Этой же ночью в ярских садах заседала тройка. Молчун, Сенька, возглавлял Ленька. Сошлись, по обыкновению, возле качуринского тополя. Кто-то предложил сменить место на более глухое. Выбрали терновник. Остальные красноголовые, Гринька, Карась и Колька, Горка Денисов и еще несколько самых надежных парней из ярских растворились в садах и крайней к Салу улице, начиная от Картавкиной хаты, где полицаи отмечали в это время свою неудачу, и до Нахаловки.
Пока Молчун разводил посты, Сенька с Ленькой отлеживались в тернах. Тягостно у Леньки на душе. Не легче и у Сеньки. Он курил, пряча цигарку в рукав телогрейки, глядел вверх:
— Месяц за бугром, а выткнется, и вовсе побелеет... Как днем будет.
Огляделся Ленька. Понял: странный свет от желтых садов и ясного неба, но разговора не поддержал. Одолевала-тревога, как там у деда Ивы в Панском саду? Если Галка ушла сразу после того, как помогла деду устроить Андрея, то в Зимниках она была до захода солнца. Сумеет ли Скиба прислать машину? А как с больницей? Если не увезут, то завтра надо опять к Глухову.
— Мишку Беркута, оказывается, правда угнали из станицы, — сказал Сенька. — Один болтал у нас в караулке. На посту стоял там в прошлую ночь... Рассказывает, подкатила крытая машина к гаражу, вкинули его туда... От комендатуры взяла направление на мост. Вроде в Зимники... И ослеп, говорит... Может, и брешет!
Прикусил Ленька губу, навернулись слезы. Крошил на мелкие кусочки сучок...
Вернулся Молчун. Пролез на карачках сквозь цапучие ветки терника. Лег рядом с Сенькой и тотчас потянулся к нему за цигаркой. Сенька не дал. Выведенный молчанием, взорвался:
— Ты-то чего скажешь?!
В ответ Молчун поддернул носом, но руку продолжал держать — ожидал цигарку. Сенька зашипел:
— У Картавки что, слышишь?.. Черт! Полицаи всё пьянствуют?
— Ну?
В голосе Молчуна проступила даже обида: было бы иное, мол, утаил он, что ли?
Плюнул Сенька с досады, но окурок дал. Разговор повел Ленька неожиданный.
— Раскрыли нас, — сказал он полным голосом и замолчал, вглядываясь пристально в серые, неразборчивые в желтоватом сумраке лица друзей.
Не то от слов таких, не то от взгляда его Сенька заворочался. Молчун только подбородок приподнял.
— Полиции известна наша связь с Андреем, — шепотом уже продолжал Ленька. — Ни взрыв склада, ни дурацкий нож прямого отношения к нему не имели. Пристегнули всё это ему потом... Попались мы с ним... в Озерской лесопосадке. Выследили попросту нас. Воронок и Никита.
— Обожди. — Сенька облизал пересохшие губы.— А Воронок сам же выболтал Андрею... про передатчик. Овчарки, мол, разнюхали. Вы и не пошли в тот день.
Ленька надвинул на лоб козырек кепки.
— Не пошли, да. А что толку бы? Рация была уже в полиции. Это хитрость Воронка. Предупредил, чтобы умаслить Андрея... глаза отвести. И никакой там засады не выставляли. Они нас выследили еще раньше, когда мы первый не то второй раз ходили на «охоту». И расчет у Воронка точный: мы поверили ему. И даже когда взяли заложников, нас вот, Андрея они не трону-ли... Выжидали.
— Чего выжидали? — спросил Сенька.
— Мало ли... Хотелось срубить одним махом всю организацию. А взять одного, даже и вожака... это не все, они понимали. Кстати, Андрея они считают «Ски-бой».
— О! — изумился Молчун.
Знал Ленька, что затевали полицаи. То был самый страшный «план» Воронка. Никита взялся его осуществить. Утром, когда его, Леньку, вели по улице как заложника, Никита обливался слезами в горенке у Денисовых. «Каялся» дядьке во всех своих земных грехах. На чем свет стоит ругал войну, немцев, батьку-бандита. «В распыл пустют брата!» — кричал он, катаясь, по топчану. Разжалобил дядьку, и тут же предложил ему Воронков «план», выдавая за свой. Налететь ночью на гараж, где будут томиться заложники, отбить и выпустить их на волю. Леньку, мол, той же ночью отправить на хутор к тетке Явдошке. А так как вдвоем им не управиться с охраной, то обратиться к его, Ленькиным, дружкам. Вернее всего действовать через Мишку Беркута: он всех внает и соберет. Если нет у них своего оружия, уворовать на складе в полиции. Напоследок Никита предупредил: «Пока не вмазывай меня... Сам орудуй. А то Беркут может заартачиться». Макар, ничего не подозревая, с успехом начал «орудовать». И, по всему, довел бы до конца это страшное дело, если бы не сам Мишка... Через два-три часа после их встречи над Салом станицу облетела молва: «Немца-часового ухлопал комиссаркин сын. Сам явился в комендатуру». В кабинете у гильф-полицая поднялась гроза! Он во все горло орал на Воронка и Никиту, что им, соплякам, не отделом розыска ведать, а на Салу из глины лепить коников. Узнав, какую роль уготовил ему во всем том племянничек, Макар слег, хватил его сердечный приступ. Очухался нынче вечером и, услыхав, что Ленька на свободе, сразу велел Горке кликнуть его к нему...
