Он стоял на своем, хотя скрывать настоящее имя уже не имело смысла. Вся тюрьма знала его. На очередном допросе после избиения резиновым шлангом он с трудом произнес:
— Я Шведов. Брандт ухмыльнулся и сказал:
— Мы — гуманные люди. Предлагали сразу сознаться. Ведь умом правит тело, а не душа. Больное, оно воздействует на голову... Значит, не Гавриленко, а Шведов.
Командир отряда?
— Нет,— ответил Александр Антонович распухшими губами
— Послан по заданию?
— Нет... Его снова распростерли на полу. Резиновый шланг
Брандта был длиннее и тоньше шланга Плискуна, он извивался как змея и обхватывал бока... Есть предел физическому терпению. И сильный не выносит истязаний. Шведов потерял сознание. Облитый водой, он пришел в себя и понял, что может не выдержать пыток, и помимо своей воли повторит сказанное Новиковым. Нужно отнять у палачей хоть одну ночь. Стругалин обещал устроить побег. Вчера вечером под предлогом уборки камеры вывел его в коридор. Шведов в окно осмотрел двор. Из матраца решили сделать веревку для спуска со второго этажа. Подпольщик попросил Стругалина связаться с полицейским Лютым.
— Сообщи о моем аресте. Если начнет отказываться, назови имя Августы...
В разгоряченном мозгу все промелькнуло за долю секунды. Вдруг что-то важное обеспокоило его. Он силился вспомнить, что именно, но не мог и провалился в небытие. Холодная вода возвратила к действительности. И тут наступила ясность: до сих пор не было ни одной ставки с теми, кого выдал Новиков. Минула неделя, а их не схватили, значит, они скрылись. «Ну что с того, что я командир? Людей-то у меня нет... Если бы взяли — устроили очные ставки. Ясно, устроили бы». Он стал шептать:
— Устроили, устроили...
— Поднимите,— приказал следователь палачам.
Его посадили на стул. Лоскутки кровавой кожи свисали со спины. Шведов пытался что-то додумать, но не давала боль. «Что же я не учел? Что-то важное»...
Мысль, которую он так ловил, не пришла к нему. Отсутствие очных ставок с подпольщиками еще ни о чем не говорило. Его сводили только с Новиковым. Измученный, он воспринимал лишь этот факт, на его анализ сил не хватало. Действовал метод Брандта. К тому же следователь опасался, как бы в самом деле Новиков не оказался шизофреником, да и показания одного свидетеля — еще не показания. Каждый вновь схваченный патриот мог отказаться от Новикова и его утверждений. Палач Брандт хорошо знал советских людей - они шли на смерть молча. Ко всему — Брандту надоело сидеть в следователях, он хотел выслужиться. Он плеткой выбьет показания у Шведова. Начало уже есть.
— Значит, Шведов? — спросил Брандт.
— Да,— еле слышно ответил Александр Антонович и попытался облизать губы. Его душила жажда.
— Дайте воды,— приказал немец.
Закованными руками Шведов поднес кружку ко рту. К губам прислонить край не мог и положил его на зубы. Так и пил, медленно, словно с водой хотел набраться сил для последнего поединка с откормленным фашистом. Он решил признавать некоторые показания Новикова, но объяснять факты и характеризовать людей по-своему. Ему необходимо запутывать следствие и выигрывать время.
— Вы Шведов, а паспорт у вас на имя Гавриленко. Откуда? — спросил Брандт.— И зачем?
— Купил.
— Не понимаю.
— Чего? — тихо спросил Шведов. Он почувствовал облегчение после воды.
— Для чего ты купил паспорт на чужое имя?
— Чтобы жить легально.
— А на свою фамилию нельзя жить легально?
— А ваши тайные агенты разве рассекречены?
— Что-о? Что ты плетешь? — взорвался следователь.— Ты будешь подтверждать показания Новикова?
— Я это хотел сделать.
— Кто тебя прислал сюда? От кого ты получил задание?
— Предположим, я назову настоящую или вымышленную фамилию. Буду подтверждать шизофренические показания Новикова. Что это вам даст? Предположим, я начну говорить, что я организатор партизанского движения, разведчик, получил задание от некоего Сафо-ненко или Трофимова, которые меня в глаза не видели, а я их. Скажу о своих агентах в гестапо и тайной полиции, в комендатуре и в городской управе...
Переводчик, сидевший за машинкой, оторвал взгляд от бумаги и с недоумением взглянул на допрашиваемого: не бредит ли тот? А Брандт то бледнел, то краснел. Егб опять обвели вокруг пальца. Но он сдержался и процедил сквозь зубы:
— Но этого Новиков не показывал.
