VI

   Вернувшись во двор, Ляля вдруг, не дойдя до крыльца, остановилась и прислушалась. Где-то, как будто за синими горами, загремело. Молодо, властными перекатами, как первый весенний гром. Ляля одним прыжком очутилась на крыльце, влетела в комнату.
   - Вы тут сидите и ничего не слышите! - радостно закричала она. - Гремит же!
   - Что гремит?
   - Фронт!
   Все выбежали во двор. Стали прислушиваться, но никакого грома не было. Сейчас даже Ляля не слыхала его.
   - Это тебе почудилось, - сказала тетя Варя.
   - Как же почудилось, если гремело наяву! Да еще так свежо, широко, чудесно!
   - Может, и в самом деле уже первый гром загремел... - неуверенно сказал Константин Григорьевич, оглядывая горизонт на востоке. - А может, бомбили где...
   - Бомбят не так, - говорила Ляля. - Я же говорю: по всему горизонту, как-то перекатами.
   - В какой стороне? - спросила мать.
   - Там, как будто над Мерефой, над Харьковом, а может, над Богодуховом... А, тш- ш!
   Где-то в стороне высоко шли самолеты. Прожекторы метались по небу. Подымались и падали, как гигантские световые колонны.
   - На Кременчуг, - определил Константин Григорьевич, прислушиваясь к высокому рокотанью мо- торов.
   Гул постепенно стих, прожекторы скрылись, будто улеглись в темные чехлы.
   - Время спать, - напомнила тетя Варя и стала подниматься по ступенькам.
   За ней пошел и Константин Григорьевич. Мать ждала Лялю.
   - Ты идешь, маленькая?
   - Ступай, мамочка, я еще немного подышу. Какая ночь!..
   Оставшись одна, Ляля опять прислушалась. Неужели действительно это только бомбежка? Интересно спросить завтра: может, еще кто-нибудь из товарищей слышал? Товарищи! Где сейчас Веселовский и его группа? Где они будут ночевать сегодня? В степи ли, в лесу или в овраге?..
   Девушка представила себе, как через несколько дней они соберутся уже всем отрядом. Резкий Сапига сядет на лесной пень, заговорит, рубя слова: "Нам нужна такая диверсия, чтоб потрясла город!" Сережка будет стоять удивленный, словно в незнакомом царстве. А Леня? Этот врожденный лесовик совсем расцветет. Лука Дмитриевич будет хитровато усмехаться в бороду. Ночью они выйдут к железнодорожному полотну и примутся за работу. Первый немецкий эшелон, идущий на фронт, загремит под откос. Отряд товарища Куприяна действует! Они возобновят связь с подпольным обкомом, получат указания, свяжутся с другими отрядами. Силы их будут расти с каждым днем. К ним придет молодежь, опасаясь от мобилизации; в отряд вольются беглецы из смертных кригсгефангенлагерей* (* Лагеря военнопленных.). Настанет время, когда они уже почувствуют себя настолько окрепшими, что общими силами ударят на Полтаву! Отряды народ- ных мстителей в городе!.. Перебьют оккупантов и предателей и поднимут над городом красное знамя. Такое высокое, чтоб коснулось туч, чтоб видно было его всем, всем. Знамя неумирающего танкового полка! Тогда и Марк увидит его издалека и догадается, что это она!
   И вот ближние сады уже превратились в призрачные леса, полные таинственного гомона засад, паролей, команд.
   Ляля присела на крыльце и загляделась в высоту. Звездное небо над ней как цветущая яблоня. Небо давно перестало быть для нее только красивым. Она воспринимала его, как развернутую книгу космоса, как гигантскую лабораторию, полную тайн и будущих открытий.
   Прежде, бывало, в такие погожие дни Ляля работала. Брала свечу с абажуром, карту звездного неба и забиралась на крышу. Расстелив карту, склонялась над ней, просиживая иногда далеко за полночь.
