X

   Началась смертельная борьба. По напряжению сил она походила на рукопашную схватку. Утром все чувствовали себя солдатами перед боем. К вечеру уставали, как бойцы, на протяжении дня выдержавшие несколько вражеских контратак.
   В восемь часов утра арестованных везли из тюрьмы в школу. Допрос продолжался до пяти вечера. После этого их опять везли в тюрьму и размещали на ночь в камерах. Родные, выстаивая днями на улице, издалека узнавали черную будку машины. У заднего борта всегда в одной и той же позе сидели мрачные конвоиры.
   Часть арестованных была признана не имеющей отношения к делу и переведена в концентрационный лагерь. Некоторых совсем отпустили, а кое-кого передали на биржу для отправки в Германию.
   Теперь их осталось шестеро. Они уже привыкли к распорядку дня, который выполнялся с неуклочной методичностью.
   Подкупленный родителями тюремный переводчик "Иван Иванович" устроил так, что машина утром и вечером останавливалась на несколько минут у тюремных ворот, - арестованным можно было передать продукты и белье.
   Арестованные очень дорожили этими рейсами, из тюрьмы в школу и обратно. Во время поездок они имели возможность разговаривать и советоваться более открыто, чем в школе, в кабинете биологии. Это были своеобразные боевые летучки, где подводились итоги дня или намечалась тактика предстоящей встречи со следователями. В один из таких рейсов Ляля высказала мысль, что нужно спасти кого-нибудь из шести. Товарищи молча переглянулись, каждый, возможно, подумал в это мгновение о себе, но под конец все взгляды остановились на Ильевском. Мысль, очевидно, понравилась, однако говорить подробнее об этом пока не стали.
   В первые дни на допросах почти не били. Теперь все чаще то одного, то другого конвоиры приводили от следователя под руки. Вальку били по голове частями радиоприемника, его курчавый чуб покрылся кровавыми корками.
   Сегодня втолкнули в биокабинет избитого Сапигу. Он, как старик, доплелся до своей парты, сел, свесив на грудь голову, и злобно выругался, не стыдясь девушки.
   - Что спрашивали?
   - Соучастников.
   - Опять?
   - Идиоты!
   Потом приволокли Бориса. Штаны на нем были разорваны. Валентин, на котором было две пары брюк, скинул верхнюю пару, и общими усилиями их натянули на Борьку. Серга посмотрел на свои ноги, утопавшие в широких штанинах, и горько пошутил:
   - Широкие, как Черное море...
   Все невольно улыбнулись.
   - Что с тобой было?
   - Опять то же самое: соучастники.
   Его не спрашивали, что он ответил. Вообще ответами товарищей интересовались меньше, чем вопросами следователей. Об ответах узнавали по глазам. Когда кто-нибудь, возвращаясь от следователя, появлялся на пороге, пять пар глаз устремлялись на него: глаза вошедшего каждый раз смотрели прямо и честно.
   Ильевский сидел на задней парте, задумчиво играя петлей оторванной крышки. Тонкие стрелки бровей двигались на его белом лбу. Сергей был поглощен какой-то мыслью.
   Его, как обычно, вызвали последним. Когда переводчик входил с издевательской улыбкой на лице, все знали, что пришел за Сергеем.
   - Поэт! - выкрикивал переводчик.
   Сережка вначале не откликался. Но товарищи убедили его, что этого прозвища не надо стыдиться: это почетно. И теперь Сергей ответил:
   - Я.
   Прежде чем выйти, он пожал товарищам руки. В последнее время так делали все, ибо не знали, вернутся ли с допроса живыми. Только Валентин не прощался заранее и, краснея, уверял товарищей, что он очень живучий и от побоев не умрет.
   Когда Сергея выводили, все провожали глазами его худощавую спину в легкой ситцевой рубашке, заправленной в брюки, его тонкую шею с глубокой ямкой посредине, вокруг которой вились колечками давно не стриженные волосы.
