На улице просигналила машина. Демьян Григорьевич, на ходу застегивая черный суконный френч, поспешил к калитке. Козырь открыл изнутри переднюю дверцу. Шельмоватые светлые глаза встревожены. Не было на губах и обычной ухмылки. «Что еще?» — подумал Бережной с тревогой. Располагаясь удобнее на сиденье, поспешил оттянуть время пустяковыми разговорами, не дать шоферу высказаться сразу.
— Чего это... напялил? — спросил намеренно строго, указывая глазами на его голову.
Козырь смутился. На нем красовалась немецкая пилотка. Новенькая, серая, с белыми кантами и цветным кружочком впереди, бок только подпаленный; нашел в подбитом танке. Носил ее лихо, мужественно, хотя она и доставляла ему немало мук.
— Вхожу в доверие. Вы же сами велите...
— Помогает?
— Законно. Отдашь честь какому-нибудь гансу, офицеру особо, вскинется и тоже руку вверх. Вот соседские пацаны проходу не дают: грудками швыряются, обзывают немецким подтирачом.
— Добро, добро. — Демьян Григорьевич усмехнулся.
Свернул Козырь пилотку на затылок, но тут же водворил на место. Сурово сошлись бугорки бровей. Поддал газу.
Утренний воздух холодным языком лизнул по бритой щеке Бережного. Прикрыл стеклянную боковую створку, посоветовал:
— Легче гони.
Это уже разрешение говорить дельное. Сбавил Козырь ход, свернул в крайнюю улочку —прибавлял время езде. Кружной путь еще больше встревожил Бережного.
— Вчера Санин опять побывал у Штерна.
Демьян Григорьевич, задержав возле сигареты зажженную бензинку, покосился на него, как бы спрашивая: не обознался?
— Своими глазами видал. Через дворы пробирался, огородами...
Из восьми эшелонов, отправленных с элеватора, три благополучно добрались до Ростова; пять лежат вверх колесами, обгорелые, скореженные страшной силой на уклонах, под откосами в глухой Сальской степи. Майстер метал громы и молнии. Но последние дни немец вдруг утих, присмирел. Стал реже бывать на элеваторе. Ходил по хранилищам, заложив руки за спину, приглядывался, кусал губы. Не брал умышленно с собой и переводчицу, чтобы меньше говорить с управляющим. Демьян Григорьевич так и подумал. Затишье насторожило не только их с Левшой, но и всех подрывников, кончая Козырем. Откуда подуло? Взоры всех обратились на помощника управляющего. Установили слежку. И — верно. Первый же наблюдатель донес, что от майстера поздним вечером вышел человек. По виду Санин. А нынче опять...
Недобро сузились пухлые веки у Скибы. Вот он, гад, под боком. Теперь уж, как бывало, не наушничает на механика Левшу. Нашел уши другие, надежнее... Не верит ему, Бережному.
— Заподозрил и вас он, Демьян Григорьевич, — Козырь вслух высказал думки Скибы.
Рылся Бережной в карманах, промолчал.
Свернули к переезду. Притормозил Козырь, уступая дорогу встречному грузовику. Высунулся из кабины, помахал немцу-шоферу:
— Камарад, гутен морген!
За мутным стеклом блеснули в ответ молодые зубы. «Эка шельмец», — подумал усмешливо Демьян Григорьевич. Покосился, спросил:
— А что Левша?
— Ваше слово... Мыльная шворка у меня под сиденьем.
Глубоко затянулся Демьян Григорьевич. Выпустил ртом тонкой струйкой дым.
— Дурное дело не хитрое.
— И думки есть... Дуриком гробить Санина нет расчета. Это развяжет гестапо руки. А клепал он Штерну на вас. Ясно как божий день. С вас и начнут...
— А думки-то, думки? Козырь ру(эанул рукой, пояснил:
- Дать Санину... мину. Приказать подложить ее в вагон.
Он достал из-под ног сверток, развернул. Демьян Григорьевич недоумевающе вертел закопченный кирпич.
— Натуральный, — подтвердил Козырь. — Левша из грубки у себя вытащил. Баба ругается...
С интересом уже глядел Скиба то на шофера, то на кирпич. «Ишь, дьяволы, придумали... Верно ведь... Отдай зараз этот сверток Санину, и он будет не в вагоне, а у Штерна на столе. Ловко...»
