Михаил Хиенас, Григорий Правдин
ДОПРОС

Руководитель подполья в Вильнюсском лагере для жен советских военнослужащих Зинаида Самборская

   Менялись часовые. А она все так же стояла у стены, на которой висела большая карта Вильнюса. Затекли руки, положенные на затылок. Подкашивались ноги. Красные флажки на карте расплывались. А над ними готическими буквами, колючими, как штыки, было написано: "Охота на волчиц".
   Попробовала пошевелиться, изменить позу, тут же над ухом: "Возможно, фрау устала? Повернитесь лицом ко мне".
   Сощурив глаза, на нее испытующе смотрел немец во всем черном, с серебром. Только подумала: "Живой катафалк", как снова услыхала его голос, неизвестно почему поразивший с первых слов. Вгляделась в змеящиеся губы и поняла: гестаповец старался говорить по-русски подчеркнуто правильно.
   - Итак, Наумова Елена Николаевна. Жена политрука. Мы все знаем - вы террористка и диверсантка. Но запомните: если назовете имена друзей, не придется опускаться в "танцкласс". Там не совсем приятно. Здесь же мы откровенно побеседуем и, обещаю, ничего не запишем.
   Елена пошатнулась, задела рукой карту. Несколько флажков упало на пол.
   - Извините, фрау, что не предложил стул. Садитесь. Обернитесь и гляньте на карту. Каждый красный флажок - это кровь убитого немецкого офицера. Почти все районы Вильнюса очерчены кругами. Это те места, где вы и ваш друг стреляли в упор. Я опытный криминалист и сразу понял, почему именно улица Субачяус не попала в круг. Это ваша ошибка. Вы боялись стрелять в наших людей вблизи лагеря для жен советских офицеров, этого проклятого гнездовья террористок и большевичек...
   Следователь в бешенстве рванулся к арестованной, повернул ее лицом к себе. Женщину бил озноб, и гестаповец понял, что она его не слушает.
   - Сколько флажков в этих кругах? - прерывающимся голосом вдруг спросила она.
   - Молчать! Еще раз - кто был с вами? Елена не ответила. Взгляд ее мысленно блуждал по кварталам Вильнюса. Всюду флажки, флажки, флажки...
   
   Вот здесь, в руинах за Зеленым мостом, она впервые встретилась с младшим политруком Владимиром Саулевичем. На Калварийской улице она познакомилась на явочной квартире с военной летчицей Валентиной Афанасьевой, Федором Марковым и другими участниками диверсионной группы, ставшей, по существу, ядром партизанской бригады Героя Советского Союза Ф. Маркова.
   Достали ключи для отвинчивания гаек на рельсах, лапы для вытаскивания костылей из железнодорожных шпал. Начали малую рельсовую войну.
   Елена не только стреляла в гитлеровцев, но и была связной между участниками вильнюсского подполья и лагерем для жен советских офицеров по улице Субачяус.
   Быстро набегали, чередовались мысли. Она слегка приоткрыла рот, провела кончиком языка по нижней губе, до боли закусила верхнюю: один из способов молчать, если тебя бьют по лицу. Вспомнила: когда вели к следователю, в коридоре гестапо мельком увидела Зинаиду Самборскую. Очевидно, ее вели с допроса. Опухшее, в кровоподтеках лицо, искусанные пальцы рук. Встретилась с ней взглядом и все поняла. Молчит.
   - Сколько офицеров вы убили? - уже в который раз спрашивал следователь.
   Елена выплюнула сгусток крови и тихо сказала:
   - Хвастаться нечем: я очень мало успела сделать. Знаю, что меня ждет... Судьбу свою встречу с достоинством.
   Глаза следователя еще больше сузились. Хотел ударить со всей силой наотмашь. Замахнулся, но передумал. Сел и уставился молча на Елену. Затем перевел взгляд на красные флажки, встретился с горящим ненавистью взглядом молодой женщины и растерянно пожал плечами.
   Час назад в этом же кабинете он допрашивал двух австрийских дезертиров. Куда девалось достоинство мясника из Гарца и комиссионера из Вены? Когда гестаповцы начали их бить, они расплакались. А у этой лицо в крови, но какие глаза! Спокойный, презрительный взгляд превосходства! И, вздрогнув от этого взгляда, он не стал больше ее бить. Только сказал:
   - Уверяю вас, фрау Елена, вы заговорите. Я научу вас есть горчицу. Один чудак ткнул коту в морду палец, намазанный горчицей, и тут же отпрянул, исцарапанный в кровь. Второй же сделал хитрее: он мазанул горчицей коту под хвост. Ха, ха, ха... Кот взвыл, но сам все вылизал. Надеюсь, фрау, вы следите за моей мыслью. Можете молчать, ни о чем не говорить. Через полчаса здесь будет ваш обер-вожак Самборская, затем приведут комсомолку Карабутову. Все, что гестапо известно о них, мы скажем, что узнали от вас. Такие вещи мы делаем тонко. Кошечка сама вылижет горчицу...
   Обергруппенфюрер нажал на кнопку звонка.
   В кабинет ввели незнакомую женщину. Елена быстро оглядела ее с ног до головы. На ботинках еще не высохла грязь. Значит, с улицы. Видела она ее когда-нибудь? Вряд ли. Следователь обратился к вошедшей.
   - Вы проживаете по Завальной улице в доме № 51. Поглядите внимательно на арестованную и вспомните, где и когда вы ее видели.
   Женщина подошла ближе к Елене, испуганно заглянула ей в глаза и пожала плечами. Елена вспомнила, что в канун Нового года была в доме этой женщины.
   На явочной квартире она передала Владимиру Саулевичу приказ Зинаиды Самборской: убрать нового полицая, появившегося в лагере по улице Субачяус. Садист, зверь, издевается над женами советских офицеров, забирает у них последние вещи.
   - Адрес? - спросил Саулевич.
   - Напротив рынка "Гале".
   К вечеру мороз усилился. Под руку с Еленой Наумовой Владимир подошел к дому № 51 по Завальной улице, постучал в двери квартиры № 8. Представились: хуторяне из-под Вильнюса, хотят купить отрез для новогоднего подарка. Рассчитываться будут золотыми десятками.
   Полицай любезно предлагал отрез за отрезом. Когда он вышел в смежную комнату, Владимир шепнул Елене: "Попроси воды". Полицай принес стакан, протянул его осторожно на блюдце Елене - как бы не расплескать воду. В это время Владимир выстрелил ему в висок.
   Елена видит на карте красный флажок в память о полицае, а рядом с ним еще один, почти заслоняющий прямоугольник, обозначающий крытый рынок "Гале".
   Это произошло после комендантского часа, у самых святых Остробрамских ворот. Эсэсовский майор снял шапку с высокой тульей и начал объясняться Елене в любви. Выстрел в сердце оборвал его на полуслове. Елена оглянулась - вокруг никого не было - и спокойно пошла в сторону Пивной улицы. Он был тридцать седьмым...
   - ...Так как же! - обратился следователь к женщине. - Это она заходила к полицаю перед тем, как тот был убит?
   - Первый раз вижу ее... Поверьте, такую красотку я бы запомнила!
   - Но вы же первой увидели труп?
   - Да. Я услышала выстрел, подумала: что бы это могло означать? Зашла к нему - двери были открыты. Но тут я увидела, что он лежит на полу, голова пробита, и почему-то кровь смешалась с осколками стекла. Застрелился, подумала я и побежала сообщить об этом в полицейский участок...
   Следователь опять нажал на кнопку звонка и резко сказал по-немецки вошедшему дежурному:
   - Уберите их ко всем чертям! Наумову - в карцер, а эту - на улицу, вон! Приведите ко мне Самборскую.
   ...Когда охранник с желтым витым аксельбантом вошел в одиночку Зинаиды Самборской, она спала на деревянном топчане, укрывшись дырявым одеялом. Пинком ноги разбудил женщину. Она стояла перед эсэсовцем почти нагая, в порванной куцей комбинашке. "До чего же живуча!" - с удивлением подумал дежурный.
   
