Июльской ночью сорок первого года к противнику бежал красноармеец Петр Харий. Сообщение об этом поступило в особый отдел 23-й армии рано утром. Через полтора часа в 24-й артиллерийский полк, под Выборг, выехал опытный контрразведчик капитан Н. П. Лимов, работавший в чекистских органах с 1933 года. Крепко сложенный, с открытым, добрым лицом, он сидел рядом с шофером «эмки», держа в зубах короткую трубку, и с грустью провожал глазами бежавшие мимо сосны и медленно двигавшиеся за ними лесные дали Карельского перешейка. «Когда-то теперь удастся побродить с ружьем по этим просторам?» — думал Николай Павлович. Он был страстный охотник и исходил здешние леса и болота вдоль и поперек.Потом Лимов вновь возвратился мыслью к делу, ко-торое его ожидало. «Итак, Петр Харий. Кто он? Что мы о нем знаем? В армии с осени сорокового года, призван из Львова. Служил в артполку кладовщиком. Шесть дней назад прибыл в стрелковый полк 123-й дивизии. И ушел к врагу...»
Лимов хмурил брови, попыхивал трубкой. «Кто он? Перебежчик-одиночка или чей-нибудь посланец? Стоит ли кто-либо за его спиной?..» Чекист знал, что ответы на эти вопросы он может получить только в 24-м артполку, где Харий служил более полугода и где остались его приятели и земляки.
Лимова встретил полковой контрразведчик лейтенант А. С. Морозов, год назад окончивший артиллерийское училище, а затем краткосрочные курсы при особом отделе военного округа. Лейтенант четко откозырял Ли-мову, чуть коснувшись пальцами фуражки, кокетливо сдвинутой набок. Николай Павлович с трудом сдержал улыбку. Они спустились в слабо освещенный блиндаж. Спокойно, вдумчиво, дотошно расспрашивал Лимов лейтенанта о Петре Харий.
— Понимаете, не было причин особенно интересоваться им. Харий служил без замечаний,—говорил лейтенант.
— С кем он был близок?
— Главным образом с ефрейтором Запутовичем и рядовым Хомяком. Оба родом из Коломыи Станиславской области. Запутович — отличник боевой подготовки, Хомяк — активный комсомолец.
— И это все, что вы знаете о них?
— Нет, Осенью прошлого года ко мне обратился телефонист Голубаш. Рассказал, что, когда новобранцы ехали из Станиславской области, Хомяк вел в эшелоне разговоры о «самостийной Украине». Еще до начала войны я замечал, что Адам Запутович выслуживался перед старшиной, чтобы беспрепятственно уходить в городской отпуск. Часть покидал обычно один, без товарищей. Возможно, спешил на свидание с девушкой. В начале войны, когда полк вышел на боевые позиции, Хомяк и Запутович оказались в разных подразделениях полка. Харий сначала был оставлен в гарнизоне, на зимних квартирах, а потом его вместе с другими тыловиками отправили в стрелковую дивизию.
— Что дала проверка? Станислав запрашивали?
— Да, еще до войны. Нам сообщили, что сведении о принадлежности Адама Запутовича и Ярослава Хомяка к ОУН не имеется.
— А здесь, в полку?
— Ничего предосудительного.
— Что собой представляет Голубаш?
— Скромный, малообщительный солдат. Родом из Станислава. Его отец состоял в Компартии Западной Украины, работал в подполье.
Лимов предложил посоветоваться с комиссаром полка. Они вышли из блиндажа. С переднего края доносился треск автоматных очередей.
Вечером чекисты вызвали Голубаша.
«А глаза-то у него действительно голубые», — подумал Лимов, окидывая взглядом рослого смуглолицего бойца. Голубаш рассказал все, что слышал в эшелоне от Хомяка.
— А позднее он так говорил?
— Нет. Все в полку считают его хорошим комсомольцем.
