В первый период блокады (1941—1942 годы) работники военной контрразведки Ленинградского фронта разоблачили и обезвредили ряд вражеских агентов, завербованных фашистской разведкой еще до начала войны.
...На позициях 602-го краснознаменного полка 109-й стрелковой дивизии царила необычная тишина. Авиация бездействовала. Еще накануне вечером смолкла артиллерийская канонада. Не было слышно даже винтовочных выстрелов.
Полковой контрразведчик старший лейтенант Г. М. Питулин шел во взвод разведки, чтобы познакомиться с пополнением, прибывшим с Большой земли. Ощущение голода не покидало его. Как и все военнослужащие полка, он получал резко сокращенную норму продовольствия.
Из блиндажей, поеживаясь от утреннего холодка, выходили бойцы, умывались снегом. Пожилой усатый разведчик тронул за плечо молодого:
— Смотри! Работает наш Кировский!
Питулин обернулся. В утренней дымке широко раскинулась панорама блокированного города. Отсюда, из района Автова, она — уже который раз — поражала его своей сдержанной, суровой непреклонностью. Город голодал, но не сдавался. Дымились заводские трубы. Клубы сизого дыма поднимались вверх, где, сливаясь с серыми облаками, неподвижно висели аэростаты заграждения.
Просмотрев списки прибывшего пополнения, Питулин попросил молоденького лейтенанта, командира разведвзвода, вызвать в блиндаж старшего сержанта Василия Воронкова, назначенного командиром отделения. Вошел ладный, крепкий парень. Держался он настороженно, но на вопросы отвечал обстоятельно.
В беседе выяснилось, что Воронков, бухгалтер по профессии, перед войной был призван в армию и проходил службу в батальоне аэродромного обслуживания 312-й авиационной базы в Риге. Потом его перевели в 27-й запасной авиационный полк. На Ленинградский фронт он прибыл недавно.
Когда беседа подходила к концу, неподалеку от блиндажа гулко взорвался орудийный снаряд. Воронков вздрогнул, в глазах его мелькнула тревога. «Уж не трусит ли? — подумал Питулин и сразу же отогнал эту мысль: — Ничего удивительного, еще не обстрелян». Однако, прощаясь со старшим сержантом, он с удивлением заметил у него на лбу мелкие росинки пота...
Через некоторое время чекист получил сигнал, что рядовой Василий Скакун ведет среди солдат вредные разговоры, утверждает, что Ленинградский фронт — это западня, мышеловка, что «с голодного блокадного пайка быстро ноги протянешь».
Питулин проверил, так ли это. Солдат Скакун действительно был постоянно чем-то недоволен. Прибыв в разведвзвод, он сразу же подошел к Воронкову и резко спросил:
— Откуда мы с тобой приехали? Из авиационного полка. А куда нас прислали? В пехоту. Да еще в разведку!
— Значит, доверяют, — заметил Воронков.
— Нужно мне это доверие! Знаешь, какие здесь потери? В разведку ходить — головы не сносить. А у меня, брат, старики дома остались. И других сыновей у них нет...
«Странно, что Воронков не рассказал мне об этом», — подумал Питулин. Он хотел было снова вызвать старшего сержанта к себе, но передумал. Его остановило ощущение какой-то фальши в поведении Воронкова. Питулин посоветовался с майором К. В. Якуниным, немолодым, бывалым чекистом из особого отдела дивизии.
— Ни в коем случае ни о чем не спрашивайте у старшего сержанта об этом Скакуне, — сказал майор.
По пути из штаба дивизии в полк, прислушиваясь к свисту снарядов (фашисты обстреливали центральные кварталы города), Питулин то и дело возвращался к мысли о Воронкове и Скакуне. Зайдя в блиндаж командира разведвзвода, он осведомился, когда принимают боевое крещение новички, прибывшие с Большой земли.
— Через недельку-другую, — сказал лейтенант. — А разведгруппы уже формируем.
— Все в дело пойдут?
— Думаю, отводов не будет. Под знаком вопроса лишь один — рядовой Скакун. Настроение у него гнилое.
— Старший сержант Воронков какого мнения о нем?
— То-то и странно, что Воронков о Скакуне хорошего мнения. Просто, говорит, у него такой характер, все время ворчит, в бабушку пошел.
— А в разведку Воронков намерен его послать?
— Пока нет.
— Почему?
— Пусть, говорит, с обстановкой получше освоится.
«Воронков явно попустительствует нездоровым разговорам Скакуна, — размышлял Питулин. — К тому же оберегает его. Разведка оборонительного рубежа гитлеровцев, захват «языка» — дело рискованное. Что же за всем этим кроется?»
