Так и не уснула больше Анюта. Ворочалась в душной перине, задыхалась; успокоится, найдет удобное место и будто станет дремать, в голову—страхи один другого немыслимее и ужаснее. И всё —Ленька, младший. То он посреди Кандыбина плеса: бьется, бьется об воду, тянется красными ручонками и зовет на помощь... Оторвется от подушки, дышит открытым ртом, придерживая рукой сердце, готовое выпрыгнуть из груди. А через время... Яркий солнечный день... Ленька, опять мальцом, сидит посреди дороги, копается в пыли, а из проулка — бричка.. Кони в мыле, наметом... Вот-вот их оскаленные морды... А у нее ноги отнялись, с места не сдвинется. Кричать — голоса нет...
Не чаяла, когда пробьется за окном заря. Оделась на ощупь, вышла на веранду. Первое, что увидала, открыв дверь, развороченную пустую кровать. Сроду Ленька аккуратный, не в пример Никите. А тут — одеяло на полу, подушка, смятая, в ногах... Выглянула во двор, где к столбу прибит умывальник: нет. На цепке и кухня. Подошла осторожно к постели, опустила на тюфяк руки. Холодный, застыл1 Чувствовала, как по рукам вливается и в нее этот холод... Обессиленная внезапной слабостью, вступившей в ноги, присела на кровать, ткнулась подбородком в подушку. Бездумно уставилась на дощатые балясины веранды. Прошло оцепенение; почему-то сперва подумала не о том, куда девался сын, а с горечью упрекала себя за то, что прослушала, как он собирался. По всему, торопился...
По улице, со стороны площади, четкий перещелк копыт. Ближе, ближе.-.. Сгребла в охапку постель. Заметалась по веранде, не зная, что делать, — думала, скачет Никита. (Муж верхом не ездит.) «Скажу, отослала... За тачкой, до соседей... Нет. Камыш бить в Сал. Катушок укрыть... Вам же с отцом некогда. Так вот сами мы...» — вихрем пронеслось в голове.
Верховой пробежал мимо. Вздохнула с облегчением. Теперь она знала, что делать на случай, если кто-нибудь и на самом деле явится из них. Сбегая по ступенькам, вспоминала, где резак. Позавчера Ленька резал в ярах бурьян для коз. Кажется, там, в сарае.
Утренняя заря с трудом рассасывала за садами сырую наволочь. С вечера небо было чистое, звездное. А с полуночи, видать, низовой ветерок нагнал с Приазовья холодных облаков. В проталинах зеленело предрассвет-ное небо; попадались кое-где и блестки звезд. Подул ветерок. Анюта потуже завязала пуховый платок, на все пуговицы застегнула телогрейку. Сперва выпустила птицу, потом направилась в сарай. Резак — небольшая коса на коротком черенке — висел на гвозде, на своем обычном месте. Огляделась: куда бы приткнуть его, сховать? Вышла за баз. Обомлела; Ленька! Поднимаясь на цыпочки, он заталкивал что-то под стреху сарая. На треск камышины под ее ногами оглянулся резко.
Она, делая вид, что ничего не заметила, напустилась на сына:
— Чего рань такую схватился? Корову не доила еще... И сама отгоню. Все одно до людей зайти мне нужно.
Отряхивая ладони, Ленька подходил вразвалку. Взгляд настороженный.
— Какая же рань... утро. Это тучи, так и кажется... По глазам его поняла, что он не верит ей. Осерчала пуще:
— Ступай ложись! Завтракать разбужу. Повернулась и хотела уходить, но Ленька остановил:
— Мам, погоди...
Екнуло сердце от недобрых предчувствий; со страхом ожидала, что скажет. Но Ленька тянул и говорил явно не то:
— Ты куда это собралась с ним?
— С кем? А-а...
Вертела в руке резак, схитрила удачно:
— Да думка, за канавой чернобыльцу набить. По холодку пока...
Взял Ленька его, провел по острию пальцем.
— Поточить бы нужно... —- Откинул к плетню. Кивая в сторону дома, спросил: — Отец спит?
— Со вчерашнего дня... Ни того, ни другого. Где черти таскають?
— Куда же ты, погоди.
— Ну, что тебе?
Глядела во встревоженные глаза сына, молола, сама не зная что:
— Опара там, на оладьи подбила. Пойду я...
— Мам, до нас человека одного приведут.
— Батюшки, какого человека?
— Не пугайся. Он ненадолго. У других нельзя: обыск повальный, полиция прямо по дворам ходит. А у нас искать не станут. Да и был уже Никита, ночью. Устроим где-нибудь. Под полом или на чердаке.
— Ой, сынок...
Заметила, как посуровел взгляд его, согласилась едва внятно:
— В самом же цекде,,, Гульбища каждый божий, день.
Ленька сделал жест: все, мол, понятно. Прыгнул через ограду и пропал в кукурузе. За ним бросился Жульба.
— Жулик! Жулик! — позвала собаку.
Слезам дала волю в кухне. Не кричала в голос, не всхлипывала, слезы лились сами собой. Из-за сарая вывели кого-то под руки и бегом направились к дому. Угадала: Сенька Чубарь и красноголовый, Агафьи Долговой парень, Молчун. Что-то знакомое почудилось и в третьем, хромом, которого тянули. Тут же вспомнила: Ганочкин постоялец, полицейский! Страшно удивилась. Взбивала в макитре опару деревянной ложкой и не видела, как она лезла через край, вываливаясь на рукав телогрейки, а с рукава падала на пол.
