Утром Борис Хохлов, взволнованный и разгневанный, прибежал к Косухиным. — Неудача у нас, — выдохнул он.— Трудились-трудились вчера и — впустую.
— А что случилось? — испугалась Мария Павловна.
— Небесная канцелярия все дело нам испортила.
— Не пойму.
Борис на цыпочках прошел в комнату Анатолия, стащил с него одеяло, -выдернул из-под головы подушку и повелительно скомандовал:
— Подъем, дорогой товарищ. Спать много вредно. Анатолий протер глаза кулаками, сел на кровати, опустил ноги на шинельную суконку, заменявшую коврик, и озадаченно посмотрел на Бориса:
— Не мог еще раньше прибежать.
— Ты посмотри лучше на улицу.
Потянувшись, Анатолий оперся на подоконник, глянул на дорогу и равнодушно заметил:
— Ну и что? Был сильный дождь.
— И он размыл наши листовки. Я на велосипеде объехал полгорода. И на всех улицах одно и то же. А немецким хоть бы что. Они у них печатные. Им дождь нипочем.
— А я, грешным делом, подумала на другое, — заметила Мария Павловна и перевела дыхание. — Лишь бы все спокойно было. А листовки — свое производство. Напишете еще, сколько надо.— Она открыла створку окна, выходившего в сад. В комнату потянуло пряно-душистым запахом жасмина.
Несколько позднее пришел Евгений Семняков с той же обидой на ночной дождь, что свел на нет труды подпольщиков.
Уже после завтрака, сидя на скамейке в саду под ореховым деревом, Анатолий по привычке потер ребром ладони переносье и сказал:
— Сегодняшнее «чп» должно нас заставить еще раз подумать над тем, как быстрее оборудовать маленькую типографию.
— Вот бы, действительно, заиметь типографию, — размечтался Борис.— Одна ночь — и пятьсот-шестьсот листовок готово.
— Давайте поговорим по-деловому,—серьезно прервал его Евгений.— Он хлопнул Бориса ладонью по плечу.— Ты должен нам помочь.
— Чем? — заинтересовался Борис.
— Твой отец работал в типографии. Ты знаешь там рабочих. Найди надежного человека и достань шрифт. Остальное сделаем сами. Как тебе действовать — думай сам.
— Но есть одно условие,— дополнил Анатолий.— Действовать осторожно. В операцию надо вовлечь не больше двух человек.
Борис, придя домой, долго перебирал в памяти всех, кого знал в типографии, прикидывал, кто на что способен. «Если наведаться в типографию,— думал он,— могут заподозрить. Раньше не ходил, а тут заявился. Да и придешь туда — не скажешь ведь, что мне нужен шрифт. На квартире в открытую не заговоришь. Людская душа — потемки».
В конце концов Хохлов решил обратиться к рабочему типографии Ивану Нечипасу. Он комсомолец, активности при новых порядках не проявляет. С ним можно потолковать один на один. А для чего нужен типографский шрифт, тоже можно обосновать, Мол, для школьных нужд.
Осторожно, исподволь, повел Борис разговор с Иваном Нечипасом.
— Твердо обещать не могу,— сказал тот, когда разговор коснулся типографского шрифта.— Но, коли дело требует, попытаюсь.
Уговорились: в случае удачи Иван принесет литеры сам.
Истек один день, другой. Минул и тот, который при уговоре назывался последним. Нечипас не появлялся. Борис расстроился окончательно. А друзья то и дело подтрунивали над Хохловым:
— Начатое дело надо доводить до конца.
— Уметь распознавать человека — великая сила. - Хмурясь и негодуя, Борис огрызался.
— Разобьюсь, а шрифт достану. Уже на исходе июнь.
Готовясь к школьным экзаменам, Анатолий настолько утомился, что решил денек поработать в саду. Он подмел дорожки, очистил их от мусора и принялся пересаживать цветы под окнами, мурлыча какой-то старинный вальс.
В разгар работы приехал Борис Хохлов. На раме велосипеда висел заметно обмахрившийся дерматиновый ученический портфель. Друзья прошмыгнули в комнату и извлекли из портфеля пару широких газетных гра-нок, набранных в городской типографии и пару верстаток, какими пользуются наборщики.
— Вот это —да! — выдохнул Анатолий.— Вот это добыча!
— Живем теперь? — спросил Борис.
— Еще как живем-то... Ты меня подожди здесь. Я сбегаю за одной вещью, без которой теперь не обойтись.
