8

   - Что же вам старик привез из Америки? - с нетерпеливым любопытством выпытывала Зибалка. Она видела издали, как пан Кудержик вез с вокзала на тачке черный чемодан.
   Бабушка упорно молчала. Ну как она объяснит любопытной соседке, почему ее муж вернулся домой с тем же самым чемоданом, с которым двадцать семь лет назад уехал в Америку?
   Перед домом появилась малышка Бетушка. Улыбаясь, она жевала край фартука и переминалась с ноги на ногу.
   - Ну что случилось, Бетушка? - спросила ее бабушка.
   - Бабушка, - прощебетала девочка, - дедушка открыл свой отвратительный черный сундук.
   Стыдливо улыбаясь, Бетушка засунула конец фартука в рот.
   - Ну и что? - выдохнула бабушка.
   - А потом он вытащил из него какой-то замок от крольчатника. Совсем проржавевший. Он говорит, что это американский патент.
   Зибалка ладонью прикрыла рот, чтобы скрыть улыбку. Бабушка лишь вздохнула, схватила внучку за руку и направилась с ней к дверям.
   - Иди посмотри сама, ребенок еще маленький, ему ничего не стоит наговорить! - крикнула Зибалка и, обратившись к проходившей мимо Студничковой, сообщила ей новость.
   - Замок от крольчатника? - изумленно повторила Студничкова. - Ничего себе, хорош подарок!
   Они долго шептались с Зибалкой, а потом Студничкова проронила вполголоса:
   - Я бы такого муженька послала к черту!
   Она уже собиралась идти своей дорогой, как вдруг открылись двери дома Кудержиковых и на пороге вновь появилась бабушка.
   Соседки впились в нее глазами.
   - Вот грех! - всплеснула руками старушка. - У нашего старика в чемодане всякое барахло, гвозди и ржавые замки от крольчатника!
   Зибалка сочувственно посмотрела на нее, потом покачала головой и вздохнула:
   - Что ж поделаешь! Чему быть, того не миновать. Господу богу виднее.
   Тяжело теперь жилось Кудержиковым. От спокойствия и семейного благополучия не осталось и следа. Словно черная грозовая туча, висело над головами всех возвращение деда. В каждую секунду мог прогреметь гром. Бежали дни, недели, месяцы, а атмосфера в семье становилась все более накаленной. Систематически кому-нибудь приходилось искать деда по трактирам. Два дня в неделю он работал на других, потом получал получку и шел в кабак.
   - Каждый день он, наверное, выпивает по ведру вина, - вздыхала мать. - А на детей вчера как напустился! Заявил, что насыплет им в еду битого стекла, если не оставят его в покое.
   Как только старик напивался, он начинал угрожать всем, кто был рядом.
   - Я отравлю вас, как крыс! - кричал он вне себя от злости.
   А пьяным он был почти все время.
   Где-то в глубине души у него теплились воспоминания о той решимости и намерениях, с которыми он двадцать семь лет назад там, за океаном, взялся за работу. Изрезанными в кровь пальцами он еженедельно пересчитывал получку и складывал деньги на дно черного чемодана.
   - Оставьте меня в покое! - раздраженно говорил он землякам, когда они приглашали его выпить.
   - Подожди, ты еще будешь выпивать, и с удовольствием! - пророчили они ему со смехом. - Мы тоже когда-то были другими.
   Тогда он им не верил. Но потом попал в другие края, занялся иной работой. Друзья были такими же, только с другими лицами и именами. Он уже не противился, не отказывался, когда его приглашали выпить "огненной воды". Жадными глотками он смывал едкую пыль, оседавшую во рту, раздражающую глаза, нос, разъедавшую ладони и легкие. Пить! Пить! Только так можно забыть о нищете, о неудавшейся жизни, о невстреченном счастье.
   - Я бы хотел только лежать и ничего не делать, а из бочки чтобы по шлангу мне в рот вино текло! - часто повторял он теперь.
   - Мама, если бы у него выросли рога, то это был бы настоящий черт! - говорила про отца Францка.
   Отец, бывший по натуре неразговорчивым, долго молчал. Но однажды, когда старик вновь начал угрожать, что насыплет внучкам в еду битого стекла и всех отравит, отец решительно положил ему руку на плечо.
