Дроздович В.И. |
Перед тем как выехать на опушку леса, всадник остановил коня и долго прислушивался. Но кроме глухого лесного шепота да редких голосов птиц, что устраивались на ночлег, ничто не нарушало тишину.
Не заметив ничего подозрительного, всадник тронул поводья, и лошадь свернула на тропу. Точнее, это была и не тропа, а узкая лесная дорога. По ней давно не ездили, и дорога, словно невесть когда оставленное хозяином подворье, заросла травою.
Над дорогой то тут, то там нависал орешник, и всаднику то и дело приходилось нагибаться, отстранять ветки руками. Невзначай в руку ему попалось несколько крупных орехов. Не останавливая лошади, он сорвал их и спрятал в карман.
Вскоре лес кончился. У самой опушки начиналось поле. Всадник остановился. Солнце собиралось вот-вот скрыться за горизонт, но будто решило обождать немного, понаблюдать за всадником.
У него было обветренное смуглое лицо, внимательные быстрые глаза. Зеленая пограничная фуражка лихо сидела на голове, черная кожаная куртка ладно облегала плечи.
Вот сверкнул последний луч солнца и будто подстегнул: всадник с места взял в карьер, вылетел на дорогу и вихрем помчался к деревне.
Если бы он не мчался таким бешеным наметом, то, вероятно, услышал бы испуганный женский крик, что повис над деревней, и заметил бы человека, который метнулся из-за крайней избы ему наперерез...
Да, друзья мои, неведомую силу имеют родные края! Они влекут тебя не только тогда, когда ты счастлив и над твоей головой сияет безоблачное небо. Во сто крат вырастает щемящая тоска по родным местам в тревожную, лихую годину. Невыносимо тянет тебя хоть одним глазом взглянуть на знакомую улицу, по которой ты еще босоногим мальчишкой бегал взапуски, поговорить с односельчанами. Ну, а если, вдобавок ко всему, у тебя там осталась жена с сынишкой-несмышленышем? Как они там горе мыкают, что с ними?
И вот, выбрав удобный момент, ты отпросился у начальства на денек и, невзирая ни на какую опасность, уже мчишься., летишь к ним, как вот этот всадник...
Топот копыт резко оборвался за околицей — там, за бугром, где колхозники когда-то копали глину для печей в новых домах. Всадник ловко соскочил с коня, взял его под уздцы, осторожно свел в заросшее бурьяном глинище. Оно было достаточно глубоко, чтобы скрыть коня без седока.
Стреножив лошадь, всадник пополз по откосу, заросшему полынью. Осторожно выглянул. Прямо сюда, к глинищу, спешил человек. Он то бежал, то, устав, шел быстрым шагом. На всякий случай всадник приготовил автомат и стал ждать. Но в каких-нибудь ста метрах от него человек остановился, очевидно недоумевая, куда девался всадник, и несмело позвал:
— Викентий!
Не услышав ответа, человек повторил громче:
— Викентий, где ты?
Голос показался всаднику знакомым, однако, по привычке, он крикнул:
— Стой! Кто идет?
Человек не испугался окрика, он словно ждал его — бегом кинулся сюда, к лежащему среди бурьяна всаднику.
Они крепко, по-мужски обнялись. Два друга детства и юности. Два бывших сослуживца по армии — Викентий Дроздович, партизан, и Николай Позияк, его односельчанин. Когда-то, еще в 1929 году, они в числе первых вступили в колхоз «Араты». Вместе работали: косили и жали, возили снопы. Оба — сыновья бедняков из Новоселок, трудолюбивые и дружные парни. Для Викентия встреча с Николаем хотя была неожиданной, но радостной. Ему можно было довериться во всем, от него можно было разузнать о житье-бытье в деревне, о семье.
— Ты не слышал крика? — спросил Николай, когда они оба спустились в глинище и присели на бугорок.
— Разве кто-нибудь кричал? — удивился Викентий.
— А как же. Моя Алена. Я тебя сразу узнал, когда ты выехал на шлях. Мне обязательно надо было тебя встретить. Но когда ты пришпорил коня, я испугался, что не успею, и побежал. Вот тогда моя женка и закричала диким голосом: «Куда ты?!» Ты разве не знаешь, что в Песочном немцы?
