Кабинет начальника районной полиции обставлен скромно. Непокрытый огромный стол, дюжина стульев и табуреток вдоль стен. У самого начальника обтертое старинное кресло с резной высокой спинкой. Бархатную обивку уже не понять — зеленая она была снову или голубая. Над креслом — портрет Гитлера в пояс. «Гитлер-освободитель», — восклицала красными как кровь буквами надпись. Защитный френч с накладными карманами, лицо в гордом полуобороте, взгляд тяжелый, проникающий и известные по карикатурам Кукрыниксов усики. Пол заплеван, затоптан, усеян окурками немецких сигарет.
Илья сидел в кресле. Нога на ногу, вздутые, помутневшие от бессонных ночей и самогонки глаза скошены в окно на парк. Не сразу обернулся он и тогда, когда втолкнули к нему Мишку. На скрип двери и топот ног левая бровь прыгнула кверху и опять стала на место, изогнутая тревогой.
Только что увели Федьку Долгова. Разговор вышел коротким. На первый же вопрос Федька ответил, как отрубил:
— Ты, дядька Илько, лучше меня не допрашивай. Напрасная трата слов.
Долго высасывал начальник полиции дым из сигареты, подыскивая сердечное, что бы могло взять за живое этого колючего парня.
— Глупый ты еще... Был бы батька живой...
— И отца моего не трогай. С клинком в руках он добывал советскую власть, а ты в то время...
— Договаривай, договаривай, — поддержал Илья, чаще пыхтя сигаретой.
— Ты враг.
— И все?
— Все.
Этого красноголового сопляка Илья знал смалу — рос вместе с его детворой, озоровали, бегали в школу. Не в диковинку и его упрямство, к тому же комсомольский вожак. Так что разговор на самом деле никчемный. Вот что скажет тот, другой? Толовые шашки, конечно, они могли раздобыть где угодно, в любой канаве, окопе, в садах... Сколько всего этого оставил после себя фронт!
Наган тоже... Достали где-нибудь в Салу. А вот шнур?.. В мешке шнура не было. Шнур оказался в его, качуринском, доме... Ленька! Ленька! Покрепче взяться — сознаются. Что тогда с сыном? Брать тоже?! Отпустить всех и делу на том поставить крест? Немцы! Узнают, что готовился взрыв того проклятого склада, подрывники пойманы, а потом... отпущены! И кто же отпустил?!
Расстегнул Илья верхние крючки гимнастерки, устало откинулся в кресле. Пальцы правой руки заметно дрожали. Положил ее, распяленную, в синих узлах вен, на стол, чтобы унять дрожь.
— Так, говоришь, Беркутов ты?
Вопрос был неожиданным и каким-то необычным. Шел Мишка с твердым намерением вообще молчать. А тут молчанием не отделаешься.
— Ничего я не говорю.
Переступил с ноги на ногу, краснея, отвел глаза на мраморную выщербленную пепельницу, забитую окурками.
— Леньку Качуру знаешь?
— В классе одном сидели. — Мишка пожал плечами, досадуя, что вынужден отвечать и на этот вопрос.
Илья, оттягивая куцый, не отросший еще каштановый ус, внимательно следил за Мишкиным то бледневшим, то красневшим лицом. «Вот он какой, сын знаменитого Красного Беркута... Кажется, не в батьку: жидковат. Еще и выболтать может...»
— Что делали на Салу, возле питомника?
Именно этого вопроса и ждал Мишка. Стал ровнее, головой уже не дергал, не отводил и глаз.
— Взрывчатку где взяли?
Ткнул Илья окурок в пепельницу, гася, повертел им. Смотрел выжидающе, напряженно, подрагивая выгоревшей бровью.
— В молчанку грать будем?
Голос его набирал силу. Верхнее вспухшее веко дернулось несколько раз кряду. Потер его пальцем, не помогает. С трудом заставил себя усмехнуться.
— А дружок твой поразговорчивее. Ага. Так что, парень, и тебе не советую...
Откровенно насмешливая улыбка парня вывела начальника полиции из мнимого благодушия. Оттолкнул ногой кресло, вышел из-за стола. Руки в карманах, раскачивался на широко поставленных ногах взад и вперед. Губы прикушены.
Хрипло задребезжал на стене телефон. С озлоблением схватил Качура трубку, приставив к уху, тотчас вытянулся по привычке, как солдат.
— Начальник полиции... Да, да, — глянул на руку, — с час назад... Понятно, господин лейтенант, но... Мы и занимаемся ими... Так, так. Ну, воля ваша...
Повесил трубку. Подошел к Мишке вплотную.
— Кто еще в станице из ваших дружков? Кажи, сукин сын... Иначе...
Не размахиваясь, поддел кулаком подбородок. Взмахнул Мишка руками, будто хотел ухватиться за что, упал на спину. Головой долбанулся об стенку.
— Повешу стерву! На самом виду, на площади! Заодно — и мать.
Мишка привстал на колено, встряхнул налитой режущим звоном головой. На пол отхаркнул соленый красный сгусток. Глаза вспыхнули недобро, как у кота, прижатого к стене собаками. Схватил табуретку за грязную ножку. Только-только успел пригнуть голову начальник полиции, но все же обожгло возле глаза, на скуле.
На грохот вбежал Степка Жеребко.
— В комендатуру! Обоих!