   - Послушайте, - сказал он, как всегда, рассудительно, - то, что вы приехали из Америки, очень плохо. Никогда в жизни у нас не было здесь такого ада, как теперь...
   Старик смотрел на зятя мутными, бегающими глазами. Он хотел бы сделать что-нибудь такое, о чем семья могла бы долго вспоминать, что-нибудь, что оттеснило бы на второй план все унижение, какое он испытал, вернувшись на родину и обременив свою состарившуюся жену, покинутую им когда-то, которой, кроме старого ржавого железа да своих поношенных завшивленных тряпок, не привез ничего. Ему хотелось сделать какой-нибудь королевский жест, который покорил бы их всех, но вместо этого он испытывал стыд, и лицо его полыхало огнем, как те тряпки, которые после его возвращения бросили в горящую плиту. Руки и ноги старика обмякли, не хотели слушаться, язык едва ворочался во рту, и старик болтал то, что не нужно.
   Отец некоторое время с осуждением смотрел на него. Увидев, что старик не способен ничего понять, покачал головой и снял руку с его плеча. И в ту же минуту старик сполз на пол.
   Отец открыл окно в комнате и вышел в кухню. Не говоря ни слова, он сел к плите и закурил, как всегда, выпуская дым в открытую дверку. Молча, склонив голову, сидел он в глубокой задумчивости. Докурив, папа погасил сигарету и бросил ее в печь.
   - Это может кончиться несчастьем, - произнес он грустным голосом, - и несчастной будет вся семья.
   Мать взволнованно вздохнула, бабушка тайком вытерла слезы. Разве недостаточно она уже вынесла на этом свете? Разве это не ужасно, когда двадцатипятилетняя женщина остается совершенно одна с двумя маленькими детьми на руках и по уши в долгах? Разве в человеческих силах покинутой женщине, одной, воспитать этих детей и, кроме того, заплатить долг за дом? Чем она согрешила? Разве что в мыслях... Даже когда от мужа в течение многих лет не было ни одной весточки, когда ее молодые годы опадали, словно лепестки пиона, и она уже смирилась со своим одиночеством, она не изменила своему мужу! Навсегда похоронила она в себе память о нем и тайком носила на его могилу в своем сердце самые прекрасные цветы воспоминаний. Почему же теперь, по прошествии почти трех десятилетий, когда вся боль уже поросла травой забвения, вдруг возвращается этот оплаканный ею муж?! В чем ее грех, почему он, словно призрак, наводит страх на тех, кому сам дал жизнь: на своих детей и детей своей дочери?
   Дорога в ложбине почти полностью очистилась от снега. Прошел еще один год, и Кудержиковы решили переехать. Папа, мама, дети и тетя Маруша. Переезжали из-за деда, потому что не могли больше жить с ним под одной крышей.
   В доме во Вноровах с ним осталась бабушка. Может быть, дед все-таки исправится, послушается добрых советов и станет на путь праведный...
   На железнодорожной станции в селе Врбовцы, расположенном на границе со Словакией, освободилось место служащего на вокзале, и отец попросил перевода. Они продали весь урожай этого года, скот, оставив старикам лишь козу, кур и немного зерна, - пусть сами ведут свое хозяйство во Вноровах, так будет лучше для всех.
   Как-то примет их новый край среди бедных полей, разбросанных по косогорам, как там будет житься им, привыкшим к ласковой, урожайной долине!
   Мать с удивлением смотрела на новую соседку, грузную черноглазую женщину, с волосами цвета воронова крыла. О таких обычно говорят, что может сглазить. Широко размахиваясь, она сама колола дрова, а на лошади ездила не хуже мужчины.
   - Ничего, не бойся, - успокаивал маму отец, - это хорошие люди.
   Гапчаровы прямо напротив железнодорожной станции построили гостиницу "У вокзала". Внизу была пивная и их квартира, а на втором этаже - семь гостиничных комнат. Для такой небольшой деревушки, как Врбовцы, это было сооружение, построенное с несколько излишним размахом. Когда на путях производились ремонтные работы и было много приезжих рабочих, дела шли хорошо, но как только работы завершались, число клиентов сразу сокращалось и начинала расти задолженность за гостиницу.