— Знаю, — спокойно ответил Викентий. — А что?
— Всякое может быть. Заметит кто-нибудь.
— Неужели в наших Новоселках сыщется подлец?
— В нашей деревне вроде не должно быть. И все же осторожность не мешает.
— Волков бояться — в лес не ходить,— ответил Викентий.— Рассказывай, что нового в деревне.
— Новости известные: сидим, ждем лиха. Пока что оно обходило нас стороной. Не знаю, надолго ли.
— Не паникуй, — посоветовал Викентий.
— Я не паникую. Но вот Прусы спалили, народ побили. В Докторовичах, рассказывают, тоже много семей расстреляли, прямо в хатах, вместе с детишками...
— Все это правда, — грустно заметил Викентий и, помолчав, добавил: — Это, я тебе скажу, и есть тот самый новый гитлеровский порядок, который они собираются установить на нашей земле. Часть народа уничтожить, часть угнать в Германию, а остальных превратить в рабов здесь же, вот на этих лугах, на этом поле. Но не выйдет! — Взволнованный голос Викентия. зазвенел. — Ничего не получится с их проклятыми планами... Ты слышал, как их турнули от Москвы?
Викентий расстегнул кожаную куртку, достал несколько листовок.
— Вот, — сказал он, — здесь обо всем написано. Прочти сам и передай верным людям.
— Обязательно передам, обязательно, — говорил Николай, пытаясь сразу же прочесть небольшой, с тетрадную страничку, листок. Но сумерки уже сгустились настолько, что едва ли можно было разобрать напечатанное сверху: «Смерть немецким оккупантам!»
— Ты знаешь, Викентий, как обрадуются в деревне,— говорил Николай, пряча за пазуху драгоценные листки. — А то ведь немцы разные слухи распускают... Да, я забыл тебе сказать: Крыжачиха приходила...
— Это еще что за птица? — не понял Викентий.
— Старуха одна, мать полицейского.
— И что же она говорила? — заинтересовался Викентий.
— Подбивала некоторых идти в полицию. Разжиться, говорит, можно.
— Ах стерва! — не выдержал Викентий. — Это на слезах-то да на горе людском разбогатеть захотела!
— Конечно, ей показали, где бог, а где порог, — продолжал между тем Николай. — А Коля, братан твой, просто так и сказал: «Жаль твоих старых костей, а то узнала бы ты, где раки зимуют». Убралась восвояси, не солоно хлебавши...
— Как там Люба, Шурик? — спросил Викентии.
— Жена на работу ходит со всеми, а Шурик — что малому — бегает. Славный такой карапуз растет.
— Ты, пожалуйста, передай ей, чтобы обо мне не беспокоилась, а берегла себя да сына. А Шурику, — Викентии достал из кармана орехи, — вот от батьки лесной гостинец. Алене своей — привет от меня. Хорошая она у тебя. Когда-то вместе в ликбез ходили. Бывало, соберемся в Кубраковой хате, учитель Зарембовский придет, и толкуем больше о новой жизни, чем о каком-нибудь междометии.
Увлеченный воспоминаниями, Викентии не заметил, что уже совсем стемнело и ему пора возвращаться в партизанский лагерь.
Домой на этот раз он так и не зашел, не встретился с братом Колей, который помогал ему добывать оружие.
Подошел к лошади, щипавшей траву, стал подтягивать подпруги — седло было влажным от росы. «Завтра погода будет солнечная», — подумалось ему.
— Картофель уж давно надо бы выкопать, — между прочим сказал Викентии.
— Надо, — согласился Николай. — Да вот охоты у людей нет, работа из рук валится.
— Я понимаю, — поддержал его Викентии. — Но все же опускать руки не стоит... Как ты думаешь, помогут нам люди фуражом? — спросил он.
— А как же! Обязательно. Надо, чтобы партизанские кони были быстрей немецких мотоциклов. Мы вам и сена доставим и овса.