Голубаш подтвердил, что Запутович действительно всегда стремился уйти в городской отпуск один. Как-то его видели в обществе солдата-танкиста. Был случай, когда он пошел зачем-то в направлении к военному аэродрому. Встретясь с Голубашем, Запутович подмигнул ему и сказал, что спешит на свидание. Месяца за два до начала войны Хомяк выезжал на родину, в Ко-ломыю, на похороны отца. Запутович в казарме при всех вручил ему письмо матери, а потом, в коридоре, дал еще одно для кого-то.
Отпустив уставшего от расспросов Голубаша на ужин, Лимов стал молча прохаживаться по блиндажу. — Что ж, ниточка есть, — сказал он наконец. — Завтра продолжим разбор этого дела.
Весь следующий день чекисты работали в дивизионах, где служили Запутович и Хомяк. Вечером Морозову передали, что его разыскивает комиссар полка. Оказывается, кто-то подбросил в блиндаж комиссару анонимную записку. «Хомяк, Харий — изменники». Рассматривая записку, Лимов сказал: — Если это не провокация, то кто-то хочет нам помочь. Надо во что бы то ни стало найти автора.
Обнаружить его в числе тех, кто хорошо знал Хария и Хомяка, не удалось. Правда, был известен еще один человек, который близко общался с ними, — ездовой Гнатюк. Тяжело раненный, он был недавно эвакуирован в тыл. Казалось, разыскивать его не имело смысла: ведь Гнатюк не мог подбросить записку. И все же Лимов решил найти его. Судя по внешнему виду, записка была написана не сегодня и не вчера, а значительно раньше. Может быть, действительно ее писал Гнатюк? Но как в таком случае она попала в полк?
Лейтенант Морозов нашел Гнатюка во фронтовом эвакогоспитале. Комиссар госпиталя, которому он рассказал о цели своего приезда, достал из ящика стола заявление Гнатюка с просьбой принять его в комсомол. Экспертизы не требовалось: и заявление, и записка были написаны одной рукой.
Гнатюк и обрадовался и смутился, увидев Морозова.
— Что-нибудь случилось, товарищ лейтенант?
— Да. Ушел к врагу Харий.
— А Хомяк? —с тревогой спросил Гнатюк.
— Жив, здоров.
— Выходит, моя записка у вас?
— У меня.
— Я написал ее после крупного разговора с Хомяком и Харием. Держал при себе. Когда ранило, передал дружку, попросил дать ей ход. Значит, рано мне в комсомол. Не помог вам раскрыть изменника...
Успокоив Гнатюка, лейтенант попросил его рассказать обо всем, что ему известно.
В тихий июньский вечер к Гнатюку, сидевшему на скамье возле казармы, подошел Хомяк, узколицый, горбоносый солдат. Сначала разговор шел о доме, о родных. Потом Хомяк повел речь о националистах, борю-щихся, по его словам, «за счастье украинского народа». Занятый своими мыслями, Гнатюк рассеянно слушал своего собеседника. Не встретив возражений, Хомяк неожиданно заявил, что западные украинцы не будут воевать против Гитлера, если тот нападет на Советский Союз.
— А я думаю, наоборот, — возразил Гнатюк. — Если фашисты начнут войну, их надо бить насмерть. Цель Гитлера — поработить советский народ.
Завязался спор. Хомяк стоял на своем, Гнатюк не уступал. Подошел Петр Харий, прислушался, поддержал Хомяка.
Раздался сигнал отбоя.
— Поговорим завтра, — предложил Хомяк.
— Добре, — согласился Гнатюк.
Но поговорить не пришлось: наутро началась война...
Проанализировав собранные сведения, капитан Ли-мов докладывал начальнику особого отдела 23-й армии:
— По всем данным, в артполку орудуют оуновцы. Не исключено, что среди них есть действующие шпионы, которые стремятся перейти на сторону противника со сведениями о нашей обороне. Полагаю, что Харий — первая ласточка.
— Вполне вероятно, — согласился полковник. — Вот почему нам следует подумать, что делать дальше, как вскрыть преступные замыслы друзей Хария.
Спустя несколько дней большую группу бойцов из тыловых подразделений артполка, в том числе Запуто-вича, Хомяка и Голубаша, перевели в развертывавшийся 91-й эвакуационный госпиталь армии. Перед выездом Голубаша отозвал в сторону Запутович:
— Говорят, Харий ушел. Слышал?