Через пять минут в комнате появился ящик, в котором Анатолий хранил образцы горных пород. Разделенный на множество ячеек, ящик с успехом заменил наборную кассу.
Ребята немедленно взялись за дело: промыли гранки керосином, за каждой ячейкой на ящике закрепили свою букву и начали раскладывать туда свинцовые литеры. С непривычки это давалось нелегко, часто не попадалась под руку нужная ячейка для буквы или знака.
Окончив работу, закопали шрифт среди цветов под окнами кухни, умылись и после нелегких трудов уселись за стол в саду. Борис вполголоса запел:
Оседлаю я горячего коня,
Крепко сумы приторочу в перемет...
Встань, казачка молодая, у плетня,
Проводи меня до солнышка в поход.
— А как будем печатать? — спросил Евгений.
— Пустим в дело мой фотографический валик, — ответил Анатолий и, сжав кулаки, точно в них держал валик, показал на столе, как будут печататься листовки.— Раз — и готово. Раз — и опять готово.
— Теперь мы можем выпускать не пять, не десять листовок, а сотни,— радовался Борис.
Восьмого июля самодельная подпольная типография выдала первую продукцию. Напечатали двести листовок.
Листовки призывали саботировать мероприятия немецких властей, прятаться от угона на каторгу, уходить к партизанам, вставать в боевой строй борцов с фашистами.
Двести листовок! Это же сила! Их прочитают на каждой улице города. Они попадут и в близлежащие села. Таинственная подпись СПО — Симферопольская подпольная организация — теперь завоюет еще больший авторитет среди советских людей, оказавшихся в кабале
Изготовив листовки, Анатолий, Борис и Евгений спрятали их под черепицей на дворовой будке. Мария Павловна наварила постной лапши, приготовила румяную запеканку из толченой картошки.
— После трудов праведных—не грех и подкрепиться, — пригласила она ребят к столу, а сама пошла за Павлом Лаврентьевичем.
Усаживая друзей за стол, Анатолий услышал быстрые шаги за дверью, бросился в коридор и увидел перед собой Лиду Трофименко.
— Пришел... Сеня... из леса... Посыпались вопросы:
— Когда?
— С кем он?
— Принес что-нибудь?
— Все в порядке, — ответила Лида.— Встретитесь — все узнаете.
Наспех позавтракали. Первой ушла домой Лида. Ребята отправились к ней поодиночке и по разным улицам.
— Вот он наш путешественник.— Лида показала на только что проснувшегося Семена Кусакина.
Маленький, смуглый, большеухий, Кусакин переступал с ноги на ногу и пытался доложить о прибытии. Но комсомольцы принялись обнимать и тискать его.
— А теперь рассказывай, что и как, — предложил Анатолий, когда Семену изрядно намяли бока.
Хорошие подарки принес Кусакин из леса: листовку «Каким должен быть комсомолец на временно оккупированной территории», «Обращение Центрального Комитета ВЛКСМ ко всем комсомольцам оккупированной тер-ритории», сборник материалов, в которых показаны фашистские зверства в Керчи, и еще немало очень ценных брошюр.
Семена засыпали вопросами.
— А как будем поддерживать связь с партизанами?
— Где наметили организовать явки для связи?
— Каковы указания областного партийного центра?
— На все эти вопросы я вам отвечу в тот день, когда отправлюсь в новый поход к партизанам. А пока мне приказано молчать.
— Мы согласны с тобой, Семен, — заметил Анатолий. — И наказ тебе будет такой. Зря по городу нешляйся. Ты теперь связной между нами и лесом. Так что будь осторожен.
— Я понимаю, Толя, — согласился Кусакин.— И такие же указания имею от подпольного партийного центра.
...Одиннадцатого июля в помещении бывшего театра рабочей молодежи состоялся выпускной вечер учеников, окончивших среднюю школу. За столом президиума вместе с директором школы восседали представители местных властей, учрежденных оккупантами, и офицеры городского гарнизона.
Открывая вечер, директор школы произнес хвалебную речь в адрес немецкого командования, которое, несмотря на военную пору, дало возможность получить среднее образование русским девицам и юношам.
— Мы глубоко благодарны немецкому командованию за заботу о нас, — довольный возможностью выговориться на глазах у городских правителей, славословил новые порядки директор. — От имени всех выпускников я говорю большое русское спасибо местным властям. Я твердо уверен, что перед заботливыми хозяевами выпускники школы не останутся в долгу. Они рас-платятся честным трудом на том поприще, которое будет им предоставлено.
