зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, что он - вдумчивый и способный пропагандист, часто читает лекции и доклады о конституции страны социализма, о советской молодежи, о советском патриотизме и коммунистической нравственности, что статьи его регулярно печатают смоленские газеты "Рабочий путь" и "Большевистская молодежь", что он умело руководит агитколлективом обкома комсомола и может быть выдвинут на работу с повышением.
   Спустя несколько дней состоялось решение секретариата ЦК ВЛКСМ: командировать тов. Глушанкова С. В. в распоряжение ЦК ВЛКСМ Латвии для использования на руководящей комсомольской работе, отозвав его из Смоленской организации ВЛКСМ.
   В марте сорок первого он уезжал в Ригу. Ольга провожала его с грустью и радостью: предстояла долгая разлука - ей нужно было подготовиться к сессии и сдать несколько экзаменов, последний - в начале июля. А радовалась оттого, что скоро тоже увидит землю родителей - Латвию.
   - Получишь квартиру, - говорила Ольга на перроне, - я сразу же провожу к тебе мать и Роменочку: мне будет трудно работать и заниматься, да еще с ребенком. Месяц-другой они поживут и без меня. А как думаешь ты?
   - Одобряю, Оленька.
   В конце апреля она проводила в Ригу свекровь и дочь. Написала о своих первых успехах на летней сессии, о том, что ей не терпится увидеть Латвию, что шестого июля она сдаст последний экзамен, а восьмого уже будет в Риге.
   Но двадцать второго июня началась война. Ольга писала письма и слала телеграммы. В ответной телеграмме Сергей успокоил ее и просил не волноваться. Потом до нее дошли слухи, что Рига пала и что наши отступают по всему фронту. Писем больше не было ни от Сергея, ни от свекрови. Ольга послала письмо в ЦК ВЛКСМ и в тот же день пошла в военкомат. Поставила вопрос прямо: имею две специальности: радистки и медицинской сестры, хочу идти на фронт добровольцем. Ей сказали, что сейчас нужней медицинские сестры, и пообещали в скором времени отправить в полевой госпиталь.
   А от родных известий не было. Где Сергей и что он делает? Что случилось с матерью и маленькой Роменкой? Выбрались ли они из полыхающей Риги? И если выбрались - в каком конце страны нашли для себя пристанище?..