— Да.
Запутович несколько секунд в упор смотрел на Андрея, а потом доверительно шепнул:
— Будем держаться вместе. Согласен?
...В госпитале Андрей не раз замечал, что ефрейтор Запутович наблюдает за ним и, по всем признакам, готовится к большому разговору. Как-то вечером он взял Андрея за локоть и кивнул в сторону леса. Они пошли рядом.
— Кто у тебя батько?
— Сейчас учитель, — спокойно ответил Андрей.
— А при поляках?
— Больше по тюрьмам маялся.
— За что же?
— Известно за что. Хотел счастья своему народу.
— Так-так! — веско произнес Запутович. Он был убежден, что отец Голубаша — оуновец. — А ты?
— Намерен идти по стопам отца.
— Без дела сидеть не надоело?
— Готов хоть сейчас драться за свободу нашего народа!— с неподдельным чувством произнес Андрей.
— Приходи завтра в это же время к горелому дереву. Посоветуемся.
— Добре, — ответил Голубаш, недоумевая, о чем хочет с ним советоваться Запутович у горелого дерева.
И вот на другой вечер Голубаш, Запутович, Хомяк и еще два красноармейца, их земляки, встретились у обожженной молнией сосны.
— Обстановка ясна, — начал Запутович. — Германская армия наступает, русские бегут. Нам надо решить, как выполнить свой план.
— Что мы теперь можем? — раздраженно заметил Хомяк. — Вот если бы оказаться на передовой, как Петро Харий!
— Немцы недалеко от Ленинграда. Их союзники совсем рядом. Когда они придвинутся еще ближе, — укроемся в лесу и сдадимся в плен.
— Не поймали бы москали, — опасливо сказал Хомяк.
Голубаш слушал и ужасался. Перед ним были изменники Родины, предатели своего народа. «Так вот почему ими интересовались чекисты, — подумал он.— Все эти четверо собираются перейти на сторону врага и меня, Андрея Голубаша, принимают за такого же мерзавца. А я-то считал, что они просто-напросто болтуны. Что делать? Сказать им прямо, кто они? Нет, с такими нельзя напрямик. Надо сначала выяснить до конца, что у них на уме».
С трудом сдержав негодование, Голубаш предложил:
— Лучше подождать, когда решится судьба Ленинграда.
— Правильно! — воскликнул Хомяк. — Немцы возьмут Ленинград, и мы окажемся у них без риска для жизни.
Голубаша поддержали и другие участники сборища. Адам Запутович не сразу согласился с ними, приказал расходиться и ждать дальнейших указаний.
На другой день Андрей разыскал капитана Лимова и рассказал ему обо всем. Тот сообщил эти сведения начальнику особого отдела армии и предложил перевести Хомяка в другую часть и задержать для допроса. Полковник согласился с Лимовым.
Хомяк, узнав о переводе, разволновался, но быстро успокоился. «И неплохо. Кто знает, что еще придумает Адам на нашу голову. А я без особого риска окажусь у немцев».
Запутович, найдя Голубаша, спросил его:
— Как думаешь, что значит перевод Хомяка?
— Черт его знает! Может, развертывают новый госпиталь.
— Да, теперь большевикам много госпиталей надо, — злобно сказал Запутович. — А у меня душа болит, но по другой причине. От нас ждут больших дел, а мы до сих пор ничего еще не предприняли. Все-таки я думаю так: подойдут финны ближе — сбежим в лес и пойдем им навстречу.
— Не все этого хотят, — уклончиво заметил Андрей.
— Заставлю! — процедил сквозь зубы Запутович.
— В таком случае, действуй!
— Добрый ты хлопец, Андрей. Жаль, поздно мы с тобой сошлись. Я тебе верю, но все-таки хочу предупредить: если с кем-либо из нас что случится — прикончим!