«Оппель» мягко остановился возле крыльца конторы. Обежал Козырь кругом, с угодливым поклоном открыл дверцу. Шепнул:
— Оставьте... Упакую хорошенько и мигом —в кабинет.
Пан управляющий, кряхтя, вылез из тесной кабины. Прошелся вдоль палисадника, разминаясь. Хотел проделать свой обычный утренний обход по хранилищам, но раздумал. Поднялся к себе. Удобно улегся в кресле, закрыл глаза. Решение он уже принял. Остыть вот только от горячих мыслей...
В дверь без стука вошли. Догадался: Козырь. Принял молча утянутый шпагатом пакет, опустил в ящик.
— Санин уж тут... В окно подглядывал, — сказал шофер.
Демьян Григорьевич остановил его:
— Разговор есть... Посыльная из Котельникова вернулась.
Козырь понимающе прикрыл глаза и исчез за дверью.
Выждал Бережной, пока заглохли его шаги в коридоре, нажал кнопку. Заглянувшей секретарше повелел вызвать помощника. Не поднял головы на робкое топтание у порога, продолжал подтачивать красный карандаш.
— Ближе, ближе подойди...
Необычный, домашний тон пана управляющего смутил Санина. Подступил к столу, мял в руках клетчатую кепку.
Ткнул Бережной карандаш в мраморный стакан; вытирая лезвие ножа о ладонь, заговорил:
— Давно знаю тебя, товарищ Санин... Совестливый ты человек, исполнительный... Советская власть учила тебя, доверяла. Пришел час помочь ей... Надо!
Острый, голый кадык на тонкой шее Санина подскочил вверх — проглотил подступивший к горлу ком. Скрипуче откашливаясь, не сводил округленных, помокревших глаз с пана управляющего: куда гнет?
А Бережной рубил напрямик:
— Положишь мину в вагон, в зерно... Завтра-послезавтра состав отправим.
Вытащил из ящика сверток, подал.
— Бери, не бойся. Сработает она где-нибудь в Харь-ковщине, а то и дальше... На.
Как к горячему потянул руки Санин. Прикрывая1 сверток полой рыжей куртки, косился на дверь. Перенял Бережной его взгляд, успокоил:
— Шито-крыто будет... Домой отпускаю тебя. Захворал, мол. А попозже нынче наведайся... Вроде охрану проверить... Ступай.
Задом открывал Санин дверь.
К концу дня ожидал Демьян Григорьевич развязки^ И прогадал: явилась она ровно через час, как вытолкал от себя помощника. Вслед за Саниным вышел из кабинета и сам. Не мог сидеть один — думалось всяко... В самом дальнем хранилище нашла его раскрасневшаяся секретарша.
— Господин Штерн требует вас, пан управляющий,
— Иду, ступай.
Девица надула накрашенные губы, крутнулась на тонюсеньких каблучках и пошла путаными шажками — юбка узкая, модная. Кто-то из парней присвистнул вслед:
— Перышко вставить бы... и полетела фрау.
Бабы-веяльщицы, сидевшие в ворохе пшеницы, прыснули.
Окончил Демьян Григорьевич возиться с веялкой, долго оттирал песком и полоскал в пожарной кадушке мазутные руки. Со стороны глядеть, ничто не выдавало в нем беспокойства. Шел по просторному двору своим твердым хозяйским шагом. Кивком отвечал на приветствия рабочих. Сигаретку только забыл припалить. Двигал ее языком во рту из угла в угол, не замечая. Так и ввалился с неприкуренной.
Майстер Штерн встретил управляющего захлебывающимся смехом. Трясся в кресле, весь синий от натуги, слова выговорить не в силах, только костлявым пальцем тыкал в развороченную газету на столе — на Левшин кирпич.
Демьян Григорьевич сохранил на лице недоумение. И впервые, кажется, за время совместной работы обернулся к переводчице (нынче шеф прихватил и ее). Та объяснила, что шутка с «миной» очень насмешила май-стера. Но она напрасна. Пану управляющему следовало бы приглядеться к другим на элеваторе, господин Санин в подобной проверке не нуждается. Бережной нахмурился:
— Добро, добро... А дня через два Санин упал с элеваторной башни. Днем, у майстера на виду. Лазили они все, приглядывали свободные помещения для хранилищ. Отстал где-то Санин и оступился. Только у Левши сужались странно глаза, когда он слышал рядом разговор о покойном.