   Гостиница была видна из окна кухни Кудержиковых. Казенная квартира их была маленькой - кухонька и комната с окнами, выходящими на железную дорогу, а рядом прихожая и чулан. Электричества во Врбовцах не было, и приходилось пользоваться керосиновой лампой. Зато в сарае около вокзала оказалось много угля.
   - Это хорошо! - обрадовалась мать. - Будет чем топить всю зиму.
   Однако отец тут же омрачил ее радость.
   - Это не наш уголь, - сказал он, как всегда, рассудительно, - поэтому мы не будем его брать.
   Мать с укором посмотрела на него. Эта безмерная честность, сколько раз уже она им дорого обходилась! Мы будем надрываться, таскать дрова из леса, а другие все сожгут, не испытывая никаких угрызений совести. Однако, не сказав ни слова, мать пошла осмотреть еще два сарая, чтобы выяснить, сколько места у них будет для домашней утвари.
   С окрестных холмов дул свежий вечерний ветер. С Острого Верха дуло так сильно, что матери пришлось вернуться в комнату за шерстяным платком. Все здесь не так, совсем не так, как в родных Вноровах.
   Кругом поднимались крутые вершины, покрытые лесами, косогоры с распаханными склонами, между ними то там, то здесь виднелись какие-то строения. Новое окружение совсем не похоже на прежнее. Но это ее не пугало. Она всегда мечтала о такой девственной природе, поэтому здесь ей нравилось. Кроме того, у нее добрый и честный муж, сестра Маруша, хилое, болезненное, но добрейшее создание, и две дочки, красивые, здоровые и умные. Третьей, Фанушки, уже нет среди них. Она спит вечным сном в сырой земле...
   Молодая женщина смахнула набежавшую слезу.
   Марушка с Бетушкой тоже не скучали во Врбовцах. Они нашли себе подруг напротив, в гостинице.
   - Зденка-а-а! Драга-а-а! - раздавалось каждый вечер под окнами квартиры Ганчаровых. - Мы уже идем за молоко-о-ом!
   И с бидончиками в руках девочки лугами шли по тропинке, бежавшей рядом с железной дорогой вниз, к Саботам.
   - Ну что, нравится тебе у нас? - спрашивал Маруш-ку пожилой крестьянин Сабота.
   - Мне очень здесь нравится, - отвечала она без ко- лебаний.
   - Но ведь здесь одни горы да камни! - удивлялась мамаша Саботова. - У вас во Вноровах красивее.
   Но Марушка лишь с улыбкой качала головой, при этом тяжелые косы били ее по спине. Ей хотелось бы рассказать дяде и тете о лесосеке на словацкой стороне, где растет столько малины и ежевики, что глаза разбегаются. Она могла бы отвести их на поляну, где между неповоротливыми шмелями порхали легкие бабочки, а в высокой траве им постоянно подыгрывал музыкант-сверчок. Она показала бы им... да нет, ничего бы она им не показала, все равно у них нет времени. Едва окончив уборку и обмолот хлеба, они должны были беспокоиться о сенокосе на горных лугах, и едва успевали заготовить сено, как им уже нужно было копать картошку. Не успевали они разогнуть спину, как их уже ждала свекла, чтобы было чем кормить скот. Мать ходила им помогать, и Саботы пообещали дать ей лошадей, чтобы вспахать участок поля у железной дороги, а после уборки отвезти зерно к себе на гумно.
   - Нам здесь будет неплохо, - говорил отец, - прокормимся тем, что вырастим, а на одежду заработаем, руки у нас крепкие.
   И он был прав. Когда пришла зима, у них в сарае уже стояли две козы, а по двору расхаживали куры. Зерно для них мама заняла у Саботов. В следующем году она будет ходить на поле Величановых - они уже говорили отцу, когда приезжали с грузом на вокзал, что у них всегда остается на поле множество колосков. И свой хлеб у них тоже будет. И сад они разобьют, поставят ульи.
   Действительно, здесь им будет неплохо. Мать - хорошая хозяйка, дело у нее спорится, она знает, где достать самое дешевое масло, сколько и когда его купить, чтобы перетопить на зиму. Весной они купят поросенка и откормят его. Чего же им бояться?
   Они оказались словно в ином мире, все было снова как раньше, до возвращения из Америки деда. Опять отец вечерами играл в кухне с детьми, и зачастую Здена и Драга не хотели уходить домой от Кудержиковых.