Вечером к полковому контрразведчику зашел комсорг взвода Иван Солецкий. Он с возмущением говорил о продолжающейся вредной болтовне Скакуна.
— Какие же меры принимает командир отделения? — поинтересовался Питулин.
— Воронков делает вид, что ничего не слышит.
От Солецкого же Питулин узнал, что Воронков подружился с писарем оперативного отделения штаба дивизии ефрейтором Яном Витолем.
Витоль родился в Риге, но с детских лет жил в Ленинграде. Его отец, коммунист, командир отряда латышских стрелков, вместе с семьей выехал за пределы родины после поражения революции в Латвии в 1919 году. Питулин хорошо знал Яна Витоля, активного, принципиального комсомольца, во всем стремившегося походить на отца. Ян тяготился должностью писаря, настойчиво просил отправить его в школу снайперов. Но у него было среднее образование, он обладал каллиграфическим почерком. Ему были свойственны аккуратность и исполнительность. И потому он неизменно слышал в ответ на свои просьбы: «Очередь не дошла».
Чекист пригласил Витоля к себе. Тот рассказал, что сам заинтересовался Воронковым. Узнав из документов, что старший сержант до войны служил в Риге, Ян разыскал его, чтобы поговорить о родном городе. Воронков Ригу знает хорошо. Там у него невеста. Он мечтает после войны встретиться с ней.
Шли дни, но ничего нового наблюдение за Воронковым не давало. Он стал реже наведываться в штаб к Витолю, а к Скакуну относился по-прежнему. Однако тот в последнее время повел себя сдержаннее, хотя и не переставал брюзжать.
Разведчики готовились к очередному заданию. Командир взвода назначил Скакуна в группу, которая должна была захватить «языка». Это решение командира взвода Воронков встретил спокойно и лишь заметил;
— Не рано ли? Скакун тоже, к удивлению сослуживцев, не выразил никакого недовольства и только проворчал:
— Раз посылают, значит, пора.
На другой день рано утром над позициями полка появился самолет противника. Как было уже не раз, на головы солдат посыпались фашистские листовки, служившие пропуском в расположение немецких войск.
Питулину стало известно, что одну листовку поднял Скакун. Он доложил об этом Якунину.
Но прежде чем тот успел сказать что-либо по этому поводу, в дверь постучали. Кого угодно могли ожидать контрразведчики, но только не Скакуна. Он вошел в блиндаж, положил на стол фашистскую листовку и стал немногословно рассказывать, как она попала к нему. Когда листовки, сброшенные с вражеского самолета, упали на землю, Воронков сказал Скакуну: «Может, возьмешь?» — «А зачем?» — «Сам же говорил— здесь западня, а ты у стариков единственный сын. Надо искать выход...»
— Давно слежу за ним, — продолжал Скакун.— Потихоньку от всех что-то записывает в блокнот.
— Может, дневник ведет или стихи пишет?
— Поинтересуйтесь, узнаете. Блокнот в зеленой обложке...
...Воронков сутуло сидел перед следователем особого отдела 109-й стрелковой дивизии капитаном А. И. Ануфриевым, украдкой посматривал на лежавший на столе зеленый блокнот и вытирал пот со лба.
— Ваш блокнот?
— Нет.
— При аресте вы пытались выбросить его. Почему?
— Мне его подложили.
— А писали вы?
— Нет.
— Вот акт графической экспертизы. Шпионские записи в блокноте сделаны вашей рукой.
Воронкову нечего было сказать. Он изворачивался и лгал, наговаривал на Скакуна, однако под тяжестью неопровержимых улик, добытых при аресте и после очных ставок с Витолем и Скакуном, должен был создаться во всем. Рассказал Воронков и о том, что имел 1чамерение передать свой блокнот фашистской разведке с помощью Скакуна, которого постепенно готовил к переходу на сторону противника.
Как же Воронков стал вражеским агентом?
Началось это еще до войны.
В Риге Воронков познакомился с привлекательной белокурой девушкой. Родители Марты были состоятельными хуторянами. На их деньги она снимала в Риге комнату, училась на курсах немецкого языка. «Твердый, властный язык энергичной нации», — не раз говорила она Воронкову.
Василий и Марта ходили в кино, подолгу гуляли по улицам и набережным города. Когда он посматривал на часы, чтобы не опоздать в часть, она подтрунивали над ним. Однажды Марта пригласила Василия к себе. Поставив на стол ужин, она наполнила рюмки вином:
— За свободную, независимую родину!