По случаю торжественного дня комендант в ту ночь разрешил ученикам ходить по городу. Этим воспользовались Анатолий Косухин, Борис Хохлов, Евгений Семняков.
Они забрали на квартире Бориса нераспространенные листовки и отправились по городу. Новые вести Симферопольской подпольной организации проникли в форточки, в раскрытые окна, в почтовые ящики на улицах имени Куйбышева, Чкалова, Садовой.
А тринадцатого июля комсомольцев-подпольщиков встревожила весть: утром Семен Кусакин ушел на конспиративную встречу и не вернулся. То ли он не успел известить друзей и отправился на новое ответственное задание, то ли его схватили гестаповцы — никто ничего не знал.
«Неужели арестован? — горько подумал Косухин.— Ведь он такой осторожный и аккуратный. Не может быть... А если арестован? Тогда и связь с лесом провалилась».
Мария Павловна заметила, как сын в короткое время сделался совершенно другим: лицо помрачнело, скулы заострились, глаза потускнели и, казалось, утонули еще глубже.
— Может быть, с ним ничего и не случилось, — подбадривала мать.
Анатолий надел чистые, хорошо наглаженные парусиновые брюки, темно-голубую шелковую футболку и направился в город.
— Пока сам не узнаю, не поверю ни в хорошее, ни в плохое, — сказал он на прощание и размашисто зашагал по аллее сада, высокий, чуть сутуловатый.
Вернулся сын расстроенный, волосы взъерошены, в глазах и гнев, и тоска. У матери екнуло сердце. Она ахнула от испуга и расслабленно опустилась на скамейку у стола.
— Узнал все, — начал Анатолий, переступая через порог. — Схватили его. Выдал какой-то провокатор... Нет больше нашего Семена...
Косухину еще тягостнее стало, когда он услышал, что провокатора, который выдал Семена Кусакина, зовут Григорием. «Неужели это сделал Григорий Гузий? Неужели он провокатор? Как я не хотел, чтобы Гузий стал нашим проводником к партизанам. Нет, ведь не послушали меня. А кто? Сам же Семен. И Борька-философ поддакивал ему. Теперь погиб Семен. Оттуда не вы-рвешься».
— Мама, — обратился он к Марии Павловне. — Ты же учительница, должна уметь разгадывать людей. Вот Григорий Гузий был советским моряком. В дни войны попал в беду. Он мог сдаться в плен, но не сдался. Ему удалось попасть к партизанам... Как по-твоему: может такой человек стать провокатором?
— Трудно ответить на твой вопрос, — заметила Мария Павловна, не желая ни подбадривать сына, ни делать поспешные выводы. — Люди бывают разные.
Анатолий излил свою горечь друзьям. Евгений Сем-няков, всегда осторожный в выводах, сказал:
— Гадать на кофейной гуще — не метод комсомольцев-подпольщиков. Надо действовать.
— Что ты предлагаешь? — заинтересовался Борис Хохлов.
— Встретиться с Гузием и допросить его так же, как мы допросили Цурюпу.
В день ареста Семена Кусакина комсомольцы перенесли и зарыли типографию в саду Веры. Горемыкиной—активной подпольщицы, проживавшей по Дорожной улице, и покинули квартиры. Борис Хохлов, Анатолий Косухин и Евгений Семняков теперь коротали время то в загородном овраге, заросшем мелким красноталом, то в заброшенных избушках и пустых сараях.
Пока готовилась встреча с Гузием, который, как выяснилось, находился в городе, стало известно: провокатора знает Люся Сокол — дочь местного машиниста. Она видела его, когда у них в квартире проводили обыск. Те приметные черты провокатора, которые назвала Люся, еще больше убедили подпольщиков в том. что Семена Кусакина выдал Григорий Гузий.
Накануне встречи с Гузием Анатолий Косухин объявил друзьям:
— Мы все втроем собираемся на той же окраине, где были в день ареста Семена. Каждый имеет при себе по ножу. Я захвачу пистолет. Если Люся Сокол подойдет к ,нам и, увидев Гузия, поздоровается за руку с каждым, значит, Григорий предатель. Борька, как самый сильный из нас, ударит его ножом в грудь, а мы бесшумно уволакиваем тело в кусты.
Под вечер все трое собрались в боярышнике. Григорий Гузий несколько задержался. А когда раздвинул кусты руками и увидел ребят, сидевших на полянке, заметил:
— Вы так укрылись, что скоро и не найдешь. — Он поздоровался и добавил: — Передаю всем по привету от нашего командования.
— От какого? — сердито спросил Борис Хохлов и запустил руку в карман пиджака, чтобы проверить: удобно ли там лежит нож.
— От самого главного командования, — пояснил Григорий Гузий.— И наказов вам принес богато.
— Послушаем, — оживился Евгений Семняков.— Давно ждем.
— Семен-то ведь нам ничего не сказал, — вставил Анатолий Косухин.
— Неужели ничего не сказал? — удивился Гузий, и его черные стрельчатые брови пугливо взметнулись кверху.— Выходит, вы не знаете, что у нас делается?
— Где у вас? — снова спросил Борис Хохлов.
— Где у нас — отсюда зараз не увидишь, — разозлился Гузий.
— Борька сегодня не с той ноги с постели поднялся— вот и ершится,— заступился за Гузия Евгений. — У меня есть предложение — выбраться из кустов и посидеть на скамейке. Там и поговорим. А то здесь еще кто-нибудь заметит нас и заподозрит: мол, прячутся.
— Решайте, ребята: вам здешние горизонты виднее,— согласился Гузий. — Я сегодня в вашем распоряжении.
Все четверо выбрались из кустов и расположились на скамейке. Справа от Григория сел Борис Хохлов, слева—'Анатолий Косухин. Закурили. Разговор не клеился. Нервы подпольщиков взвинчены до предела. Сейчас появится Люся Сокол, подойдет к ним — и...
— Не повезло Семену, — протянул Гузий, ни к кому не обращаясь. — Какой парень был хороший. Решительный, смелый. Такие высоко ценятся на флоте.
Люся Сокол в летнем цветастом ситцевом платье появилась не с той стороны, откуда ее ждали, а с противоположной. Рассекая прутом воздух то вправо, то влево, она неторопливо шагала по тропинке. Заметив группу ребят подле изгороди, приложила ладонь к глазам, пристально всмотрелась и, точно никого не зная, прошла мимо.
— Все ясно, — выдохнул Анатолий.
— Ну и хорошо, что все хорошо закончилось, — резюмировал Евгений.
— Что ясно? Что вы заметили? — недоумевал Гузий.— Я ничего не маракую.
Ребята показали ему пистолет, остро наточенные ножи и, перебивая один другого, начали рассказывать, как приготовились пустить в расход Григория Гузия, заподозренного в предательстве.
На самом деле, как выяснилось чуть позже, провокацию совершил Григорий Ващенко — местный житель, сумевший пробраться к партизанам и выведать у них многие секреты, в том числе и тайну о походе в лес Семена Кусакина.
Честным человеком оказался и Владимир Цурюпа.
Он ушел в лес к партизанам и погиб в бою с карателями. Погиб от рук .палачей и Семен Кусакин.
Анатолий Косухин, Борис Хохлов и Евгений Семня-ков более, недели не появлялись дома. За эти дни они передумали многое. И было о чем думать. В доброе время, простясь со школой, они решали бы, кому и куда пойти, где приложить руки. В советской стране было столько путей и дорог, на которых каждый честный труженик мог достигнуть заветной цели — стать горняком или металлургом, животноводом или инженером, врачом или педагогом. Но в черные дни оккупации в первую очередь надо было думать о том, как лучше бороться с врагами.
Когда стало ясно, что арест Семена Кусакина не вызвал провала организации, Анатолий Косухин предложил товарищам определяться на работу:
— Я, ребята, в случае опасности воспользуюсь помощью пчел. Получу освобождение. Вот увидите... Но вам надо подбирать должности.
— Нужны сотрудники в редакцию газеты «Голос Крыма», — вставил Борис Хохлов. — Только противно туда идти.
— А где теперь не противно? — спросил Евгений Семняков. — Назови мне такую обитель?.. И я думаю так: раз есть места в редакции, значит, надо определиться на них и Борису и мне.
На том и порешили.
В конце беседы Евгений Семняков предложил составить клятву комсомольца-подпольщика, чтобы ее подписали все члены организации. Это, по его мнению, должно больше сплотить их.
После недолгих опоров друзья уговорились завтра собраться снова и каждому иметь в руках написанный проект клятвы.
Тут Косухин спохватился, посмотрел на часы, досадливо махнул рукой —с разговорами, мол, опаздываем подключиться к последним известиям — и убежал за радиоприемником. А вернувшись от деда, быстро настроил верный «агрегат».