   Знаешь, как крестьянин хлебушек сеет, Косит, убирает, молотит и веет?..
   Девочкам очень нравилась эта игра, они увлекались и смеялись, как никогда прежде.
   А что было, когда пришла зима! Зима во Врбовцах совсем не такая, как во Вноровах. Проснувшись однажды утром, они вообще не смогли открыть дверь. Хотели выглянуть в окно кухни, но ничего не было видно.
   - Господи боже мой! Нас снегом занесло!
   Дети на кухне визжали от радости, ничего подобного они еще не видели. Они не знали, куда смотреть сначала- то ли через кухонное окно на отца, прорывающего туннель к дверям их дома, то ли из окна комнаты на железную дорогу, где стоял поезд, весь засыпанный снегом, и из сугроба выглядывала одна труба. В морозном горном воздухе мелькали лопаты. Шапки мужчин были надвинуты едва ли не на самый нос.
   Зима во Врбовцах - вот это да! Везде полно снегу, а горы! Ребята носились на санках так, что только ветер свистел в ушах. Снег был такой глубокий, рыхлый и чистый, что валяться в нем было наслаждением. А игры в снежки, которые с таким азартом затевали дети! Они так увлекались игрой, что забывали обо всем на свете. Лишь свет в окне кухни, мерцавший в сумерках, как светлячок, напоминал им, что пора возвращаться домой.
   Да, здесь хорошо... Все здесь хорошо, даже ежедневные поездки в школу в Бельку и обратно. Окна вагонов светились в зимних сумерках, а за стеклом танцевали снежинки. На перроне улыбающийся отец, приложив руку к козырьку форменной железнодорожной фуражки, приветствовал уезжающих девочек. Стучали колеса, и их стук словно отсчитывал убегающие дни.
   Рождество... Рождество...
   Воздух был чистым и морозным. На станцию из отдаленных сел приезжали хуторяне, закутанные в шубы. У лошадей из ноздрей шел пар, а гудок паровоза в морозном воздухе разносился далеко-далеко по широким необжитым просторам.
   И сочельник во Врбовцах был не такой, как во Вноровах, но от этого он не становился менее прекрасным. Посреди комнаты сверкала высокая елка, которая своим блеском могла соперничать с вокзальными фонарями. И подарки были, как и во все предыдущие годы, и пончики с маслом, политые медом и молоком и посыпанные маком. После ужина пришли Ганчаровы, и все вместе пели;
   Струночка, струночка, Зеленое яблочко! Пастухи пасли овец, Ели кашу из горшочка. - Как раз сейчас в родных Вноровах пастухи трубят и хлопают длинными кнутами, чтобы сообщить односельчанам, что они идут за гостинцами. Во Врбовцах пастухи не ходили по домам, зато в костеле служили полуночную мессу, чего не бывало во Вноровах.
   Они пошли на полуночную мессу на словацкую сторону вместе с Ганчаровыми около десяти часов вечера, чтобы прийти вовремя. Впереди шли Ганчар с папой, за ними Марушка со Зденой, а последними мама с Ганчаровой. Небо было ясное, звезды освещали им путь.
   Вокруг царила величественная тишина, лишь голубоватый снег при каждом шаге скрипел под ногами. Однако нет... Тишину праздничного вечера временами нарушал какой-то шорох, как будто с перегруженных веток падал снег.
   Мать внимательно прислушалась.
   Снова...
   Она посмотрела в направлении, откуда раздался шорох, и остолбенела. Соседка как раз откусила кусок сухой колбасы и засовывала остаток обратно в карман.
   - Пани Ганчарова, почему вы в сочельник едите мясо?
   Но Ганчарова не смутилась. С аппетитом дожевав и проглотив колбасу, она беспечно махнула рукой:
   - При таком долгом пути кусок мяса не грех! Таковы здешние люди. Суровые, несентиментальные.
   Ты голоден? Так поешь, даже если и пост. Господь бог нам простит, ведь на другие грехи у нас даже нет времени. Кто здесь хочет жить, должен с этим смириться. И с людьми, и с краем. И мать в глубине души чувствовала, что она не только смирилась, но даже полюбила и этих людей, и этот край, такой же суровый, как и его люди.