Василий, не задумываясь, поддержал тост. Но тут Марта, встряхивая падавшими на плечи белокурыми волосами, стала говорить что-то странное:
— У нас есть смелые люди. Они вернут Латвии утраченную свободу.
— Какую?
Василий хотел возразить, но Марта не дала ему произнести ни слова. Она вдруг обняла и поцеловала его, В тот вечер Воронков впервые опоздал в часть из городского отпуска и, разумеется, был наказан. Он долго и мучительно размышлял о словах Марты. Хотел было рассказать о ней работнику особого отдела, но передумал. «Марта воспитана в буржуазной Латвии и не понимает многих вещей. Я ей все разъясню сам», — решил он, спеша на новое свидание. Марта встретила его притворно строго. Испытующе посмотрев на него, она спросила:
— В прошлый раз ты ничего не забыл мне сказать?
— Я люблю тебя.
Весь день и весь вечер они провели в ее комнате. Он рассказывал ей, как близкому человеку, о своей службе в батальоне, о многих других вещах, не замечая того, что выбалтывает военную тайну. Когда речь зашла о со-бытиях на Западе, о победах гитлеровской армии, Марта с пафосом произнесла что-то по-немецки.
Выпив лишнего, Василий уснул. Марта и не пыталась его будить. А на другой день, сидя на гауптвахте, он с обидой рассуждал про себя: «Подумаешь, великий грех! Разве предыдущая служба без единого замечания ничего не значит? Могли бы на первый раз простить».
В час новой встречи с Мартой Василий высказал ей свою обиду. Она горячо поддержала его.
Однажды Василий встретил у Марты высокого красивого парня.
— Мой двоюродный брат Оскар, — представила она его Воронкову.
Оскар по-русски не говорил, и Марта исполняла роль переводчицы. Они выпили немного вина, пообедали, закурили. Василий сидел рядом с Мартой. И вдруг она встала и, окинув его чужим, холодным взглядом, тихо, но ясно произнесла:
— Знай, ты предал свою родину! Ты рассказал мне о своей части. Эти сведения переданы, куда нужно. Мы предлагаем тебе работать вместе с нами.
Воронков посмотрел на Оскара. Тот сидел на диване и молча курил.
— Нам ничего не стоит сообщить чекистам, что ты шпион, — продолжала между тем Марта. — Тебя, арестуют и расстреляют.
Оскар встал и, держа руки в карманах, подошел к Василию. Василий вытер платком вспотевшее вдруг лицо.
— Что вам нужно?
— Придется кое-что написать, — сказала Марта и продиктовала текст обязательства Воронкова сотрудничать с врагами Советской власти. Потом он сидел и дрожащей рукой писал о своей части, о самолетах, базировавшихся на аэродроме, о бойцах и командирах, которых знал. «Как в шпионском романе», — мелькнула у него горькая мысль.
— Если начнется война, — сказала Марта при следующей встрече, — твоя задача изменится. Вступи в партию, завоюй доверие коммунистов. На фронте соберешь как можно больше сведений, полезных германскому командованию, и перейдешь к немцам. Или подберешь надежного человека и пошлешь записи с ним. Заслуги твои не забудутся, когда Гитлер победит Советы.
— А ты? Ты будешь меня ждать?
Она обняла его:
— Я же люблю тебя. Поверь, мы с тобой хорошо заживем после нашей победы!..
— Что же дальше? - спросил Воронкова следователь.
—А Л дальше... Дальше действительно началась война. Наши войска отступали. Я решил, что Марта во всем права, и стал выполнять ее задания. Что успел сделать, следствию известно...
В тот же день майор Якунин и капитан Ануфриев познакомили с материалами этого дела заместителя начальника особого отдела 42-й армии подполковника А. С. Мельникова. Тщательно изучив их, он задумался. — Ясно, что и Оскар, и Марта не только националисты. Это вербовщики абвера. Они умело выполняли инструкции своих хозяев по созданию шпионской резидентуры в Риге. Характерно, что Воронков не называет себя агентом абвера. Вербовщики не хотели раскрывать перед ним все карты, объяснять ему, в чьи сети он попал. Но суть дела от этого не меняется. Записи в блокноте и другие материалы следствия выдают его с головой как агента вражеской разведки.
Предателя и шпиона Воронкова судил военный трибунал 42-й армии. Когда председатель зачитывал суровый приговор, послышался грохот канонады: артиллерия Ленинградского фронта и Краснознаменной Балтики открыла огонь по позициям гитлеровцев. И зримые, и тайные враги нашей Родины испытывали на себе силу ударов, наносимых защитниками города Ленина.