   ...- Да, да, войдите! Битте, фрау Самборская. Садитесь. Сегодня я вам сообщу кое-какие новости. Как видите, я снял со стены карту с красными флажками. Больше она не нужна. Елена Наумова только что во всем созналась. Вот подписанный ею протокол. Вас и Марию Карабутову она назвала вожаками бандитской шайки. Она вынуждена была вам подчиняться, иначе ее бы расстреляли. Угрожали же вы докторше за то, что та подслушивала у ваших дверей? Ай-ай-ай! Не знали вы, кого надо остерегаться. Сейчас нам ваши признания уже не нужны. Все известно. Обо всем рассказала Наумова. Слушайте...
   До войны вы работали в шахтерском городе Енакиево. Были секретарем комсомольской организации. Затем стали коммунисткой. Вышли замуж за летчика. В Вильнюсе вы возглавляли всю большевистскую работу среди женщин вашего полка. И в лагере вы остались матерой волчицей. Заметьте, операцию по вашей ликвидации мы так и назвали "Охота на волчиц". Вы передавали партизанам оружие. Этими пистолетами за полгода убиты десятки немецких офицеров в разных местах Вильнюса. Вы возглавили сбор гражданской одежды и передачу ее в лагерь для советских военнопленных. Мы обвиняем вас в организации побегов военнопленных.
   Как видите, шансов на жизнь у вас мало. Единственное, что может вас спасти, - поступить так, как Наумова: рассказать все о ваших подругах. Я жду.
   - Господин следователь, того, о чем вы сейчас рассказали, Наумова не знала и не могла знать. Мне известно имя истинной предательницы, и поверьте, ей не на что рассчитывать... А теперь можете бить!
   Следователь рванулся со стула, но остановился на полпути.
   - Тогда скажите, кто написал на крыше лагеря эти четыре буквы - СССР?
   На какое-то мгновенье лицо Зинаиды стало радостным. Она хорошо помнила этот случай, который всполошил весь лагерь. Сыновья советских офицеров, те, что постарше, в большинстве комсомольцы, пробрались через чердачное окно на крышу первого корпуса и крупно вывели эти буквы. Лагерный патруль не заметил надписи, но ее отчетливо видели жители ближних улиц.
   Когда над Вильнюсом появлялись краснозвездные бомбардировщики и гитлеровцы объявляли воздушную тревогу, многие из тех, кто проживал у железнодорожного полотна, старались прижаться поближе к лагерю, уверенные, что советские летчики также видят надпись.
   Полицаи все же добрались до крыши. Авторов не нашли. Но заподозрили группу мальчишек. Комендант бил их нагайкой и отобрал для отправки в Германию. Но когда выстроили на аппельплацу, многих недосчитались.
   Комендант бесновался, бросался на женщин с кулаками, кричал: "Не приведете этих комсомольцев, всех пошлю в Панеряй!" Но ребят и след простыл. Никто из узников лагеря не знал тогда, что Ваня Кузнецов, Витя Столяров и Геннадий Иваненко спрятаны "дедом".
   Так звали Стяпаса Подкомариса, единственного узника-мужчину, числившегося 154-м в поименном списке заключенных лагеря по улице Субачяус.
   Одним он казался суровым, другим - замкнутым. И лишь немногие обитатели лагеря знали, какое чуткое и смелое сердце бьется в груди этого человека. Взъерошенный, заросший колючей щетиной, он отсиживался в своей клетушке, клал на колено простреленную руку и дымил махорочной самокруткой. Никому невдомек было, что этот человек, выглядевший значительно старше своих пятидесяти лет, коммунист, участник Великой Октябрьской социалистической революции.
   В лагере "дед" был правой рукой Зинаиды Самборской. Однажды Зину рассмешили слова одной из участниц Сопротивления, Татьяны Афанасьевны Ястребовой, о том, что она "боится "деда": он такой же узник, как и все, а комендант поручает ему хозяйственные дела! Тогда Зинаида сказала Ястребовой:
   - Многие так думают, Танечка, но знай, Подкомарис - наш человек.
   Этот "дед" и переправил комсомольцев на квартиру к сапожнику лагеря Владасу Бутенасу.
   Задерживаясь в своей мастерской, сапожник проникал в канцелярию лагеря, включал приемник, настраивался на Москву, принимал сводки Совинформбюро, передавал их Подкомарису и Самборской для размножения.
   Однажды Владас позвал к себе в мастерскую комсомольца Леню Воронина. Парень ходил по лагерному двору, еле передвигая ноги. Лицо его было в кровоподтеках.
   - Садись, дружок! За что это тебя так?
   - За стихи. Комендант...
   Владас встал, прикрыл двери и попросил парня почитать их. То, что он услышал, обрадовало и растрогало его до слез. Леня мечтал о солнце, о встрече с отцом, о том, чтобы слово СССР, которое он вместе со своими сверстниками написал на крыше лагеря, снова пламенело в Вильнюсе.
   
   Зина глядит в прищуренные глаза следователя, а в памяти оживают стихи, написанные Леней:
   
   За людей никого не считают,
   За колючки согнали, как скот.
   Нас они никогда не сломают,
   Мы ведь русский, советский народ!
   
   
   Будет время, и снова вернется
   Золотая пора для всех нас,
   Сыну, дочери мать улыбнется,
   Слезы радости брызнут из глаз.
   
   Эти стихи, переложенные на задушевную мелодию, полюбились всем обитателям мятежного лагеря.
   Жизнь молодых советских патриоток Елены Николаевны Наумовой, Марии Алексеевны Карабутовой и коммунистки Зинаиды Федоровны Самборской оборвалась 15 июля 1942 года. Их расстреляли в Панеряйском лесу, что в семи километрах от Вильнюса.