— В общем, карты спутал им Мишка, — закруглил свой рассказ Ленька. — Когда убедились, что большего не получить, они решили взять Андрея...
Ленька перекусил зубами лист, выплюнул.
— Жаль, если Степка Жеребко ноги не протянет,—> пожалел Сенька. Помолчав, предложил: —А что, слышь, Ленька... Воронка удавить, а?
— За этим я и собрал вас. Сенька привстал на колени.
— Его, стерву, только от седла оторвать да кобуру очистить... Там шейка как у индюка. Одной рукой можно...
— Погоди! Не о Воронке речь. Опаснее зараз Никита. Вот. Он! знает нас всех... Даже завтра может быть поздно...
От такого разговора и Молчун не улежал. Откашлялся Ленька.
— Я предлагаю расстрел... Никите.
Отяжелела рука: едва стронул в плече. Потом поднял Молчун, за ним и Сенька.
— Воронок — гад! Раздавить его... — оправдывался будто Ленька. — А Никита — предатель. Обнародуем приговор. Пускай знают все, за что...
Выровнялся у Леньки голос, окреп.
— Нынче, думаю, не получится. Есть и мысль... Привлечь к этому Таню, агрономшу. Он последние дни зачастил верхом возле ее двора. Подсылал не раз и Картавку...
Сенька подтвердил:
— Ну, ну, знаем... В полиции все болтают об том. Никитка даже на спор с Воронком бился...
— Не из таких она, —защитил Молчун. Ленька положил руку на его колено:
— Поручаю тебе... Связала она себя крепко с нами. И тут поможет. Короче, разъясни ей, пусть завтра вечером вытащит его за Нахаловку. А мы там встретим. Понял?
Молчун ответил кивком.
На этом заседание тройки окончилось. Молчун тотчас ушел скликать охрану. Сенька поспешил в караулку, вздремнуть остаток ночи: на рассвете ему сменять часового. Ленька, направляясь домой, вдруг надумал: взять пистолет и, пока ночь, пробраться в Панский сад. Пожалел, что это пришло ему в голову поздно. Шепнул бы Молчуну, вдвоем куда веселее совершить такую прогулку. Свернул на свою тропку, сзади —свист. Карась. От тополя отделилась знакомая фигура...
— Галка?!
— Не видишь?
Отошли в тень. Ленька тряс девичьи холодные руки. Высвободила их Галка, заговорила взволнованно, что с ней случалось редко:
— Думала, не увижу тебя... Записку оставила... вот
Сенька передаст. Я тоже еду с ним... пока в Зимники. Так распорядился Скиба. А тебе — в Кравцы. Ракетница у нас в саду. Сенька укажет. День и час встречи тот же, сигналы те же. Скиба надеется и а тебя. Ну?
Крепко обняла его на прощанье.
Не чуял Никита от радости под собою ног. На гребле еще начал одергивать защитную новенькую телогрейку, поправлять кобуру, портупею. Не убавляя шага, расчесал шевелюру; сбоку, чтобы не сломать роскошный чуб, пристроил синеверхую папаху. Млело в груди.
Вечером, сдав Воронку дежурство, он вышел за ворота полиции. Стоял в раздумье, не зная, куда пойти. Из парка окликнул брательник, Горка Денисов. Подумал, явился тот, как и обычно, выпросить что-нибудь. Встретил насмешливо:
— Чего еще тебе? Пушку?
— Да не...
Горка, косоротясь, долго копался в единственном кармане.
— Ага, во... Тетенька одна с Нахаловки велела передать... Тебе.
Разглаживал Никита на ладони клочок газетной бумаги, а самого била горячая дрожь. Так и есть, она, Татьяна! Если у него, Никиты, выпадет время, пусть придет. Стемнеет, она выйдет за калитку.
Увидал издали темный силуэт, прижатый к плетню. Подходил развязно, хотя дрожь в середке не унялась. До этого заговаривал и сам с ней. Разговор, правда, никчемный, пустой. Главную, наступательную линию вела Картавка. Но сводне на прямое предложение она отрубила: «Не продаюсь. А полюбится кто, сама позову». Ответ этот Картавка, конечно, скрыла от Никиты, но он дошел до него стороной. Поэтому записка ее сейчас оше-ломила парня. Но гонор ломать не хотелось. Поздоровался учтиво, с легким поклоном.
— А я думала, вы не придете нынче. Вышла так... на всякий случай.