Хомяка задержали. Допрашивал его следователь особого отдела армии старший лейтенант И. И. Малиновский и следователь особого отдела фронта А. Я. Грун. Арестованный упорно отказывался признать себя в чем-либо виновным. Лишь когда его ознакомили с показаниями Гнатюка, а затем спросили, какие письма Запутовича он отвозил в Коломыю, Хомяк, заискивающе поглядывая на следователей, осторожно спросил:
— А если я скажу правду, мне сохранят жизнь?
Словно боясь, что его опередят, он долго рассказывал о себе и других, о прошлом и настоящем, о сделанном и задуманном. И все время повторял, обращаясь к следователям:
— Если кто не будет признаваться, дайте очную ставку. Я уличу любого.
В организацию украинских националистов молодого учителя Ярослава Хомяка вовлек сын лавочника Голинский. Осенью 1937 года на берегу быстрого Прута Ярослав дал клятву на верность ОУН, получил кличку и по поручению Голинского стал собирать сведения о частях польской армии и жандармерии в городе Коломые и его окрестностях. Когда Германия напала иа Польшу, Хомяк в составе вооруженного отряда, который оуновцы именовали милицией, должен был помогать гитлеровцам захватить Коломыю. Но в город вступила Красная Армия. Самозваную милицию распустили.
Голинский спешно уехал во Львов, а Хомяку дал указание добывать информацию о советских войсках. Так Ярослав Хомяк стал шпионом абвера. Через два месяца он передал Голинскому, приехавшему из Львова, тетрадь с подробными данными о разместившейся в городе танковой части. Хомяк разузнал все — численность танков, фамилии командиров. Голинский похвалил его. Он не сказал, кому предназначались собранные сведения. Но было ясно и без того, что в них заинтересована германская военная разведка.
Последовало новое задание — вступить в комсомол. Ярослав Хомяк стал, что называется, двуликим Янусом. Он выполнял комсомольские поручения и в то же время одурманивал головы юнцов ядом национализма, подбирал новых членов в ОУН.
Осенью сорокового года Хомяка призвали в Красную Армию. Голинский вручил ему флакон с симпатическими чернилами.
— Тайнописью будете сообщать сведения о частях гарнизона, где вам придется служить.
— А без этого нельзя? — с тревогой спросил Ярослав.— Все же улика...
— Надо быть хитрее врагов, — отчеканил Голинский.
Холодное стекло жгло руки. Хомяк отправил Голинскому из Выборга лишь одно письмо со шпионскими сведениями и разбил флакон.
В апреле 1941 года Ярослав получил телеграмму о смерти отца и поехал в Коломыю. Он спешил домой, но все же сделал короткую остановку во Львове и прямо с вокзала направился к Голинскому, который теперь играл в оркестре львовского театра.
— Ярослав! Какими судьбами?! — встретил тот его.
Узнав, куда и зачем он едет, Голинский посочувствовал Хомяку, провел его в гостиную, усадил на диван, угостил папиросой и, выждав время, сказал:
— Получил от тебя за полгода только одно письмо. В чем дело?
У Хомяка дрогнула щека.
— В казарме опасно. Я уничтожил флакон... с теми чернилами.
— Не ожидал от тебя этого. Ну, тогда рассказывай. О частях гарнизона, о вооружении, о командирах. Все, что знаешь,
Прощаясь, Голинский сказал Хомяку.
— Хорошо, что заехал. Священная война с Советами не за горами. Есть директива: как только она начнется, наши люди с оружием в руках должны уходить через линию фронта и пробираться на родную землю, в свое украинское войско, чтобы драться с москалями. Ясно?
— Ясно.
— Вернешься в полк, передашь директиву Запутовичу.
— Разве он тоже? — удивился Хомяк.
— Адам —добрый конспиратор! Войдешь в его подчинение. Об этом скажешь ему сам.
Выходя от Голинского, Хомяк с восхищением думал о Запутовиче: «Чисто работает!» Вспомнил, как в казарме, на глазах у других бойцов, он попросил его отвезти письмо матери. А прощаясь, вручил второе письмо и тихо сказал:
— А это отдашь в руки парикмахеру Василию Палоничко.
Хомяк тогда еще не знал, что Палоничко был «почтовым ящиком» оуновцев. Через него шпионские сведения шли к резиденту абвера бандеровцу Голинскому.
