Ночью шел дождь. К утру прояснилось. За бугром, поверх малиновой каймы сальских круч, клубились тучи.
Спал Ленька на веранде. Подняв голову от теплой подушки, прислушался. В кухне бубнили голоса. Подумал, отец с матерью, но по кашлю догадался: дядька Макар. Мысль об отце вспугнула окончательно сон. Вскочил, застегивая рубаху, ловил ухом разговор.
— Да оно ить, сеструшка, знать, где брякнешься, соломки бы подстелил. Так-то. Бежать Леньке за Волгу...
— А ты что остался? — вплетался материн голос.
— Гм, я... На кой ляд нужен кому. Был бы в начальстве алилартейный,— горячился дядька. — Убегу, ну? А ораву на кого брошу? Оно ить до чертовой дюжины их, быстрюков, мал мала мельче. А с Ленькой —сурьезное дело, не шутейное. Комсомолец — раз, да и батька, скажут, на фронте... Одно к одному. Оно ить люди разные в станице, сболтнут слово...
Натужно откашлялся.
— От Илюхи писем боле не было?
Ответа материного Ленька не расслышал, но понял: о возвращении отца скрывает. Переступил порог, хмуро поздоровался. Дядька Макар, как и всегда, сидел возле печки. Сосал самокрутку, дергал из-под себя бурьян и подсовывал в огонь. Мать месила тесто.
— Аника-воин, — отозвался Макар на приветствие племянника.
Потоптался Ленька без дела возле порога, хотел выйти.
— Погоди, парень... Оно ить наши-то того... Станица голая. Беркутов вон с -вечера укатил... Дружок твой, Мишка. Ты как же думаешь?
Макар выжидающе глядел на Леньку мутными водянистыми глазами.
— Кобыла пускай думает: голова у нее здоровая.
— Ишь ты... Да я к чему? Тебя ради, дурака. Немцы не сегодня-завтра в станицу явются. В Озерске смолкло уже. Бои вон куда подались, стороной. Им Царицын нужен... Батька с ума сойдет, ежели с тобой тут чего такое приключится.
У матери тревожно заблестели глаза. Выпрямилась над деревянным корытом, подсунула под платок смоляную прядь. Ленька зло швырнул скомканную бурьянину в огонь, вышел, лишь бы не встречаться с матерью взглядом.
Стоял Ленька у обрыва, не видя и не слыша ничего, «Отец...» Казалось, вся станица знает, что Илья Качура под Озерском бросил в бою своих товарищей, сбежал и сейчас хоронится на чердаке, как вор. Теперь ему, Леньке, по улице не пройти — будут вслед тыкать пальцем. А друзья? Как он посмеет глядеть им в глаза!
Сверху на тополе треснуло, зашуршало; чуть не на голову Леньке спрыгнул Карась, самый младший брательник Федора Долгова. Поддерживая штаны, пригибаясь, нырнул в терн, но, опомнившись, вернулся,
— Ты, Ленька?
Перевел дух, показал за речку:
— В загоне копны черные и... шевелются. Брешу? Рот фронт! Айда на тополь.
Мигом оседлали толстый сук. Карась тянулся рукой в сторону хлебов, сопел на ухо:
— Погля, погля, вона...
Между желтыми, освещенными солнцем копнами Четко выделялись темные. На одной, что побольше, вспыхнул ослепительно белый огонек и погас, похоже, отразили свет. «В бинокль смотрят»,—догадался Ленька.
— Не вытыкай свою красную башку! Подумают черт знает что... Танки это.
— Танки? — Карась округлил зеленые кошачьи глаза.
Черные копны зашевелились, поползли. Не сговариваясь, Ленька и Карась спрыгнули наземь, побежали по-над Салом. Из-за плетней крайних дворов белели бабьи платки, торчали стриженые ребячьи головы. Глазели все на гребень у моста. Показался сперва ребристый хобот орудия, потом серая плоская башня. Постоял, раздумывая, мягко покатился вниз. На непросохшем, прибитом ночным дождем глинистом спуске тянулись за ним две зубчатые полосы от резиновых шин.
— Броневики, — шепотом поправил свою догадку Ленька.
На мост броневик въезжал робко. След в след спустился другой, третий...
Карась будто с цепи сорвался:
— Наши! Наши! Вон на переднем буква «К» написана!
Перемахнул канаву и во весь опор помчался за машинами.
Догнал его Ленька на базарной площади. Все пять броневиков стояли на виду, прижимаясь к домам. Большой у сельмага окружала куча мальчишек; с ближних дворов сходились бабы, старики. Со скрежетом откинулся круглый люк; как из норы, выскользнул оттуда длинный беловолосый парень в изодранном комбинезоне. На шее — огромный черный бинокль. Лицо загорелое; голубые глаза пытливо оглядывали сверху терновчан, кого-то искали. Поманил пальцем обросшего, с одутловатыми щеками человека в кепке, защитных солдатских шароварах и ботинках.
— Ком, ком...
Жгучим обручем стянуло Леньке грудь. Первым желанием было скрыться за-углом магазина, но ноги не оторвать от земли, будто их пришили гвоздями. Увидал, что Карась как ни в чем не бывало рисует пальцем на запыленном борту машины какие-то крендели, отлегло. Подошел ближе — расслышать получше, о чем будет спрашивать фриц.
— Во ест дорога Зим-фники?
Обросший, дергая контуженной щекой, глотая слюну, не мог вытолкнуть застрявшее в горле слово; руки сами собой заболтали в воздухе: не знаю, мол, не здешний.
— Не снаешь?
Теперь у немца улыбались не только голубые глаза, но и обветренные губы.
— Не снаешь? — переспросил, подбрасывая на ладони плоский с обтертой чернью пистолет.
Бабы затаили дыхание. Слышно было, как на карнизе соседнего с сельмагом флигеля ворковал голубь.
Офицер, не целясь, выстрелил.
Площадь опустела. Лежа ничком, зевая, будто все еще пытаясь высказаться, обросший сгребал вокруг себя руками ошметки просохшей грязи; стоптанные каблуки солдатских ботинок мелко выстукивали о землю, поблескивая на солнце сточенными шляпками гвоздей.
До потемок через станицу двигались войска Нескончаемый поток машин! От штабных до двухосных грузовиков с полотняными навесами, битком набитых солдатами в рогатых касках. От пыли померкло солнце. Шли без остановки. От моста сворачивали не на площадь, а в крайний проулок, на выгон.
Возле Картавкиной хаты скопилось до десятка машин. Легковые и один вездеход. Видать, начальство немалое. Подтянутые, выбритые офицеры окружили низкорослого, рябого с огромным серебряным орлом на животе. Через его плечо почтительно заглядывали в карту, которую он держал. У кручи, на солнцепеке, торчал долговязый, в огромной фуражке — наблюдал за ветхим мостом. Не отворачиваясь от ветра и пыли, руки в бока, жевал погасшую сигару. На огороде у колодца плескались денщики и шоферы. Черпали брезентовыми ведрами воду и окатывали белые, без загара спины. Ржали от студеного, как стоялые жеребцы. На подбор все: белобрысые, красномордые, мускулистые.
На колонну Ленька уже не глядел. Пристроился к детворе, облепившей канаву под акациями. Притягивали люди. Какие они? Зачем пришли? Чужая речь, чужой смех скребли душу. С утра самого, как у сельмага убили человека, в глазах его застрял испуг. Не проходил он до сих пор. Из пересохшего горла за весь день не выронил ни единого слова. Даже сильный взрыв неподалеку, на площади, не встряхнул его. Завертел головой: бомбят, наши?! Нет, молчит небо.
Вдруг мальчишки сорвались все разом. Кинулись в колонну и пропали в клубах пыли. Ленька огляделся: что вспугнуло их? Позади — Карась. Кусал губы, а на пыльных щеках темные полоски от слез.
— Там, на площади, фрицы... Ленина... взорвали. Ленька прищурился. И погасли в глазах искорки испуга