— Господи, боже мой!
Подождала, пока стихли шаги на ступеньках, выглянула из калитки на улицу. Стояла, подперев щеку, как чужая, не решаясь войти в собственный дом. Обернулась на скрип чуланной двери. Ленька манил ее пальцем. Подошла, ломая под цветастой завеской руки.
— Плохо ему, мама. Врач нужен. Сенька зараз сбегает. Звать к тебе будет. Придется лечь...
— А как же... — Анюта ослабила платок. — Корову бы подоить, а? Успею?
Ленька кивнул.
Выпроводив Сеньку, Ленька растопил в кухне печь, поставил ведровый чугун воды. Присел на корточки, глядел, как огонь с треском пожирает слежалую пахучую полынь. Загудело в тяге. Сзади неслышно подошел Жульба. Лизнул в шею. Обнял Ленька его, прижался щекой. Бледное, осунувшееся лицо осветилось едва заметной улыбкой. Печальная улыбка, светлая. Проступила на лице и усталость. Ох, как он устал, если бы кто знал! Душой устал. Напасть какая-то на них последние дни, черная,, жестокая... Битва с врагом усложнялась борьбой в самом себе. Отречься от самых близких тебе людей! Хватит ли на это сил? Каждый час сводит их к черте — ты или тебя. Понимал: рано или поздно они все втроем встанут на эту черту. В душе не хотел ее, встречи. В тот день, когда Никита вернул ему нож, он, ошеломленный, был далек еще от этих мрачных, гнетущих мыслей;..
Но об усталости его никто не должен знать. Особенно— друзья. А от Жульбы скрывать нечего. Какие твердые мускулы у него на шее. И горячий-горячий.
Возле порога — хлопанье материных галош. Открыл Ленька глаза, но собаку не выпустил. Ждал: крикнет, по обыкновению. По тому, как вздрогнули мускулы, догадался: подобное что-то почуял и Жульба. Но мать обошла их молча; на столе цедила сквозь марлю молоко. Жульба даже не поверил, — не вырываясь из Ленькиных рук, скосил блестящие глаза.
— Чего глядишь? — Анюта переняла его взгляд.
Но голос ее на диво мирный; он в знак благодарности шевельнул гнутым мохнатым хвостом.
На базу заревела корова. Анюта беспокойно глянула на сына.
— Может, уж... прогнать мне ее, а?
Ленька отпустил кобеля. Сунул в печь жмут полыну. Отряхивая штаны, ответил:
— Сам отгоню. Ты пока воду грей. А кликнут меня из сада... сразу в дом, ложись... Никита или отец ежели... скажи, плохо тебе, за доктором послала.
— Ох, сынок...
Из огорода махал Сенька.
— Идет! Вот уж... — еще издали сообщил.
Дышал тяжело, заправляя в штаны выбившуюся рубаху. В глазах — тревога, выжидание.
— Я встречу его, а?
— Не выдумывай. Проверь посты. Карась прибегал... Пока еще в Нахаловке полицаи орудуют. Чтобы каждый шаг их был известен тебе. Да, еще... Пистолет его... — Ленька кивнул в сторону дома: Андреев, значит, — я заткнул под стреху сарая. Возьмешь потом, он тебе велел.
Робко звякнула щеколда. Букет с лаем бросился к калитке. Облизал Ленька пересохшие губы, сказал шепотом:
— Будь возле тополя. Да к Галке пошли... Она еще ничего не знает...
Скорыми шагами он направился к воротам. Из кухни испуганно выглянула мать. Кивком послал ее в дом. Отогнал собачонку, калитку открыл широко.
— Не ошибся я?
Доктор, изогнув по-козлиному голову в каракулевой шапочке, похоже как бодаться собирался, поверх пенсне оглядывал его молодыми карими глазами.
— Входите, входите, — пригласил Ленька. — Сюда вот, в дом...
Поднимаясь на веранду, он взял доктора под руку. Ввел в переднюю, будто боялся, что тот запротивится и не пойдет. Усаживая на стул, сказал заранее подготовленную фразу:
— Помощь окажите, товарищ Глухов. Построжали за квадратными стеклышками пенсне глаза хирурга. По долгому, изучающему взгляду его Ленька понял: расчет был верный. Кончиной не удивишь: весь свой век он в единоборстве со смертью. Всякого повидал. А вот обращение «товарищ» по нынешним временам осмелится проговорить вслух далеко не каждый.
— Вас вызвали к матери моей... Она здорова. А больной тут, — Ленька указал на ситцевый полог, укрывавший вход в боковушку, свою, ребячью, спаленку. — Никто об этом не должен знать...
Глухов, сердито сомкнув брови, растегнул на коленях сумку. Порылся в ней, звеня металлом; вскинул норовисто голову, движением короткого ноздрястого носа поправил пенсне.
— Водички горячей, молодой человек.
Анюта догнала сына на пороге кухни. Мягко и в то же время требовательно отстранила его.
— Сама я... Ты за воротами побудь.
Подоткнула под платок выбившиеся волосы, заметила:
— Без кепки ходишь все. Репьяхи вон... Потянулась на цыпочки, обеими руками выпутывала что-то у него из головы. Ленька поймал их, приложил к своим щекам. Ладони холодные, корявые. Пахнут помидорным рассолом, сливками и землей.
— Спасибо тебе, мам.