   - Что там наша Наталка-Полтавка возле дымаря всю ночь сидит? - говорила тетя Варя. - Не Петра ли себе ворожит?..
   - Какая ж она Наталка-Полтавка? - смущенно возражала мать. - Терпелихина дочка ни звездных карт, ни телескопов не знала. А наша, чего доброго, еще на какую-нибудь планету полетит.
   Иногда Ляля и Константина Григорьевича тащила за собой на крышу.
   - Папа, неужели ты не любишь, не понимаешь неба? - с упреком обращалась она к отцу, который, сидя на крыше, все время жаловался, что найдет здесь свою кончину. - Ты только посмотри! В какой бы конец неба мы ни направили свои телескопы, куда б ни обратил свой вооруженный глаз астроном - всюду перед ним такая безбрежность, такая безграничная широта! И вся она полна звездами, солнцами, похожими на наше Солнце, целыми роями звезд... И как бы глубоко мы ни проникали в этот космический океан, перед нами без конца будут возникать все новые и новые светила!
   Озаренная голубоватым сиянием абажура, взволнованная, со сверкающими глазами, Ляля казалась отцу в эту минуту сильным и вдохновенным искателем.
   О планетах и звездных мирах она готова была говорить до утра. Константин Григорьевич с горечью признавался себе, что слишком мало во всем этом понимает.
   - Изучение новых звезд, папа, - объясняла девушка, - дало нам метод определения расстояний до далеких экстрагалактичных туманностей. А изучение туманностей, связанных с этими звездами, открыло перед нами те свойства атомов, какие еще не наблюдались в земных лабораториях, даже в атмосферах звезд! Возможно, тайну атома в значительной мере удастся постичь именно отсюда, из туманностей... Ты понимаешь теперь, что значит работать в космических лабораториях! А тебя удивляло раньше, почему я пошла на физмат, на астрономическое отделение...
   Константин Григорьевич вспоминал, как после окончания дочерью десятилетки он повез ее в Харьков выбирать вуз. Уважая волю отца, девушка терпеливо ходила за ним по разным институтам, хотя втайне для себя давно уже решила, куда поступать. Отцу очень хотелось, чтобы Ляля стала врачом, и она шла за ним в медицинский - в первый, потом во второй. Этот второй особенно нравился старому врачу, потому что он сам не так давно получал здесь диплом. До революции Константин Григорьевич из-за недостатка средств мог стать только фельдшером. Институт он закончил уже в советское время.
   - Ну, как тебе? - спрашивал он Лялю, показывая свой институт.
   - Не люблю резать, папка, - морщилась она, осматривая лаборатории.
   Тогда они шли в строительный.
   - Здесь больше подходит учиться ребятам, а не девушкам, - хитрила Ляля.
   - Ну, тогда иди в киноактрисы, как тебе советовали подруги, - сердился Константин Григорьевич.
   А упрямая девочка думала о своем.
   И только когда они с отцом вошли в университетский корпус на улице Свободной Академии, Ляля сказала откровенно:
   - Отсюда я уже никуда не пойду, папа.
   Теперь, в мрачные дни оккупации, Ляля нередко вспоминала харьковское лето 1937 года, когда она ходила по институтам, как по собственному саду, и у нее кружилась голова от сотен возникавших перед нею путей. Тысячи юношей и девушек из колхозов и городов, из рабочих и шахтерских поселков ходили тогда, как и она, выбирая, приглядываясь к заманчивым, неизвестным дорогам, лежавшим перед ними, свободными детьми трудящихся людей.
   Мысли ее были прерваны раскатистым гулом. Опять как будто ударил сильный, молодой гром. Теперь уже совсем близко, не за крутыми горами. Ляля сбежала с крыльца. На западе от Полтавы - впервые на западе! - висели в небе яркие гирлянды "лампад".
   Наши самолеты бомбили Кременчуг.