Викентии крепко пожал руку Николаю. Уже сидя в седле, он еще раз попрощался с ним, выехал на дорогу...
В лесу его несколько раз окликали партизанские постовые. Викентии тихо называл пароль.
В лагерь Викентии вернулся поздно. Расседлал коня, прошел к месту расположения своего взвода.
Партизаны спали, устроившись кто как мог среди могучих елей. О каждом из них Викентии знал все: где до этого работал, как очутился в партизанах. Вот, скажем, Костя Шитыко, что, будто на ночлеге, безмятежно спит на разостланной телогрейке,— из Песочного, коммунист. Перед самой войной он работал в Клецком районе председателем сельпо, обеспечивал крестьян только что освобожденного западного района Белоруссии солью, керосином, сахаром и ситцем. В этом же районе работал и сам Викентиq — председателем сельского Совета. Они часто встречались. Но в первые дни войны потеряли друг друга из виду: Костя ушел в армию и вскоре попал в окружение, а Викентии, выполняя указание райкома, оставался в сельсовете — вплоть до 24 июня, когда немцы заняли Клецк. Викентии отправил жену с сыном в родную деревню, а сам подался на восток. Но ушел не далеко: в Любанских лесах встретил Ивана Денисовича Варвашеню, секретаря Минского обкома партии.
— Твоя местность, считай, лесная, — посмотрев на карту, сказал Иван Денисович. — Подходящая местность для действия партизан. Возвращайся домой, собирай оружие, договаривайся с верными людьми о действиях против фашистов. Это твое самое важное, самое ответственное партийное поручение...
Костя Шитыко, который к тому времени вернулся в свое Песочное, был первым, с кем Викентий установил контакт, собирал и прятал в потайных лесных местах оружие.
Спят, отдыхают хлопцы. Вот Николай Тертычный — тоже коммунист, военный летчик. Это бывалый воин, награжденный орденом Красного Знамени. Он «знаком» с фашистами давно, по воздушным боям в далекой Испании. И здесь, в небе над землей своей Родины, Николай бесстрашно вступал в схватки с фашистскими стервятниками. Но в одном из боев его самолет был сбит. Николай выбросился на парашюте и стал парти-заном.
А вот спят совсем юные партизаны комсомольцы Алексей Король из Песочного, Дмитрий Титко и Павел Лыч из Костешей. Разные характеры, разные судьбы у ребят. Но всех их объединила одна идея, одна цель: бить фашистов, не давать проклятым извергам покоя ни днем, ни ночью.
Редко выпадает партизану отдыхать ночью. Потому что чем темнее она, тем удобнее действовать народному мстителю: скрытно подойти к железнодорожному полотну и заложить мину, у самого фашистского гарнизона устроить засаду и, когда на рассвете гитлеровцы выползут из своего змеиного гнезда, встретить их шквалом огня.
Нет, не для красивого словца каждый партизан называет ночь своей родной сестрой, а луну — партизанским солнцем!
Ночь выдалась тихая. Примостившись около друзей, стараясь не разбудить их, Викентии лежал и смотрел в звездное небо, по которому плыли редкие облака. Все, как в детстве, все, как в юности. Спокойно. И кажется, нет вокруг ни войны, ни крови, ни слез. Но вот до слуха донеслось тягуче-монотонное гудение. Оно шло оттуда, из-за облаков, и становилось все явственнее. Самолеты. Они шли на очень большой высоте, наполняя небо натужным, тревожным гулом. Шли с запада на восток. Тяжело нагруженные бомбами. Куда они, на какую деревню или город собираются сбросить свой смертоносный груз? Какой злодей послал их в такое чистое небо? Проснулся Тертычный, сел, закурил.
— Не спится? — спросил Дроздович.
— Да, — ответил Тертычный.—Снились мне самолеты. Будто летим мы всей своей эскадрильей прямо на Берлин.
— В самом деле, недавно пролетели самолеты, только фашистские,— сказал Викентий.— На восток прошли. Но ты не горюй: слыхал я, скоро мы должны принимать самолеты с посадкой. Улетишь на Большую землю и будешь возить нам грузы, а то и бомбить фашистское логово будешь.