— Время указало... Дежурство сдал как раз... Никита, передвинув кобуру ближе на живот, стал в свою излюбленную позу: левую руку — в бок, а правую ногу отставил. Выстукивал ею. Не приглашая, Татьяна тихо пошла по проулку. Ступала в пыль робко, как в холодную воду. Головы не поднимала. Никита старался идти рядом. Со стыдом почувствовал: пыл, с которым он бежал в Нахаловку, у него пропал. Да и слова куда-то все подевались. О чём говорить? Если в пьяной компании знал, как себя вести с игривой соседкой, то тут растерялся. Не только языку, рукам не находил применения. Вспомнил, есть сигареты. Пока прикуривал, разговор начала Татьяна:
— Расскажите что-нибудь...
— О чем же?
— Мало о чем... У парней всегда есть что-нибудь интересное.
Никита осмелел. Взял легонько ее за локоть, рука подалась.
— На днях, да позавчера, ловили мы тут у вас в Нахаловке диверсанта. Может, слыхали? Вот где было...
Вдруг Никита почувствовал: его ухватили за полу телогрейки. Машинально лапнул кобуру, но там уже чья-то рука. Крутнулся: Сенька Чубарь!
— Не шуми, — посоветовал тот в самое ухо.
Заныло под ложечкой. Ломал свободной рукой опорожненную кобуру (за другую его крепко держал Сенька), но беду чуял еще смутно. Думал, шутка. Выросли по бокам еще двое. «Ленька!» — угадал в одном. Сердце учащенно заколотилось — от страха или от надежды? Угадал в третьем Молчуна, пал духом.
— Барышня тут ни к чему, — сердито сказал Сенька.
Татьяна торопливо зашагала обратно. Белый пыльный след оставался за ней над дорогой. В спину смотрели ей все, пока не пропала в проулке.
Только теперь Никита разглядел, что они за Нахаловкой. Неподалеку горбом выпирала скирда не то крыша сарая; за канавой щетинился садочек. Хат ни одной не видать. А в конце огорода пастью чернела степь-Дикая тоска сдавила его! Хватил ртом воздух, хотел заорать. Молчун успел сунуть ему под бок кулак. Крутнул Сенька руку, предупредил:
— Потерпи...
Сделав рукой знак, Ленька направился в степь. Намеренно убыстряя шаги, чтобы брат, опомнившись, не стал вымаливать пощады. Хотелось скорее зачитать приговор.
С прошлой ночи в Леньке все будто завязалось в тугой узел. Весь нынешний день провел со сцепленными зубами. Не ел, не разговаривал. В полдень Молчун прислал с Гринькой весть, что с агрономшей улажено: она черкнет Никите и выйдет к плетню. Постарается выманить его из Нахаловки. Беда, некого послать с запиской. Карась готов, но боязно — Никита может учуять подвох.
Леньке пришлось разжать челюсти:
— Горку вон...
До вечера успел переписать не один раз приговор. Перечислил все его злодеяния. Гнал упорно всякие мысли, какие могли бы облегчить вину предателю. Чуть заглядится, а они — вот... То ему Никита вправляет за са-раем руку, вывихнутую в плече; то вытаскивает в Салу из проталины; то вдвоем они катают бабу из снега... А в голову стучит: Федька! Вера! Мишка! Андрей... До боли стискиваются зубы...
Сдерживая злые слезы, убыстрял Ленька шаг. «Скорее бы прочитать приговор...» — жгла неотвязная мысль. И вдруг он понял: тяжесть, давившая его весь день, была чувством недоверия к себе — хватит ли духу исполнить приговор? Потому и торопился прочесть его вслух, при свидетелях, это придаст ему сил.
Сунул с досадой в карман ватника фонарик, остановился. Задышал ровнее, глубже. Солоноватый илистый ветерок от речки успокоил.
Обогнули огород, вышли к Салу. Место глухое, ямистое: летом здесь нахаловцы добывают желтую глину на обмазку хат и кухонь. Давнишние ямы поросли бурьяном, а свежие мрачно чернели. Остановились у обрыва. Сенька и Молчун отпустили Никите руки, но не отошли от него. Ленька, осветив фонариком, стал читать.
Смысл Никита не понимал. Последнее слово вывело из какого-то дурмана: «расстрел».
— Ленька... брат!
Вцепился судорожно в протянутую к нему Сенькой руку, но отшатнулся, дотронувшись до чего-то холодного... Едва не сорвался в яму. Молчун подхватил, опять дал под ребра: порядка не знаешь.
Пистолет у Сеньки заел. Жал до боли в пальце на спусковой крючок, дергал что-то другой рукой. Пока возился, Никита пришел в себя:
— Ребята... Честное комсомольское... Все сделаю, приказывайте... Жить, жить хочу! Мама!!
Обрывая пуговицы на телогрейке, упал. Катался по бурьяну, выл дурным голосом.
Ленька вырвал у Сеньки пистолет, сдвинул кнопку предохранителя.
— На колени! — приказал шепотом.
Никита затих.
Тоскливо отозвался в ярах одинокий выстрел.