Москва передавала:
«За выдающиеся заслуги в организации и руководстве подпольной комсомольской организацией «Молодая гвардия» и за личную отвагу и геройство в борьбе е немецкими захватчиками присвоить звание Героя Совет-ского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая звезда»:
Громовой Ульяне Матвеевне.
Земнухову Ивану Александровичу.
Кошевому Олегу Васильевичу.
Тюленину Сергею Гавриловичу.
Шевцовой Любови Григорьевне.
— Вот это да! — присвистнул Хохлов. — Вот это гвардия! Проконсультироваться бы у них по некоторым вопросам...
— А может быть, они давно уже погибли, — заколебался Евгений Семняков.
— Если бы погибли, то в Указе Верховного Совета сказали бы об этом, — развел руками Анатолий Косухин. И уже более оживленно: — Действительно, гвардия обнаружилась. Но где? Почему не назвали, где дейст-вует такая подпольная организация? Или нельзя назвать?
— Раз назвали имена руководителей организации,— доказывал Семняков, — значит, укажут и место их действий. И можно ручаться, что то место уже освобождено от фашистов.
— Почему ты так думаешь? — спросил Косухин и тут же догадался: — Правильно, Женя. На оккупированной территории подпольщиков не раскроют.
Пока ребята строили разные догадки о героях-подпольщиках, удостоенных высокого звания, Москва закончила сообщение фронтовых сводок. Диктор сказал:
— Через одну минуту мы будем передавать корреспонденцию о делах и людях краснодонской подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия».
— Из Донбасса, — в один голос заметили Борис Хохлов и Евгений Семняков. — Там уже наши!
И надо же греху случиться ни раньше, ни после, а вот теперь, когда диктор объявил: «Начинаем передачу, посвященную героям-подпольщикам Краснодона»...— в окно столовой постучали.
Выключив радиоприемник, Анатолий вышел из комнаты на стук. Под окном стоял тщедушный, сгорбленный старик, которму надо было узнать, где находится улица Гоголя.
Покуда Косухин объяснял, как пройти на ту улицу, старик согласно кивал плешивой головой. Но стоило разговору закончиться, запоздалый путник начинал расспрашивать все сначала. Так повторилось трижды.
Радиоприемник удалось включить лишь в тот момент, когда диктор говорил:
«За шесть месяцев «Молодая гвардия» только в одном Краснодоне выпустила более двадцати листовок тиражом свыше пяти тысяч экземпляров.
Трое молодогвардейцев — Люба Шевцова, Сергей Тюленин и Виктор Лукьянченко — подожгли немецкую биржу труда и этим спасли несколько тысяч советских людей от угона на каторгу.
Молодогвардейцы освободили семьдесят пять бойцов и командиров из Волчанского лагеря военнопленных и организовали побег двадцати военнопленных из Первомайской больницы...»
А дальше шла целая вереница боевых эпизодов, в которых раскрывались бесстрашие, доблесть, мужество донецких комсомольцев. И глаза симферопольских подпольщиков лучились от радости, и на сердце у каждого было тепло-тепло.
Но вот диктор сделал короткую паузу и совсем другим голосом произнес:
— Подлое предательство прервало боевую деятельность молодогвардейцев.
В одну секунду угас блеск в глазах симферопольцев.
Через несколько дней симферопольские подпольщики в собственной типографии отпечатали текст клятвы. Она гласила:
«Перед лицом моей Родины, перед лицом моего народа клянусь:
До последнего дыхания быть преданным великому делу освобождения моей Родины.
Быть смелым, мужественным, беспощадным в борьбе с оккупантами.
Держать в строгой тайне существование и деятельность организации.
Беспрекословно выполнять все распоряжения моих руководителей.
А если придется погибнуть от руки врага, то умру честно, не проронив ни единого слова, не-выдав товарищей, не попросив у врага пощады.
Если же по трусости или по злому умыслу я нарушу данную клятву, то пусть наказанием мне будет всеобщее презрение и смерть от руки моих товарищей».
Эту подпольную присягу на верность Отечеству вначале подписали руководители организации — Анатолий Косухин, Борис Хохлов и Евгений Семняков. А затем на отдельных листках, как того требовали условия конс-пирации,—Василий Бабий, Яков Морозов, Лидия Трофименко, Зоя Жильцова, Шамиль Семирханов, Александра Цурюпа, Виктор Долетов и многие другие.
Клятвы комсомольцев вместе с их членскими билетами, списками членов организации, ведомостями о получении членских взносов командиры групп хранили в металлических коробках, закопанных в землю.