— Странно, шизофренику верите, а мне нет,— ответил Шведов.— Я думал, вы квалифицированнее Миши...
И снова его бросили на пол. Успокоившаяся немного боль после первого удара показалась в тысячу раз сильнее, чем раньше.
— Хорошо,— прохрипел Шведов.— Я скажу. Брандт наклонился над ним. Брызгая слюной, крикнул:
— Кого ты знаешь из подпольщиков?
— Харьковского.
— Кто это?
— Мой товарищ.
— А еще кого?
— Дерябина.
— Еще!
— Иванова.
— Еще! Еще!
— Все...
Фамилии показались Брандту знакомыми. Он приказал помощнику и казакам не подымать допрашиваемого и выбежал из комнаты. Его ждали с час. Александр Антонович лежал на полу без движения. Передышка пришла вовремя. Еще два-три удара — и он не выдержал бы... Следователь возвратился в комнату с листом бумаги. Велел поднять Шведова.
— А ты знаешь, Дерябин и Иванов — такие были. А где сейчас Харьковский? — спросил он.
— Они...— Шведов не договорил, голова упала на грудь.
Его подхватили казаки. Брандт распорядился отвезти арестованного в карцер.
В одиннадцать часов ночи велел доставить Новикова.
— Будем брать Чистякову,— сказал он.— Садись в машину.
...Раздался резкий стук в дверь. Ирина Васильевна вскочила с кровати и прошептала:
— Мама, не открывай.
Подняла половик, собрала лежавшие под ним листовки и, сунув в топку, подожгла их. Отошла от плитки, сосредоточилась. На одно мгновение, но его было достаточно, чтобы перед ней промчались последние события. После ареста Марии Анатольевны Костя Аввакумов переправил пишущую машинку на Бетонную улицу к старикам Азаровым. Чистякова под именем Зои приходила к ним и печатала листовки. Да, машинки в ком-нате нет, а это главная улика, и двери можно открывать.
В комнату вошел Брандт с Потёминым и двумя солдатами. Чистяковой предъявили обвинение в партизанской деятельности.
— Это выдумка,— ответила она.— Я ничего и никого не знаю. Ко мне приходят люди как к врачу.
Солдаты начали обыск. Ирина Васильевна наблюдала за ними. Увидев, как один из них опустил в карман наручные часы, спросила:
— Воровство тоже входит в ваши обязанности, господин офицер?
— В чем дело?
— Посмотрите,— сказала она и кивнула на солдата.— Положил в карман часы. Имейте в виду, я не отвечу ни на один вопрос, пока будут продолжаться унизительный обыск и воровство.
Брандт подал знак Потёмину, тот вышел. Через минуту в дверях появился Новиков.
— Что вы теперь скажете? — спросил Брандт.— Вам предъявляется обвинение в печатании листовок.
— Это поклеп,— ответила Чистякова, глядя на Новикова. Она надеялась, что на допросах он не выдал товарищей. Но тот проговорил тусклым голосом:
— Зачем отпираться, Ирина Васильевна? Переступив с ноги на ногу, худой и длинный, он подошел к маленькому столику и сказал:
— Мы только с вами вот здесь полторы сотни отпечатали.
У нее затуманились глаза, она схватилась за край стола. Обратилась к Ольге Александровне:
— Мама, дай воды.
К ней подскочили солдаты, связали руки и увели.
Костю Беленко арестовали днем на квартире.
Борисову подпольщики предложили скрыться. Но он остался дома, опасаясь, что репрессии обрушатся на жену и детей. В ночь на семнадцатое августа в квартиру ворвались жандармы. Связали Алексею Ивановичу руки и вывели на улицу. Возле дерева он увидел Новикова.
В ту же ночь предатель показал дома Чибисов а и Ивановой. У нашли ротатор и пишущую ленту. В тюрьму бросили вместе с трехлетней Нелей. Леонида сильно избили, у него горлом пошла кровь, и он потерял сознание.
Марию Кузнецову взяли утром, допрашивали в комнате предварительного следствия. Перед этим Майснер затребовал из СД дела на группу Данилевского и Дерябина. В мае вместе с ними были схвачены Борисов, Кузнецова, Зимин, Михненко и Арутюнян. Сейчас же у Марии Кузнецовой допытывались, кто такие Науменко, Юрченко и другие подпольщики, имевшие связи с Данилевским и Дерябиным. Во время допроса ввели Новикова, за ним несли взрывчатку, автоматы, патроны.
— Откуда такое добро? — спросил переводчик.
— Все он показал,— ответил казак, качнув головой в сторону Новикова.— В стенах дома лежало, в квартире и на огороде зарыто.