— Скорее бы...
Друзья приумолкли, каждый думал о своем. Не знали, не ведали они, что им уже недолго придется бродить партизанскими тропами, что та огненная засада, о которой после сложат песню, будет их последней схваткой с врагом...
Осень 1942 года в здешних местах долго держалась сухой и ясной. И хотя по ночам уже давали знать о себе приближавшиеся холода, но днем было тепло. Партизаны, базировавшиеся в Старицком и Велешинском лесах, готовились к зиме: строили землянки, заготавливали фураж для лошадей. В ту пору часто можно было видеть целые обозы с сеном, которые направлялись в лес. Крестьяне-подводчики долго сидели у костров, которые жгли партизанские посты на опушке леса, вели разговор о над-винувшейся общей беде, понимающим взглядом провожали вооруженные группы партизан, что уходили на задания.
— А ведь немцу все равно будет капут, не сломать ему нашего народа,— говорил крестьянин в рваном полушубке, угощая партизан самосадом.— Тонкая у него кишка, чтобы одолеть нас...
Викентий на минуту задержался, прислушиваясь к разговору, и только теперь узнал в давно не бритом человеке Николая Позняка.
— Значит, помогаем бить фашиста, — вместо приветствия сказал Викентий и протянул руку.
— А как же, — ответил Николай. — Сена привез и пару мешков овса...
На этот раз поговорить толком с Позняком Викентию не удалось — его взвод уходил на очень важное задание, в засаду под деревню Братково. Забегая вперед, скажем, что в том бою с фашистами особенно отличился взвод Викентия Дроздовича. От его меткого огня немало гитлеровцев осталось навеки в земле. Сам Викентий показал пример мужества и бесстрашия.
Бой уже затихал, как вдруг в его пэпэдэ заело патрон. Дернул затвор раз, другой — не помогает. А тут, как назло, прямо перед ним выскочил из канавы фашист и, по-заячьи петляя, стал удирать.
— Не уйдешь, проклятый! — закричал Викентий. Выхватил наган и, стреляя на ходу, помчался за ним. Но фашист был словно заколдованный: даже последняя, седьмая пуля не взяла его. Викентий догнал-таки гитлеровца, повалил...
После партизаны шутили, что их командир впервые в жизни занялся рукоприкладством.
Слухи об этих первых схватках народных мстителей с фашистами быстро распространялись окрест. Народная молва в несколько раз увеличивала число партизан, участвовавших в боях. Люди рассказывали по секрету об отличном вооружении партизан, которое на самом деле было неважным. И, как правило, всегда к десятку убитых фашистов прибавляли сотню, другую.
Поджали хвосты немецкие прихвостни — бургомистры, старосты, полицейские. Очень трудно им стало проводить различные заготовки, вербовать людей в свои фашистские организации.
Встревоженные дерзкими действиями партизан, гитлеровцы готовились одним махом покончить с ними, незаметно стягивали большие силы: несколько тысяч карателей с танками, броневиками, минометами.
Но народ оберегал своих защитников, сообщал о продвижении карательных отрядов. Активно и умело действовала партизанская разведка. И когда, под покровом ночи, 7 ноября 1942 года гитлеровцы подошли к Старице, партизаны уже приготовились к бою.
Заметим, что это была та самая деревня Старица, у которой еще в самом начале войны, летом 1941 года, советские воины дали бой фашистам: на пригорке белело несколько десятков березовых крестов с надетыми как попало немецкими касками.
Деревню фашисты тогда сожгли, но не покорили. И вот теперь здесь снова разгорелся бой. Захлебнулась первая атака немецких автоматчиков. Фашисты ввели в действие танки. Но тут ударила партизанская «сорокапятка». Без оптического прицела, прямой наводкой партизанские артиллеристы подбили один танк, затем броневик. В это время с фланга просочилась в лес группа вражеских автоматчиков. Дроздович своевременно заметил их, бросился туда со своим взводом. Перебегая от дерева к дереву, прячась за густыми елями, Викентий вывел своих хлопцев в тыл фашистам. И когда приблизился к ним на верный выстрел, дал длинную автоматную очередь. Это было сигналом: дружно застучали винтовочные выстрелы партизан. Среди гитлеровцев поднялась паника. Словно зафлаженные волки, заметались они по лесу. Уйти удалось немногим.
Немцы откатились, их танки, уже не подходя близко, из-за бугра обстреливали опушку леса...
В старицком бою партизаны истребили сотни карателей, но и сами понесли значительные потери. Погиб храбрый командир Дунаев (И. Н. Тарахович), появилось много раненых, мало оставалось боеприпасов.
Ночью партизаны отошли в Лавский лес.
Казалось, получив надлежащий урок, фашисты не станут преследовать партизан. Но командование бригады знало, что это очень кратковременная передышка. Не для того немцы стянули в Копыльский район такие большие силы, чтобы скоро отказаться от мысли окружить, а затем уничтожить партизан.
Крепчали морозы. Партизаны спешно строили новые землянки. Раненых временно разместили в деревне Лавы. Местные жители, как могли, помогали им — молоком, теплыми одеялами, одеждой.
Однажды над деревней появился немецкий самолет-разведчик — «костыль», как его прозвали партизаны. Покружил и улетел.
Партизаны из бывших бойцов-окруженцев по этому поводу толковали между собой:
— Или скоро бомбить начнут, или снова каратели пожалуют...
Но бомбить фашисты не стали, очевидно, самолетов не оказалось под рукой. Да и погода держалась скверная: небо сплошь было затянуто тучами, лепил густой снег.
Партизаны взвода Дроздовича, выставив посты, спрятались в пустую кладбищенскую часовню. Вечерело. Сумрак медленно расплывался по кладбищу, скрывая часовых. Поднимался ветер. В Клетищах в нескольких избах засветились огни. У Викентия возникла мысль: сходить в хату обогреться. Но сразу же вспомнилось предостережение комбрига Филиппа Филипповича Капусты.
Несколько часов тому назад, перед тем, как сменить засаду Чмырева, Викентий с партизанами зашел в хату колхозника Антона Жилки покурить, обогреться перед заступлением на пост. Вскоре, весь в снегу, переступил порог комбриг Капуста.
— Раскуриваете? — спросил он.
Партизаны растерялись, не сразу нашлись, что ответить. Выручила жена Антона:
— Снег идет. Пусть обогреются немного...
— Снег, говорите, — перебил комбриг. — Снег идет, а враг ползет... Сложная создалась обстановка, товарищи. Скрывать нечего.
Дроздович и сам знал, что положение напряженное. После старицкого боя фашисты не оставят партизан в покое. Он знал также, что на всех направлениях возможного подхода немцев выставлены партизанские засады. Но эта, на Клетищеиском кладбище, самая важная — на перекрестке дорог. Потому и огневая мощь засады значительно сильнее других: миномет и три пулемета. Верные своему товарищескому долгу, партизаны других взводов отдали им свои гранаты, поделились патронами, от-сыпали махорки.
Ночь тянулась медленно. Мрак, расплывшись по кладбищу, казалось, застыл, окаменел. И вдруг в раскрытую дверь часовни ворвался дрожащий отблеск.
С поста прибежал Иван Тумилович.
— Ракета, товарищ командир!
Викентий не успел ничего сказать, как вдалеке, где-то за Лотвинами, темное небо снова пронзила огненная точка. Она поколыхалась и рассыпалась на мелкие кровавые искры.
— Вторая, — шепнул Иван, будто его могли услышать те, кто бросал ракеты.
— В ружье! — скомандовал Викентий, хотя никто из партизан не спал: все, кроме часовых, сгрудились у двери и наблюдали за тревожно-темным горизонтом.
В это время с другой стороны, из-под Телядович, вспыхнула новая ракета. На мгновенье из мрака выступили кладбищенские кресты, заснеженные березы, недалекий кустарник.
— Кажется, фашисты бросают нам вызов, — заметил Николай Тертычный.
— Верно, Коля, — ответил Викентий. — Для нас теперь главное — выдержка. Не обнаружить себя, подпустить поближе и — ударить.
— Ударить так, чтобы они своим детям заказали не ходить на нашу землю,— добавил Костя Шитыко.
Как всегда, Дроздович был спокоен за своих бойцов. Они уже заняли каждый свое место — у миномета, у пулеметов, залегли в снежных сугробах, замаскировались. Алексей Король, Дмитрий Титко, Михаил Десюкевич, Иван Тумилович, Николай Синевич, Павел Лыч, Григорий Никанович — комсомольцы. Николай Якимович, Эдуард Петрашевский, Александр Ясюченя, Франц Климович, Василий Астрейко и пятнадцатилетний Володя Кочановский накануне боя подали заявления в комсомол. Все молодые, веселые ребята. Нет, сегодня они взрослые, мужественные партизаны. Строгие их лица перед боем.
Что их согревает в эту холодную декабрьскую ночь? Единая, святая мысль о Родине, благословение матерей, которые послали своих совсем юных сыновей на битву с заклятым врагом.
— Надо немцам повторить Братково, — тихо говорит Викентий, имея в виду бой под этой деревней на Копыльщине. — Взять трофеи, хотя бы пару пулеметов...
Не загадывай, партизан, наперед. Ты же знаешь, что не всякая схватка с врагом бывает удачной. Коварен фашист и хитер. И вооружение у него — не под стать твоему.
— Что-то не слышно Жигалковича, — заметил Дроздович.— Уже светает.
Коммунист Иван Жигалкович с двумя партизанами был направлен в дозор на окраину деревни Клетище. Он, конечно, видел и ракеты, а когда рассвело, то и фашистов, которые шли по полю, огибая полукольцом деревню. Но ему терпения и выдержки не занимать. Только подпустив карателей достаточно близко, партизанский дозор открыл огонь. Несколько фашистов распласталось на снегу. Остальные открыли бешеный автоматный огонь. Дозор стал отходить.
Стрельбу сразу же услышала засада Дроздовича. Услышали ее и в Лавах, где разместился, партизанский госпиталь.
В это время на кладбище прибежал Александр Харитонович, партизан из отряда имени Буденного. Их группа возвращалась с задания, остановилась передохнуть в Лотвинах и была застигнута врасплох карателями. Ему чудом удалось вырваться.
— Фашистов движется много, — тяжело дыша, сообщил он. Но это не смутило командира.
— Мы не можем, не имеем права уйти, не приняв боя, — твердо сказал Дроздович. — В лесу — раненые. Надо дать возможность отправить их в безопасное место. Как вы считаете, товарищи?
С этим вопросом он обошел всех бойцов. И никто из партизан не высказал даже мысли об уходе, хотя время и позволяло сделать это. «Будем драться!» — такое было единодушное мнение.
Неожиданно шквал автоматного огня прекратился. И в этой минутной, гнетущей тишине раздалось несколько винтовочных выстрелов. Как узнали потом, это Александр Жданович, тоже молодой партизан, случайно оказавшийся недалеко от места засады, принял бой один и погиб.
Группа Жигалковича отвлекла внимание карателей, ввела их в заблуждение. Они, вероятно, подумали, что это и есть тот самый партизанский пост, которого им следовало опасаться больше всего, и злорадствовали, что так легко удалось обратить его в бегство.
Между тем засада Дроздовича молчала, ничем не обнаруживая себя.
Каратели подошли совсем близко. И тогда Викентий скомандовал:
— Огонь! Коси их, гадов!
Длинные пулеметные очереди, треск автоматов, винтовочные залпы разорвали установившуюся было тишину. Среди фашистов началось замешательство. Они остановились, залегли. Но губительный огонь партизан вскоре заставил их бежать. На снегу зачернели трупы убитых немцев.
— Ага, не нравится! — крикнул Викентий и скомандовал:
— Прекратить огонь, беречь патроны...
Отдохнув, гитлеровцы пошли в атаку. Но их снова встретил шквал партизанского огня. И снова фашисты откатились.
В горячке боя партизаны не заметили, как слева, из-под Осова, перебегали фигуры в темно-зеленом, отрезая путь от леса.
Теперь фашисты издалека обстреливали кладбище. Появились первые раненые. Их отнесли в часовню, перевязали.
Вспыхнула стрельба и на других направлениях. Непрерывные пулеметные очереди раздавались со стороны Осова и Лабоцких. Немцы наткнулись на другие партизанские засады.
С Лысой горы, из старого дота, гулко застрекотал партизанский станкач.
В ответ фашисты обрушили на кладбище шквальный ми-нометный огонь. Это было самое страшное для партизан. Некоторые мины, угодив в деревья, разрывались на высоте и осыпали партизан осколками. Убило Николая Синевича, Алексея Короля, Михаила Десюкевича, Василия Астрейко...
Минометный налет неожиданно прекратился. Немцы снова двинулись в наступление. Теперь они не шли во весь рост, а ползли. Партизаны молчали: берегли патроны. А когда фашисты приблизились, засада снова ожила. В немцев полетели гранаты.
— Это вам, проклятые, и за Мадрид! — бросая эфку, крикнул Николай Тертычный. Граната попала удачно: четыре фашиста вместе с офицером повалились и больше не встали. Но и сам Николай вдруг поник. Что-то нестерпимо горячее вонзилось ему в грудь, и небо, голубое, родное небо, о котором он так мечтал, стало черным...
Четыре часа сдерживала натиск вражеского батальона огненная засада. Восемь гитлеровских атак захлебнулось. Но уже мало осталось партизан в живых, редко раздавались их выстрелы — кончались боеприпасы.
Подполз с окровавленным лицом Якимович.
— Спрятал пулемет, — прошептал он, — чтобы гадам не достался, — и стал горстью сгребать снег, прикладывая его к ране.
Викентий прислушался: стрельба на других участках затихла. Значит, отряды успели оторваться от карателей, успели отвезти госпиталь, окружить их немцам не удалось. Надо отходить...
— Ну, ребята, теперь на прорыв, — сказал Викентий и усталым взглядом обвел своих бойцов. Всего шестеро партизан осталось в живых. Он, Викентий Дроздович, Константин Шитыко, Павел Лыч, Александр Харитонович, Дмитрий Титко, Григорий Никанович. Проверили гранаты и пошли — навстречу карателям.
Великую решимость и бесстрашие являла собой горстка храбрецов. Они шли во весь рост, не сгибаясь и не прячась. Поначалу фашисты даже подумали, что партизаны идут сдаваться в плен, и прекратили стрельбу. Но вот партизаны подошли совсем близко, вдруг рванулись вперед и метнули гранаты...
Дикий вой поднялся среди карателей...
Это была последняя схватка с врагом партизан из засады Викентия Дроздовича, последний бой храброго взвода партизанского отряда имени Котовского.
Через несколько дней на кладбище пришла группа партизан. Они долго стояли, обнажив головы. Потом тихо обошли безмолвное теперь место боя. Один из партизан нагнулся и вытащил из снега ручной пулемет. Подошли его товарищи, стали рассматривать находку. В пулеметном стволе заметили бумажную трубочку. Осторожно развернули, прочли: «Считайте нас комсомольцами...»
О героическом подвиге восемнадцати партизан П. Липило сложил песню. Ее пели у партизанских костров, в деревнях. Пели, уходя из здешних лесов в Беловежскую пущу, на запад,— в 1943 году. Ее поют и теперь, много лет спустя, когда бывшие партизаны собираются на место того беспримерного боя в сорок втором. Далеко окрест звучит суровая песня, напоминая о жестокой борьбе с фашистскими оккупантами, о героических походах и боях народных мстителей, о тех, кто отдал свою жизнь, защищая Родину, счастье людское.
Не забудем о погибших братьях, Что в засаде дрались, как орлы. Слава вам, народные герои, Партизанские богатыри!
Народ не забыл о подвиге своих сыновей: Викентию Дроздовичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, многие партизаны награждены орденами.
Над братской могилой погибших партизан среди цветов стоит памятник — склонивший голову советский воин с лавровым венком в руке. Летом вокруг колосится густая рожь, о чем-то тихо шепчут березы...
Иван КОЗЛОВ