   Ильевского ребята особенно любили, относясь к нему с шутливой нежностью, как к младшему брату. За время ареста эта любовь еще больше окрепла. Необычайно родными стали для товарищей и детская картавость Сережи, и его неуклюжие стихи, казавшиеся всем очень талантливыми, и задумчивые, всегда удивленные глаза. Каждому из них хотелось приласкать его, как маленького, положить руку ему на плечо или пригладить его непокорный чубчик.
   Особенно радостно было, что они не ошиблись в Сергее. Здесь, под арестом, им до конца стало ясно, какая благородная духовная сила жила в этом тщедушном теле. Сергей сразу как будто возмужал и вырос. Во взгляде его черных глаз появился вызов, в движениях - уверенность и неторопливость.
   И сейчас, когда Ильевского повели на допрос, товарищи сразу заговорили о нем. Спасти! Спасти во что бы то ни стало!
   Часовой сидел у порога, налаживая свою зажигалку и прислушиваясь к шагам в коридоре. Арестованными он мало интересовался.
   - Мне кажется, что Сережку можно выгородить, - говорила Ляля. - Он и самый молодой и на вид... нисколько не страшный...
   Эту мысль поддержали единодушно.
   - Ему известны все связи, - шипел Сапига рассеченными губами. - Он свяжется с лесом...
   - А потом, - тихо вмешался Валентин, - у него же все закопано. Все протоколы... Когда вернутся наши, он за все отчитается.
   Ильевский был как бы летописцем организации: вел и хранил всю ее несложную документацию.
   - Хоть одного, - шептал Серга с такой страстью, будто речь шла о нем. - Хоть одного!..
   - Будем выгораживать его во всем, - загораясь, предложила Ляля. - Компрометировать его в чем только возможно...
   - Шкет, мол, - улыбнулся распухший от побоев Ленька. - Ничего не делал и не мог делать... Не получил ни одного серьезного поручения.
   - Но ведь Королькова рассказала о его стихах! - испуганно заметил Борис.
   - Ерунда! - отмахнулся Ленька. - Главное, что я ни в чем не мог довериться такому шкету.
   Спасти, спасти! Как всем стало сразу легко на душе! Как будто, спасая товарища, каждый из них в какой-то мере и сам спасался от этого ада. Все их самые страстные помыслы сосредоточились на одном этом желании.
   Сергея втолкнули в дверь окровавленного. Ленька вскочил и помог ему добраться до парты. Ляля подала платок.
   - Вытрись, Сережа...
   Парень неторопливо вытирал кровь с лица, а в глазах у него прыгали чертики. Их не было, когда он шел на допрос.
   - Что с тобой, Сережа?
   - Декламировал.
   - Как декламировал?
   - Очень просто... "Декламируй и декламируй, что ты про нас писал". Ну, тут я и дал им!..
   - Сережка!
   - Смотрю прямо на них и читаю:
   
   Как же судить меня может
   Этот фашистский сброд?
   Гордо был век мною прожит,
   Я не служил у господ!
   За марки я не продался,
   Под силой шею не гнул...
   
   Конвоир гаркнул;
   - Замолчать!
   - Вот здорово! - воскликнул Серга.
   - Можно было и без этого, - мрачно заметил Сапига.
   Ильевский срывал их план.
   - И что же они? - смеялся Пузанов.
   - Они бьют, а я читаю, они топчут, а я читаю... "Фанатик! - кричат. - У него в крови большевизм!"
   Сережка с гордостью оглядел товарищей. Все были серьезны и смущенно переглядывались.
   - Чего вы перемигиваетесь? - рассердился он. - Когда я доволен собой, вы всегда перемигиваетесь.
   По коридору застучали сапоги, и часовой, вскочив на ноги, прикрикнул на арестованных, пряча в карман зажженную сигарету. Топот удалился, а солдат все еще стоял, как деревянный, карман его дымился - казалось, вот-вот взорвется.
   Все ждали, что их скоро повезут на ночь в тюрьму. Но неожиданно вошел переводчик и позвал Убийвовк вторично на допрос.
   Ляля попрощалась с товарищами, пригладила волосы и пошла. Примерно через полчаса в комнате следователя прозвучал выстрел. У ребят перехватило дыхание.
   - Стреляют...
   Выстрелы глухо застучали один за другим через одинаковые промежутки. Конвоир насторожился.
   - Товарищи... Расстреливают! - прошептал Серга одними губами.
   Все пятеро прислушивались, окаменев. Они уже не надеялись увидеть Лялю.
   Однако она вернулась. Не избитая, не искалеченная, но мертвенно-бледная, с мутными глазами.
   - В чем дело, Ляля? Что за выстрелы?
   Ляля в изнеможении опустилась на парту.
    - Допрашивал какой-то новый... Ну и мерзость!.. Поставили к стене, думала: все... Стали стрелять вокруг головы.
   - Ляля!.. - прошептал Серга.
   - А я молчу. У самого плеча - молчу, ниже - молчу... Всю обстреляли, до самых ног. Вышла - как из рамы.
   - Мы думали, что тебя убили! - воскликнул Борис.
   Девушка чуть усмехнулась.
   - Пусть... хоть силуэт оставили на стене... Родной школе на память...
   На другой день Ильевского допрашивали последним. С допроса он вернулся возмущенный. Его детские губы дрожали. Не обращая внимания на часового, Ильевский накинулся на товарищей.
   - Вы зачем меня грязью обливаете?! - зло закричал он.
   Все удивленно переглянулись, как будто ничего не понимая.
   - В чем дело, Сережа?
   - Я вас спрашиваю: зачем вы меня грязью обливаете? - Сергей чуть не плакал. - Мне все известно. Мне следователь показал ваши пасквили! Чем я провинился? Я сделал все, что мог!..
   Ляле стало нестерпимо жаль Сережку. Он стоял перед ними дрожащий, оскорбленный, как будто его предали.
   - Сережа, сядь, - тихо попросила Ляля. - Так надо, Сережа.
   - Зачем мне это надо? Зачем? У меня тоже мать, сестра. Я не хочу, чтобы они...
   - Сереженька, нужно... Нужно, чтобы ты остался... Хоть один...
   - Почему я? - вскипел парень.
   - Не кричи.
   - Почему именно я? Почему не ты? Почему не Ленька? Почему не Борис? Почему не другой?
   - Никто не поверит, что они...
   - Не поверят? А про меня поверят? На Ильевского лей, что хочешь, и все поверят!..
   - Я не то хотела сказать...
   - Замолчи! После этого ты мне не друг! - Ильевский отвернулся к стене, чтобы скрыть слезы.
   - Сережа... Хлопчик ты наш!..
   - Не хочу с тобой разговаривать. Не обращайся ко мне!
   - Мы не из жалости, тезка, - сказал Сапига, сочувственно глядя на понурившегося Ильевского. - Так нужно, и мы все решили...
   - А про меня что подумают? - накинулся на него Сергей.
   - Кто?
   - Как кто? Обком! Наши!
   Сапига не знал, что ответить.
   - Сядь, Сережка, - сказал Пузанов, беря Ильевского за руку. - Успокойся, друже.
   Сергей сел.
   - Мы не тебя одного, - утешала Ляля. - В последний момент, когда все уже будет окончательно ясно, мы... возможно, все набросимся на них... задержим на какую-то минуту, а тем временем кто покрепче будет бежать... Может быть, Ленька...
   - Сравнила! - сердито поднял голову Ильевский. - Значит, тогда - кто покрепче, а сейчас - кто послабее? Так выходит? А может быть, я тоже... покрепче!
   Все невольно улыбнулись. Сережка сердито сопел. Потом вдруг просиял и тоже улыбнулся.
   - Все равно они вам не поверят, - убежденно заявил он. - Фашист сказал, что это у меня в крови!..