Кузнецова и Новиков не обратили внимание друг на Друга, ибо они никогда не встречались. Называя на следствии фамилию Кузнецовой, о которой ему говорил Шведов, он имел в виду Лидию Яковлевну с Рутченково.
На коксохимзавод Майснер передал распоряжение задержать Власова. Фельдфебель, начальник охраны, вызвал Андрея Демьяновича к себе и запер в пустой комнате на втором этаже конторы. Поставил у двери часовых и стал дожидаться гестаповцев.
Власов приложил ухо к двери: в коридоре переговаривались солдаты. На цыпочках он подошел к окну и вылез на карниз. Добрался до открытого окна второй комнаты. Забрался в нее и потихоньку подошел к двери, но она оказалась запертой. Спустился на землю по водосточной трубе. Возле подстанции за ним наблюдали, затаив дыхание, Кириченко, Филатов и Мартынов.
Пробежав по заводскому двору, Власов перемахнул через забор и скрылся в поселке. Вслед за ним ушел и Степан Кириченко.
Брандт прикатил на завод с солдатами и Новиковым. Довольный фельдфебель доложил о пойманном бандите. Следователь пожал ему руку и направился следом за ним. Тот открыл двери и застыл на пороге. Лицо вытянулось, глаза полезли на лоб. В комнате никого не было...
В этот день Шведова привезли на допрос позже обычного. Брандт внимательно посмотрел на него и понял, что он совсем плох.
— Ну как, подумал над своим положением? — спросил следователь.— Скоро мы преподнесем тебе гостинец. Дурак ты, Шведов. Думал и мы похожи на тебя? Дудки. Тебя знает весь город, и завтра ты кое-кого увидишь. Будешь врать, как до этого,— пеняй на себя.
Брандт готовился к ночной операции. Уточнил с Новиковым подробности, послал на пристанционный поселок агентов, те установили, что названные предателем люди на месте, за исключением Цуркановой.
К Мельникову накануне Качура принес динамит.
— Гостинец прислала шахта,— сказал он, подавая сверток Татьяне Аристарховне.— А вы чем-то опечалены.
— Сашу и Новикова арестовали,— ответил Николай Семенович.— Надо быть начеку, но работу не бросать.
Семнадцатого августа у Мельниковых собрались Не-стеренко, Колесникова, Луна-Мищенко и Сбежнев. В квартире прятался спасенный боец. Нина и Тоня вышли на улицу и сели на лавочку под домом, стали ти-хонько напевать песни. Условный знак, что ничего подозрительного нет.
На совещании договорились утром уйти из своих квартир, но связи друг с другом не терять. Мельников передал два рулончика листовок Ивану Николаевичу, несколько штук положила к себе в сумку Ирина Васильевна. В одиннадцатом часу подпольщики разошлись.
Нестеренко шел по темным переулкам. Из-за туч выскальзывала луна, обманчивым светом серебрила уснувший поселок. Иван Николаевич потрогал в кармане листовки. В них подпольщики обращались к пленным, говорили о скором спасении, об успехах Красной Армии. Призывали подняться против оккупантов при приближении советских частей. Придя домой, он спрятал рулончики под шифоньер. Сонных детей положил под кровать. Квартира находилась вблизи аэродрома, его часто бомбили советские самолеты,— все-таки защита, если обрушится потолок.
Иван Николаевич осмотрел комнаты. В окна лился мягкий свет луны. Жена постирала занавески и не успела их повесить. Нестеренко лег на кровать и заснул под гул самолетов..»
За легковой машиной Брандта ехал крытый грузовик. В кузове сидели солдаты, рядом с шофером — офицер и Новиков. Он показал на добротный кирпичный дом Сбежнева. Новиков бывал в нем, слушал радиопередачи. Знал, что Павел Степанович вместе с Доронцовым раз-рабатывал планы диверсий на транспорте, засыпал буксы песком, передавал динамит и оружие подпольщикам. Предатель надеялся найти у Сбежнева улики, подтверждающие его показания. Но врача дома не оказалось. Однако Новиков уверенно подошел к печке и показал, где спрятан пистолет, который он лично взял у Мельниковых и передал Павлу Степановичу... Пистолет был на месте.
Машина отъехала от дома метров двести, и из темноты выхватила фарами велосипедиста. Новиков узнал Сбежнева. Грузовик резко остановился. Солдаты подскочили к врачу, потребовали документы. Они были в порядке, но ему скрутили руки и затолкали в кузов. В машину влезли Брандт и Новиков. Следователь осветил фонариком Сбежнева и спросил:
- Он?
— Он,— подтвердил Новиков.
— