Казинец И.П. |
Теперь вряд ли уснуть до утра. Так было уже не раз, с самого детства. И удивительное дело: иногда напрягал память, пытаясь мысленно нарисовать образ отца, и ничего не получалось. Видимо, потому, что вообще детские воспоминания у него остались какие-то лоскутные, отрывочные. Мелькнет перед глазами эпизод, второй, а целой картины не получается. То же самое и с отцом. Помнится, чуб у него выбивался из-под папахи — густой, смоляной, волнистый. И глаза — черные-черные, то строгие, задумчивые, то ласковые, с искринкой-смешинкой.
А вот во сне он приходил к Исаю весь целиком, в скрипучих командирских ремнях, высоких сапогах и синих галифе — таких, какие носили кавалеристы в Саратове. Они квартировали недалеко от нефтяного техникума, в котором учился Исай. Возможно, в жизни отец не носил ни командирских ремней, ни синих галифе. Кто его знает. Но в мальчишеских снах он приходил к сыну именно таким. Приходил и молча гладил по голове. Гладил во сне, потому что в жизни не довелось Казинцу натешиться сыновьями и дочерьми. Как и сыну познать отцовскую ласку.
Партизанский отряд стал Павлу Казинцу и семьей, и домом. Вместе с другими рабочими степного городка Геническа бил он белогвардейцев, делал революцию на юге Украины. Да схватили беляки боевого командира отряда Казинца и двух его дружков. Расправа была короткой, без суда-разбирательства. Больно уж насолили партизаны белым. Вывели пленников на рассвете к пшеничному полю, и грянул залп. Упали замертво боевые товарищи, а раненый Павел бросился в густую пшеницу.
Да не ушел далеко. Его, продырявленного пулями, истекающего кровью, добивали штыками. Потом полосовали на куски уже мертвое тело.
Отряд поздновато подоспел на выручку. Похоронили трех героев в освобожденном Геническе.
С тех пор и приходил отец к Исаю в снах. Особенно часто в детском доме. Да, пришлось матери отдать троих детей в детский дом. Время было трудное. А у нее на руках осталось пятеро...
Исай приподнял голову, осмотрелся. Сквозь мрак проступали очертания незнакомых предметов. Где он? А-а-а...
Вспомнились вчерашние встречи, вечерний разговор за столом. Это Константин Денисович, его новый начальник, разворошил воспоминания. Он, оказывается, тоже воевал в гражданскую, бил беляков. С ним, кажется, работать будет можно. Простой человек, душевный. В гостиницу не пустил. Живи, говорит, у меня пока, места хватает.
Да и жить-то ему в Минске недолго. Через день-два получит назначение — и на колеса, на новое место. Не привыкать. Поучился, поработал за свой короткий век и в Горьком, и в Саратове, и в Сормове.
Но задержаться в Минске пришлось. Константин Денисович Григорьев, управляющий республиканской конторой «Главнефтесбыт», не спешил расставаться с молодым инженером, поручил ему здесь на месте организацию базы.
— Отпускайте, Константин Денисович, отпускайте,— просил Исай Павлович.— Не подумайте, что мне претит работа в столице. Но ведь и устраиваться нужно, обживаться. Семья у меня, детей двое, племянника воспитываю. Привык к семье, не могу холостяком...
И вот в конце концов в кармане назначение на должность главного инженера Белостокской конторы нефтесбыта. Телеграмма семье. Железнодорожный билет себе. Багаж небольшой. Как говорили древние философы, все свое с собой носил.
Жена Григорьева Людмила Михайловна при прощании приглашала:
— Вы уж как в Минск будете наезжать, то к нам, запросто, по-свойски...
А Константин Денисович, хмурясь и стараясь не показать, что он расстроен, посоветовал:
— Настороже будь, приглядывайся. Граница там под самым носом. А время такое...
Какое было время, Исай и сам видел. Беспокойное время. Но в Белостоке над этим задумываться почти не приходилось. Окунулся с головой в работу. Учреждение новое, буквально все нужно организовывать с самого начала. А тут коммунисты секретарем партийной организации избрали. Ответственность, заботы, и время — как мгновенье. Всего сделать все равно никак не успевал, хотя и вставал с рассветом, ложился за полночь.
И вдруг это страшное слово, ставшее на первый план, родившееся в грохоте взрывов, дыме и огне, в стонах и криках, в реве самолетов с черными крестами,— война! Они успели погрузить семьи в эшелон. Самим нужно было организовывать эвакуацию ценностей. Что не успеют вывезти — уничтожить.
Особая забота была о горючем. Что с ним делать? Огромные резервуары и цистерны на железнодорожные платформы не погрузишь. Перекачать? Так это же тысячи тонн.
В последний раз собрались на совещание работники Белостокской конторы нефтесбыта. И не в кабинете, конечно, а здесь, возле цистерн. Нещадно палило солнце. Над резервуарами, окрашенными в серебристую краску, дрожало знойное марево.
— Придется взорвать,— облизывая пересохшие губы, ни к кому конкретно не обращаясь, произнес директор конторы Зеленковский.
— Или поджечь,— добавил Казинец.— Пока будем доставать взрывчатку — всякое может случиться... Поручите это дело мне.
— Нет,— покачал головой Зеленковский.— С этим мы сами справимся. Ты же секретарь партийной организации — тебе о людях заботиться. Ты вот что, Исай Павлович, догоняй-ка эшелон. Предупреди, чтобы ожидали нас в Минске, пристрой там детишек...
— Понял,— тряхнул волнистым запыленным чубом Казинец.— Сделаю. Запишите мой минский адрес. А нет — так на квартиру к Григорьеву заезжайте.
Прощаясь, они надеялись на скорую встречу. Они еще не знали, сколько неожиданностей, крутых поворотов и суровых испытаний приготовила им война. Не мог угадать своей дальнейшей судьбы и Исай Павлович Казинец, отправляясь из Белостока в Минск. Он думал догнать эшелон, встретиться с семьей, пристроить ее, позаботиться о сослуживцах, а потом проситься в любую часть и — в бой!
* * *
24 июня, когда город уже горел и рушился, когда тучи дыма заслонили чистое небо и из этих туч черными закопченными стаями прямо на головы людей пикировали вражьи самолеты, Григорьевы двинулись на Борисов. Двинулись дорогой смерти. Воронки, взрывы, трупы, искареженные машины, разбитые повозки... Ужас в детских глазах, отчаяние — в женских, ярость — в мужских. Дошли до Смолевич. Дальше отступать было некуда. Дорогу перерезал немецкий десант. Пришлось возвращаться в Минск.
Вот их улица, а вот и... Нет, это не их веселый уютный домик. Груда развалин, а над всем этим, как надгробье, кусок белой оштукатуренной стены. На нем косо углем от головни, взятой с пожарища, написано: «Где вы? Я нахожусь на улице Берсона, 12. Валерий».
Как будто свежим ветром дохнуло в иссушенные, опаленные лица. Это он, Исай Павлович Казинец, их Валерий. Почему-то в детском доме его звали не Исаем, а Валерием. Он сам привык, и при первом знакомстве с Григорьевыми отрекомендовался: «Валерий». Так его и звали.
На улицу Берсона пошла Людмила Михайловна. Исая Павловича она встретила на улице.
— Валерий! — вырвалось у нее, и Людмила Михайловна бросилась к Казинцу.
— Т-с-с-с! — приложил палец к губам Исай Павлович и осмотрелся. Поблизости никого не было, но тем не менее Казинец заговорил вполголоса: — Я теперь не Валерий, а Славка. Понимаете? По документам Вячеслав Юрыгин...
У него был трезвый расчет. В Минске не многие знали коммуниста Исая Казинца. Но кое-кто все же знал. Зачем лишний риск? И Исай Павлович взял паспорт Славки Юрыгина, своего дружка, погибшего по дороге из Белостока в Минск. Теперь не было больше Валерия, Исая Казинца. Был Славка.
А между тем Исай Павлович расспрашивал Кашичкину (жена Григорьева оставалась на девичьей фамилии):
— Не удалось эвакуироваться? Дорогу перерезали, говорите? Ну, ничего, и здесь работы хватит... Где Константин Денисович? Нашли квартиру? А я пришел — вашего дома нет. Думаю, давай напишу на всякий случай... Переселяйтесь ко мне, а?
Он был оживлен, весел, перескакивал с одной темы на другую, будто все шло, как надо, и в городе хозяйничали они, а не немцы.
— Исай Павлович,— подняла глаза на Казинца Кашички-на и, заметив, что он укоризненно закачал головой, поправилась: — То есть, Слава... Как вы можете? Ведь все рушится, столько смертей... Константин Денисович в сарай засел, на улицу глаз не показывает. Схватят — убьют...
— В какой сарай? — изумился Казинец.
— Ну , мы у знакомых поселились. У них сарай хороший, с сеновалом. Это на Чкалова...
Исай Павлович хохотал до слез, еле успокоился и доверительно взял Людмилу Михайловну за руку.
— Извините, сравнил с прошлым. Ведь я его чаще в кабинете видел. Еще табличка такая на дверях висела: «Без доклада не входить». Входили, правда, без доклада. А то по телефону он мне разносы делал. И тут — сарай...
— Ничего удивительного, время такое; хорошо, хоть сарай цел,— вздохнула Людмила Михайловна.
— Хорошо, пойдем к нему,— предложил Исай Павлович.— Конспирация — вещь хорошая. Только не в сарае. Действовать нужно, драться...
Константин Денисович смотрел на своего бывшего подчиненного и не узнавал его. Что это? Неужели он ошибся в Казинце? Как могут меняться люди! Перед ним стоял одетый с иголочки высокий брюнет. Шикарный костюм, модный галстук, в манжетах поблескивают золотые запонки. Экипировку дополняют фетровая шляпа и лаковые туфли. Этот контраст после всего виденного при отступлении и возвращении в Минск резал глаза, вызывал недоумение и раздражение. К чему такое пижонство? А возможно это больше, чем обыкновенное легкомыслие?
— Уж не на службу ли поступил к новым властям? — сухо, не отвечая на приветствие, подчеркивая каждое слово, спросил Григорьев.— Как изволите теперь называть: товарищем, гражданином или господином?
Казинец всегда отличался умением разгадывать мысли собеседника. Вот и теперь он хохотнул и, присев на опрокинутый бочонок рядом с Григорьевым, заговорил оживленно, весело:
— Вы насчет моего туалета? Все правильно. Это мой пропуск. Пусть думают, что для меня вроде праздника, будто я рад немцам. Логика тут простая. Раз человек вырядился, значит, ему бояться нечего, он рад-радешенек. Доверия больше. А нам, Константин Денисович, нуяшо втираться в доверие. Думаю, застряли мы не на день и не на два. В сарае да погребе не отсидимся. Надо быть на людях и с людьми. Нужно организовываться и...
Его загорелый, размером с крупную дыню, литой кулак тяжело опустился на колено.
Григорьев был рад тому, что ошибся, что видит прежнего Валерия, до конца преданного делу партии коммуниста. Хотя уже и не совсем прежнего. Теперь в нем чувствовалось больше собранности, целеустремленности. И опыта. Да, опыта, хотя, кажется, откуда бы ему было взяться. Видимо, там, в Белостоке, сдружился с бывшими подпольщиками, накопившими большой опыт борьбы с дефензивой. Или заговорила кровь отца?
А Казинец развивал свой план действий:
— Одевайтесь, Константин Денисович, сходим в одно местечко. Кое-кто из наших остался, я с ними встречался. Георгия Семенова вы ведь знаете?
— Нет, только понаслышке. Встречаться не приходилось.
— Ну, много потеряли. Это ценный человек. Специалист в военном деле. Знающий, не из пугливых. Я с ним познакомился при эвакуации из Белостока. Тоже в Минск добирался. Теперь у тетки живет. Я вам доложу, женщина расторопная, смекалистая. Приемник сохранила. Мы его на чердаке замаскировали. Москву берет прекрасно.
— К Семенову, так к Семенову.— Григорьев поднялся и начал одеваться.— А далеко живет?
— Да нет, поблизости. Только мы не к нему зайдем. У нас встреча намечена в другом доме, тоже на Червенском. У Семеновых собираться не с руки. Приемник там, кое-что другое. А вдруг привлечем внимание. К Вячеславу Никифорову заглянем...
Домик, в котором жил Вячеслав Никифоров, действительно как нельзя лучше подходил для нелегальных встреч. Здесь можно было укрыться от постороннего глаза. С улицы его не видно. И только пройдя по узкому проходу между заборов, Григорьев увидел перед собой небольшое строение какого-то необыкновенного вида, утонувшее в зелени деревьев и густых кустов.
— Итальянская архитектура,— вполголоса заметил Казинец.— Где Рим, где Минск, а вот построил кто-то. Говорят, дореволюционный еще дом. Зато хозяин совсем наоборот — вполне современный человек. С ним можно обо всем откровенно.
— Не горячись, не горячись,— остановил Исая Павловича Григорьев.— На улице лишнего не болтай...
Но осторожничать не пришлось. И Георгий Семенов и Вячеслав Никифоров, как и Казинец, были настроены по-боевому, рвались в дело, раздумывать и выжидать не хотели.
Договорились создать бюро группы «нефтяников» — бывших служащих конторы нефтесбыта — и искать связей в городе. В бюро вошли Казинец, Григорьев, Семенов.
— А теперь зашифруемся,— озорно блеснул черными глазами Казинец и тряхнул густым волнистым чубом.— У меня паспорт на Вячеслава Юрыгина. Значит, я Вячеслав...
— Не Вячеслав, а Славка, как сам вчера говорил,— перебил его Георгий Семенов.— Кличка есть кличка, и здесь нужна пунктуальность.
— Точно. Ну, а вы? — повернулся Славка к Григорьеву. Константин Денисович, задумавшись, тер виски кончиками пальцев.
— Насчет клички, то можно старую оставить, с гражданской — Катай. Но ведь и фамилию менять надо. Немцы иебось уже где-то записали, что был в городе такой коммунист, советский работник Григорьев... У меня есть возможность выправить документы. Буду Виктором Прокофьевым.
— Есть, учли.— Славка перевел взгляд на Семенова.
— Я — Жук. А по документам буду Ефремом Степановым. Тоже кое-чем запасся.
— Хорошо, запомним.— Славка явно спешил, а поэтому говорил кратко и четко,— Никифоров... Ну, скажем, Ватик... Подходит?
— Вполне.
— Засиживаться не будем,— заторопился Славка.— Пошли...
На крыльце их остановила мать Батика.
— Осторожно, детки, обходите их за семь верст. На Червенском рынке облава. Кто-то на Могилевском шоссе их машины подорвал и солдат побил. Так лютуют... Вы уж лучше огородами да задворками...
Женщина подсказывала дело. Раз пощипали немцев, то теперь они будут хватать подозрительных. Нужно поберечься. Пошли через железнодорожное полотно и выбрались на тихую Вузовскую улицу.
И тут из-за плетня послышался приглушенный голос:
— Константин Денисович! Кто-то узнал Григорьева.
— Константин Денисович, не пугайтесь, это я, Игнатенко,— всхлипывала за плетнем женщина.— Зайдите на минутку, помогите моему горю...
Да, это была жена Сашки Игнатенко, работника нефтесбыта. Какая же беда с ним стряслась? Оказалось, что Сашка жив-здоров, только связался, как сказала жена, с «какими-то приблудными».
А тут и сам Сашка появился. На вопросы не отвечает, только белые зубы показывает — улыбается во весь рот. Договорились встретиться вечером.
— Так что это у тебя за «приблудные»? — допытывался на встрече Славка у Игнатенко.— Давай выкладывай.
— Не имею права,— упорствовал Сашка.
— Имеешь. Мы — представители подполья...
— Вот здорово! — В Сашкиных глазах вспыхнули золотые искорки.— А мы только с ребятами думали, как бы с подпольем связаться.
— Не связываться, а вместе подполье налаживать нужно,— вмешался в разговор Катай. Ему не нравилось ни простодушие Сашки, ни прямолинейность Славки. Тоже подпольщики. Сразу метят схватить быка за рога. Осторожности ни на грош. А Славка вдруг еще и прихвастнул — «представители подполья».
Но тем не менее Игнатенко рассказал интересную вещь. У них, оказывается, создана боевая группа. Руководит диверсиями командир-окруженец. Одной из них и была вылазка на Могилевском шоссе. В группу входили в основном знакомые люди, в том числе и их общий друг Иван Новаковский, деловой и смелый парень, на которого можно было положиться.
Начало было хорошим. Удача за удачей. Группу решили присоединить к «нефтяникам». И уже 8 июля организационно оформили инициативную группу. В нее вошли кроме Славки, Катая, Жука (он же Жорж) и Ватика Зубковский, Каленик, Ревинская, Юрков, Кашичкина, Пилипушко, Гуринович, Каминский и еще несколько товарищей.
Это уже было ядро, на которое можно опереться.
* * *
Человек в темно-синем плаще и серой кепке, насунутой козырьком на самые глаза, вынырнул из-за угла, прошел несколько десятков метров по Проводной улице и, круто повернув, внезапно исчез, как растаял, за высокой калиткой. За ним, вроде как под хмельком, поддерживая друг друга, прошли серединой улицы двое — и в ту же калитку. Еще минут через десять туда же свернул русоволосый парень в полувоенной форме и солдатских кирзовых сапогах...
В просторной горнице собралось порядочно людей. Курили, говорили вполголоса. Многие знали друг друга давно, некоторые встретились впервые. Невидимые нити, благодаря энергии и поискам Славки, Катая, Жука и Ватика, теперь связывали несколько подпольных организаций из разных концов города. И вот они впервые собрались вместе на квартире Каминского, чтобы объединить усилия, слиться в одну организацию. И конечно же в первую очередь наметили организационные вопросы. Группе «нефтяников» поручили подготовить совещание для выборов подпольного горкома партии.
Поручили потому, что группу «нефтяников», или, как ее еще называли, группу сотрудников государственных учреждений, подпольщики Минска уже знали по ее делам.
В доме Георгия Семенова принимали Москву. Подпольщики склонялись над стареньким приемником и сквозь треск разрядов ловили голос Большой земли. Записывалось каждое слово сводок Совинформбюро. От руки размножать было трудно, и Казинец поставил перед группой задачу достать пишущую машинку. Ее отыскали в бывшем облздравотделе. Людмила Михайловна Кашичкина, теперь связная Катая под кличкой Белка, осваивала машинопись. На стенах домов, на заборах появились первые листовки.
А в трансформаторной будке, расположенной на том же Червенском тракте возле дома № 75, хозяйничал Борис Пупко. Здесь организовывалась маленькая типография. Нужны были не только листовки, но и своя газета. После типография была создана в другом месте — с большим размахом.
Об организации подпольщиками пропагандистско-агитационной работы в мае 1942 года, уже после ареста Казинца, гитлеровцы доносили командованию рейха следующее:
«Пропагандистский и разведывательный материал поставлял Казинец, так как отдел информации не имел приемников. Казинец слушал сообщения у непойманного еще «Жоржа» (Георгия). «Жорж» имел в своей квартире два приемника, один из которых был устаревший, собранный им самим. Вторым аппаратом был приемник типа «Лиониер» фирмы «Телефункен», изготовленный в Минске. Приобрести аппараты взялся работающий на фирме «Телефункен» инженер (бывший офицер). Последний, с тремя также арестованными сообщниками, вынес приемник с завода по частям, а у «Жоржа» собрал его.
Казинец передавал сообщения дальше в комитет через тоже арестованного связника. Кроме этого собирали еще и другие сведения, которые затем перепечатывались в секретной типографии и распространялись в виде листовок. Типография находилась в одном жилом здании вблизи гетто, руководил ею Чипчин... Типография была полностью оборудована, и в ней можно было печатать не только листовки, но и пропагандистские брошюры. При разгроме типографии был найден пробный оттиск брошюры, которая содержала одну из последних речей Сталина.
Весь необходимый материал для печатания, как матрицы, был доставлен уже названным ранее Ивановым, который стащил его из типографии «Прорыв» гор. Минска... Типография постоянно выполняла также поручения партизанских групп, находящихся вне Минска. По известным до настоящего времени сведениям, партизанам было доставлено около 3 тысяч листовок».
Можно полагать, что немцам не все стало известно о подполье, и они приводят весьма скромные данные. Да и признаваться перед начальством в том, что у них под носом подпольщики развернули такую бурную деятельность, не входило в их планы.
На самом же деле размах агитационно-пропагандистской работы был куда больше. Из приведенного отрывка фашистского документа видно, какую роль во всем этом выполнял Исай Павлович Казинец.
Одновременно Славка искал новые связи с подпольщиками. Особенно интересовали его военные. Их в городе было немало. А ведь нужно организовывать партизанские отряды, переходить к боевым действиям, потребуются опытные командиры.
И вот на квартире Георгия Глухова происходит встреча Славки с Борисом Бывалым. Встреча, которой так искали и тот, и другой. Бывалый наконец получил связь с подпольем. А у Славки под рукой оказался резерв командных кадров, который по цепочке связных нужно было переправлять в партизанские леса.
— Оружие и еще раз оружие. Боеприпасы и медикаменты. Продукты и теплую одежду. Собирайте, накапливайте, создавайте запасы,— ставил задачу Бывалому Славка.— Сколачивайте костяк партизанского отряда тут, в Минске... Нет, не одного, а нескольких отрядов. Люди будут. Важно начало. Вон на Опанского, Пушкинской, на Грушевском поселке, в Дроздах и Масюковщине лагеря военнопленных. Мы их помаленьку выводим. Подумайте, детально разработайте план, как организовать массовый выход пленных. Видимо, без вооруженного нападения не обойтись...
Бывалый, ободренный тем, что им, бывшим военным, теперь придется работать под руководством минских подпольщиков, взялся за дело. А вскоре он свел Славку с полковником Ничипоровичем. Первый контакт перерос в активное взаимодействие...
Вот с таким «багажом» за плечами Славка и открыл совещание, созванное в конце ноября в одном из домиков на улице Луговой:
— Ну, товарищи, пора начинать...
Задача была ясна. Нужен подпольный центр для координации действий, связи с партизанскими отрядами и Большой землей. Если в городе и есть законспирированный горком партии, то до установления с ним связи необходимо создать временный руководящий орган. Пусть он пока называется не горкомом, а, скажем, дополнительным партийным комитетом.
Кое у кого были сомнения, а не будет ли созданный партийный комитет самозваным органом. Как-то все необычно. Ни полномочий сверху, ни утверждения. Ведь до войны все было четко разграничено, полная субординация...
— Сейчас не довоенное время, а война,— развеял сомнения Славка.— Москву мы только слушаем, а связаться не можем. Но партия обращается ко всем, кто остался на оккупированной территории, призывает создавать подпольные организации, партизанские отряды, диверсионные группы.
Славку поддержали Владимир Омельянюк, Степан Заяц и другие товарищи. Тут же уточнили партийные клички и каналы связей между группами.
— Какие будут кандидатуры в руководящий орган? — категорическим взмахом руки остановил разговорившихся подпольщиков Славка.
После минутной тишины послышались голоса:
— Славка!
— Катай!
— Жук!
Едва Вячеслав Никифоров успел все записать, как распахнулась дверь и в комнату влетела связная Пилипушко, дежурившая во дворе.
— Товарищи, опасность! На улице немцы и полицейские... Близко...
Расходились по одному. Возле сарая была еще одна калитка, которая вела в старый сад, а оттуда к Свислочи. Подпольщики растворились в серой мгле ноябрьского, насквозь пронизанного дождем и ветром дня.
Но главное дело было сделано. Центр, мозг подполья оформлен и начал действовать. Это был первый подпольный горком партии Минска.
А еще через несколько дней совещание было продолжено уже по инициативе горкома. На этот раз в двухэтажном железнодорожном доме по улице Чкалова собралось большее количество представителей подпольных групп. Дополнительно избрали двух членов бюро, а секретарем горкома — Славку. С тех пор его только так и называли — Славка Победит.
* * *
Смеркалось. За окном глухо завывал ветер, зло путаясь в голых ветвях деревьев. Время от времени по крыше что-то барабанило: не то крупные капли дождя, не то поднятые сивером с пепелищ горсти мелкого угля и песка. А в горнице уютно, тепло. Приятно сидеть, прислонившись спиной к лежанке, и вести неторопливую беседу. Антон Зубковский собрался было уходить, но Славка уговорил его остаться. Неровен час наткнется ночью на патрульных, с липовыми документами недолго и до греха.
— Зачем тебе самому ходить в гетто? — упорствовал на своем Антон.— Ты ведь секретарь. Людей у нас мало, что ли, некому поручить? И без тебя соберут вещи, продовольствие. Это уж руководителей групп забота...
Славка, поправляя обеими руками пышную шевелюру, задумчиво качал головой.
— Нет, Антон, не в этом дело. Вещи, оружие без меня и соберут, и партизанам переправят. С человеком интересным я там познакомился. Скромный — слышал о таком?
— Нет, не приходилось.
— Смоляра кличка. В Коминтерне когда-то работал, в Западной Белоруссии в подполье чудеса творил.
— Так его нужно вывести к нам, законспирировать;— загорячился Зубковский.
— Зачем же выводить? — возразил Славка.— Он и сам может сто раз выйти, все входы и выходы знает. Да такой человек и там нужен. На нем многое держится. А вот насчет опыта — это пожалуйста. Охотно рассказывает обо всем. Учусь у него. Поэтому и хожу...
В дверь постучали — часто, громко, тревожно. Славка и Антон насторожились. Свои так не стучали. Да и никаких встреч на сегодняшний вечер не намечалось.
Из кухни вышла Елена Ревинская, переглянулась со Славкой и пошла отворять.
Уже из сеней послышался причитающий надрывный женский голос:
— Люди добрые, помогите. Защитите от насильников. Леночка, у тебя мужчина квартирует... Помогите, спасите моих деток...
— Кто это? — недоуменно посмотрел на Ревинскую Славка.
— Соседка; здесь, на улице Берсона, живет... Что-то стряслось с детьми...
— Что случилось, толком объясните,— затряс Славка женщину за плечи.
— Ой, немцы! — причитала та.— Наехали во двор пьяные, с машинами, деточек моих терзают...
— Сколько их, немцев?!
— Д-двое,— мелко стуча зубами, еле выговорила женщина.
- Антон, за мной! — рванулся к выходу Славка. Зубковский успел набросить на плечи пиджак, щелкнул барабаном нагана, проверяя патроны, и выбежал вслед за Славкой...
Во дворе стояли два немецких грузовика. В кабинах никого. В кузовах — только какие-то ящики, да из-за них торчат тупые рыла станковых пулеметов.
На крыльце, свесив голову на колени, сидел и громко икал пьяный эсэсовец. Второй развалился в горнице на стуле, а рядом с ним на полу лежала истерзанная девочка.
— Ах, гадина! — крикнул Славка и сделал рывок. Он отлично владел ножом. Фашист не успел подняться...
Втащили в комнату труп второго бандита.
Хозяйка, обхватив голову дочери, плакала навзрыд, билась затылком о кованый сундук. Антон и Славка подняли их и еле привели мать в чувство.
— Забирайте детей и на Грушевский поселок! Вот вам адрес,— вырвал из блокнота листок Славка.— Пока не спохватились, дом сожжем — и концы в воду.
Отправив хозяйку, Славка и Антон пошарили в кузове. Ящики были с патронами. Нашли запасные канистры с бензином. Облили дом...
Через несколько минут они мчали в сторону Кальварийского кладбища. Сзади в ночное небо рвался столб огня, отсвечивая тревожными бликами в стеклах кабин. Машины замаскировали в больших стогах сена за зеленхозовским питомником. Они им еще пригодятся — и машины, и пулеметы с патронами.
Вернувшись домой, Славка попросил Елену Ревинскую послать на Грушевский поселок врача. Девочке нужна была медицинская помощь. И туда срочно отправилась Вера Михайловна Гуринович.
Подпольщики установили связь с отрядом, который действовал в Логойском районе, и двумя отрядами, базировавшимися около Руденска. Эти отряды, пополненные выведенными из Минска военнопленными, были объединены в один. Командиром избрали полковника Ничипоровича. В армии он командовал 208-й мото-стрелковой дивизией. Такой же номер присвоили и партизанскому отряду. В память о боевом дивизионном знамени, о павших в неравном бою с фашистами, как напоминание захватчикам, что живые несут эстафету дальше, до победного конца.
Этот отряд систематически снабжался подпольщиками Минска. От пулеметов и автоматов до варежек и сахарина получали партизаны по своим заявкам. Все это концентрировалось на явочных квартирах, адреса которых давал связным сам Славка.
А потом горком организовал снабжение и других отрядов, создававшихся в окрестностях Минска. Их костяком были рабочие предприятий города, железнодорожники, бойцы и командиры Советской Армии, освобожденные из лагерей. Тяжело раненных партизан привозили в город на лечение к врачам-подпольщикам.
* * *
Первые повешенные в Минске — мать и сын Щербацевичи, их родственники и знакомые. За ними — новые жертвы. В разных районах изувеченного города ветер раскачивал на столбах трупы повешенных. По утрам трещали залпы в оврагах за городом — там расстреливали патриотов. Отряды карателей неожиданно появлялись в партизанских лесах.
Славка метался из одной группы в другую. Возможно, есть надежные люди в управе, полиции, комендатуре? Нужно, чтобы поступала точная информация. Кое-кто из надежных, конечно, служил у немцев, но далековато от источников точной информации.
— Твой Сашка Игнатенко — бухгалтер? — как-то спросил Славка у Катая.
— Бухгалтер, сильный финансист,— подтвердил тот.
— В городскую управу мы его не сможем устроить? — рассуждал вслух Славка.— Сможем. Если только прикинется немецким лизоблюдом. У него, кажется, артистические способности есть...
— Подполье поставит задачу, так будет хочешь артистом, хочешь гитаристом. У нас люди дисциплинированные, любой приказ выполнят.
Сашка, узнав, в чем дело, стал белым от волнения и даже начал заикаться:
— Н-нет, не п-по м-мне работа. Я в п-партизаны...
— Не в партизаны, а в управу,— строго оборвал его Славка.— Просись бухгалтером, счетоводом — кем хочешь. И подожми хвост, старайся услуживать, лезь на глаза начальству. Советскую власть, коммунистов можешь ругать на чем свет стоит. А там, смотришь, и видный пост займешь. Чем выше залезешь, тем больше знать будешь.
— Какими глазами люди на меня смотреть будут? — чуть не плакал Сашка.
— А ты не о себе одном думай, а как раз о тех людях, которые на тебя смотреть будут, о Родине думай, вот и выдержишь любой взгляд,— посоветовал Катай.
Сашка Игнатенко пошел работать в управу.
А в скором времени состоялся такой же разговор с Сергеем Благоразумовым.
Сергей поначалу не догадывался о цели Славкиного визита и начал шутить:
— Смотри-ка, усики отпустил. То ты мне показывал фотокарточку, на которой был с бородой, то вот — усы. В старики все лезешь.
— Борода—это студенческая блажь была,— отмахнулся Славка,— а усы совсем другое дело. Теперь попробуй меня узнай.
— Ну, тебя за семь верст узнаешь по росту да саженным плечам,— рассмеялся Сергей.
Славка не ответил. Он обдумывал, как начать разговор о деле.
— Ты, Сергей, остался комсомольцем?— задал он наконец вопрос прямо в лоб.
— Что за вопрос,— пожал плечами Сергей.— Ты разве сомневаешься?
— Нет, не сомневаюсь. Но готов ли ты выполнить серьезное задание партии?
— Готов... Любое...
— Ну так вот. Немецкий язык, ты сам говорил, хорошо знаешь. Родственники дальние у тебя тоже из немцев?
— Это Мантейфель? Какой там родственник! — отмахнулся Сергей.— Первый муж моей матери, потомок немцев-колонистов. А отец мой буденовец...
— О! — поднял вверх палец Славка.— На Мантейфеля и будем нажимать. Это много значит. В полицию, имея такого родственника, без разговоров примут. Нужно только приукрасить. Пострадавший, мол, преследовался...
— Кто преследовался? В какую полицию? — всполошился Сергей.
И снова пришлось уговаривать, разъяснять, нажимать на сознательность и комсомольский долг. Сергей Благоразумов, как и Александр Игнатенко, готов был на любое опасное дело, под пули и бомбы, но только не идти служить к немцам. И все же идти пришлось. А там Сергея направили в школу агентов шюцполиции. Для подполья это было большой удачей, прямо неожиданной удачей.
Теперь почти из каждой «горячей точки» города горком партии получал сведения и сигналы о планах немцев и полиции. Предупрежденные заранее партизаны встречали карателей в самых неожиданных местах. Легче стало выводить нужных людей в лес. Можно было получить любой документ, удостоверяющий приверженность подпольщика «новому порядку».
Александр Игнатенко вскоре настолько втерся в доверие, что его назначили начальником финансового отдела управы. Туда же поступил на работу и Захар Гало. Тот самый Зорик, который обеспечил немецкими документами многих патриотов, дал подполью образцы всех подписей, печатей и штампов управы.
Теперь Славка Победит чувствовал себя как рыба в воде. Он держал в своих руках все нити подполья, знал, что делается в стане врагов, и, как виртуоз, дирижировал смелыми операциями, установил самый тесный контакт между городским подпольем и партизанами.
* * *
Но было одно слабое звено в четко налаженной цепочке законспирированного подполья. Этим звоном являлся военный совет партизанского движения. Бывшие окруженцы и пленные командиры действовали слишком уж напролом, не соблюдая осторожности. И все это под носом СД. А когда началось зимнее наступление наших частей под Москвой, в военном совете забыли всякую конспирацию. Начались открытые совещания, сборы, писались приказы, донесения...
А немцы давно уже искали возможность проникнуть в подполье, чтобы накрыть всех сразу, одним ударом. Агенты СД увивались вокруг подозрительных, втирались в доверие. Военный совет был взят ими на прицел в первую очередь, но пока они не спешили, приглядывались, куда ведут нити от военного совета.
Славка помнил предостережение Скромного, который предупреждал, что игра военного совета в войну добром не кончится. «Держитесь от них дальше, а то провалите всю организацию»,— говорил старый подпольщик. А как ты сейчас от них будешь держаться дальше, когда руководитель военного совета Рогов вошел в состав городского партийного комитета. Правда, он знал не много, Славка не раскрывал перед военным советом ни системы связи между группами, ни явочных квартир. Но кое-что Рогов все-таки знал.
Славка попробовал уговорить Рогова, требовал соблюдения партийной дисциплины, но тот вел себя очень заносчиво. Мы, мол, военная косточка, кадровые, а вы — штафирки, всего боитесь.
— Конспирация, агитация — это детская игра,— говорил Рогов.— Вы конспирируйтесь, а нам воевать нужно, бить врага...
И вот враг ударил первым и, конечно же, по самому слабому звену — по военному совету. А у них там, как в настоящем штабе, все документы, списки, донесения... И все это не зашифрованное, открытым текстом. В руки агентов СД сразу же попали ценные сведения, нити, связывающие военный совет с городским подпольем. К тому же не выдержали даже первого допроса члены военного совета Антохин, Белов, Рогов и начали выдавать подпольщиков, кого знали.
Славка сразу же через своих связных передал по цепочке об опасности. Он приказал менять квартиры, явки, документы, а кое-кому — сразу же уходить в отряд Ничипоровича. Сменил квартиру и сам Славка — перебрался жить к Антонине Мелен-тович.
Елена Ревинская и Антонина Мелентович пошли по явочным квартирам. Но большинство из них или были разгромлены, или покинуты подпольщиками. Все же кое-кого нашли. 24 марта собрались уцелевшие — Григорьев, Семенов, Каминский, Ка-шичкина, Никифоров, Зубковский. Славка поставил перед ними задачу:
— В городе оставаться нельзя. Каждый отвечает за вывод своих звеньев. Партизанские отряды предупреждены. Высылают связных. Ждите их и — в лес!
У самого Славки на воскресенье была намечена встреча со связной из отряда Ничипоровича. Он пока не спешил. Нужно было кое-кого из подпольщиков, особенно из числа незнакомых Рогову, Белову и Антохину, оставить в городе. Подполье должно было временно затаиться, а потом снова развертывать работу здесь, в городе. Без связи с Минском партизанам будет очень трудно. А ведь ни Благоразумов, ни Игнатенко, ни остальные подпольщики, работающие у немцев, прямую связь с лесом держать ни в коем случае не могут. Опасно. Сразу провалятся.
Расставаясь, Славка попросил Катая прислать его связную — Белку в воскресенье на Суражский рынок к пяти часам вечера.
— Терять время нельзя. Сразу же после встречи она сообщит тебе, что делать, куда перебираться,— ободряюще похлопал он товарища по плечу.— Мы еще поборемся...
В воскресенье Людмила Михайловна, захватив хозяйственную сумку, пошла на Суражский рынок. Людей почти не было. На всех дорогах, ведущих в город, стояли усиленные патрули, потрошили подводы, обыскивали пешеходов, при малейшем подозрении арестовывали и везли в тюрьму. Минчане, напуганные массовыми арестами, сидели дома. Людмила Михайловна осмотрелась. За спиной маячило двое парней в длиннополых пальто. «Неужели зацепила «хвост»?» — шевельнулось подозрение. Медленно пошла к лотку с папиросами, стала с равнодушным видом выбирать.
— Мне две... Вот этих...
Покурила, несколько минут постояла, поговорила с лоточником о ценах на табак, выругала его как следует, что, мол, семь шкур дерет с курящих людей, и повернулась. Подозрительные парни уже вышли за базарные ворота и двинулись в город. Значит, ошиблась. Больше никого поблизости нет. Ага, вон и Ревинская. Но кто это с ней?
И только подойдя ближе, узнала Славку. Он был в необыкновенном наряде. На голове каракулевая кубанка с малиновым верхом, из-под нее на лицо падает густой волнистый чуб — даже глаз не видно. Какая-то серая кургузая поддевка ладно облегает плечи, сапоги начищены до блеска. На цыгана похож Славка.
— Зачем такой маскарад? — шепнула Людмила Михайловна.— Внимание к себе привлекаете.
— Ну-ну, не критикуйте,— тоже одними губами ответил Славка.— Я теперь по аусвайсу татарин, а по справке — частный предприниматель, негоциант...
И действительно, он теперь был похож на приезжавших откуда-то в город деляг, снабжавших местных спекулянтов сахарином, мылом, папиросами и даже одеколоном. Да, умел преображаться Славка.
— Вы вот что,— давал указания Ревинской и Кашичкиной Славка,— пойдете за мной, держитесь на расстоянии и от меня, и одна от другой.
— Вам нельзя. Мало что может случиться,— начала возражать Людмила Михайловна.— Первой пойду я. Меня здесь никто не знает.
— А куда пойдете, по какому адресу?
— Ну, так вы скажете номер дома.
— Скажете... Так вот слушайте и выполняйте. Я пока еще секретарь горкома,— не допускающим возражений голосом остановил Кашичкину Славка.— Синица в ста метрах за мной, Белка — на таком же расстоянии за ней...
Прошли мимо развалин. У страха глаза велики. Людмиле Михайловне казалось, что вот-вот из-за груд битого кирпича выскочат эсэсовцы с автоматами. Но развалины кончились, вышли на кривую улочку. Ревинская теперь шла почти вплотную за Славкой и вслед за ним повернула к небольшому домику. Значит, здесь связная от Ничипоровича.
Но случилось что-то непонятное и совершенно неожиданное. Только Славка открыл дверь и сделал шаг через порог, как его схватили за обе руки и рванули в зыбкий полумрак квартиры. Синица в растерянности на мгновенье застыла, держа пальцы на щеколде и откинув голову назад. Чьи-то руки, даже не видно было человека, втащили и ее за порог.
Людмила Михайловна окаменела. И только привычка, выработанная в подполье, заставила ее двигаться дальше по улице. Она не смотрела по сторонам, не оглядывалась на дом, где схватили Славку и Ревинскую, а шла и шла вперед — внешне неторопливо, а внутренне сжавшись в комок и ожидая, что вот сейчас ей крикнут: «Хальт!» Нет, никто не кричал, на нее не обратили внимания.
Как могла провалиться явочная квартира, которую знал только Славка? Неужели схватили связную от Ничипоровича и она не выдержала пыток? Все может быть. И теперь нужно предупредить остальных, что Славка схвачен, что он не даст им сигнала... Поколесив по городу и убедившись, что за ней нет слежки, Людмила Михайловна пошла домой.
* * *
Что будут казнить подпольщиков, знал весь город. Немцы кричали об этом на каждом углу. В день казни силой, под автоматами, минчан согнали на Центральный сквер и на базарные площади.
Славку Победита привезли на Центральный сквер. Это была уже только тень Славки. Избитый, исполосованный, еле живой, язык проколот штыком, на лице — сплошная рана. Но он нашел еще в себе силу сбить ударом головы с машины палача, который накидывал ему веревку на шею, и крикнуть:
— Смерть фашизму! Да здравствует Красная Армия!
В последнюю секунду перед смертью он призывал людей не сдаваться, бороться, продолжать дело казненных подпольщиков.
Оставшиеся в живых друзья и соратники Исая Павловича Казинца не могли поверить, что Славки Победита уже нет. Пока не видели казненных, еще надеялись на чудо, на спасение. Дали задание Кашичкиной:
— Товарищ Белка, сходи...
Она шла по главной аллее сквера, собрав в кулак все свое мужество. Шпики не спускают глаз с прохожих, выискивают, вынюхивают. Нельзя даже, чтобы тень печали и волнения скользнула по лицу.
Да, это он, Исай Павлович. Его она узнала бы среди сотни тысяч людей. Даже мертвого Славку Победита охраняли эсэсовцы с автоматами. Велик страх у фашистов перед подпольем. Велико будет и возмездие!
А в домах, затерявшихся между руин большого разрушенного города, новые бойцы, ставшие на место казненных, давали клятву на верность Родине, партии и повторяли последние слова Исая Павловича Казинца:
— Смерть фашизму!
Созданное им подполье, оправившись от удара, продолжало жить и бороться.
Борис СТРЕЛЬЦОВ