Выслушав на правах старшего доклад Хомяка о встрече с Голинским и полученных от него указаниях, Запутович сказал:
— Будем готовиться к побегу из армии. И надо увести с собой земляков. Я уже толковал кое с кем, в частности, с Петром Харием. Ты, возможно, знаком с ним. Он работает на вещевом складе. Пора начинать и тебе.
Как действовали предатели, читатель уже знает...
Старший лейтенант Малиновский готовился к первому допросу Запутовича. Он сидел в небольшой комнатке здания сельской школы поселка Юкки, где разместился особый отдел армии, и перечитывал показания Хомяка. Рассматривая фотокарточку Запутовича, его крепко сжатые губы и крупный, тяжелый подбородок, контрразведчик подумал, что бывалый оуновец, агент абвера и главарь изменнической группы будет, видимо, бороться со следствием до последней возможности. Однако этого не произошло.
Узнав о признании Хомяка, Запутович злобно глянул в усталое лицо следователя.
- Я вступил в ОУН по убеждению и полностью разделяю ее программу. Германскому командованию помогал по указанию руководства ОУН.
Он дал развернутые показания о преступлениях, совершенных им и его подручными.
...Адам Запутович с тридцать седьмого года был в числе руководителей оуновской организации Коломыи, возглавлял там разведку. Когда западноукраинские земли воссоединились с Советской Украиной, Запутович, опираясь на своих помощников, приступил к сбору шпионских сведений о Красной Армии, о промышленности. Он переправлял эти сведения за рубеж, в Германию, распространял антисоветские листовки, внедрял своих ставленников в местную милицию, отделение связи, комсомольскую организацию.
Хомяка, фамилия которого как члена ОУН ему была давно известна, он встретил впервые на призывном пункте, но вступать в контакт с ним до поры до времени не хотел, не видя в этом особой необходимости.
Военную службу Запутович проходил в одном из гарнизонов Ленинградского военного округа. Он старательно учился и в конце концов стал ефрейтором, отличником боевой подготовки. Навещая земляков, слу-живших в соседних подразделениях, Запутович выведывал у них интересовавшие его сведения. За короткий срок он отправил в Коломыю четыре шпионских сообщения, написанных симпатическими чернилами между строками личных писем. Пятое сообщение послал с Ярославом Хомяком.
...Лейтенант Морозов сидел в маленькой каморке следователя рядом с капитаном Лимовым и вслед за ним внимательно прочитывал страницы уголовного дела на агентов абвера. Вошел Малиновский.
— Ну, как? На ошибках учимся?
— Да. Попадись мне снова подобная публика — не упущу. То, что получилось с Харием, не повторится, — сказал лейтенант.
— Как знать! Враг-то в разных обличьях выступает.
— Все равно не упущу! А теперь хотелось бы выяснить один вопрос. Хомяк — трус, его поведение понятно. Но почему этот матерый шпион Запутович так быстро и откровенно рассказал о своих преступлениях?
Малиновский усмехнулся:
- Хочет войти в историю. Он так и заявил: «Ничего не буду скрывать. Мы, украинские националисты, войдем в историю». Я добавил: «Как враги своего народа». Он, разумеется, со мной не согласился.
Изменников, фашистских шпионов судил военный трибунал Ленинградского фронта. Судил строго, по суровым законам войны.
Вражеские агенты из числа украинских националистов были разоблачены армейскими чекистами в первые месяцы блокады и в других войсковых соединениях Ленинградского фронта.
В начале 1942 года сотрудники особого отдела Невской оперативной группы, который в то время возглавлял полковник Д. Д. Кононенко, обезвредили группу изменников, созданную агентом абвера бандеровцем Василием Сг:лко. Участники группы готовили террори-стические акты. В их намерения входило расправиться с командирами подразделения, в котором они служили, и перейти на сторону гитлеровских войск. При аресте Сашко чекисты обнаружили у него условные записи о частях Невской оперативной группы. Абверовский агент намеревался передать эти записи своим хозяевам. Однако фашистская разведка не дождалась ни своего лазутчика, ни собранных им шпионских сведений.
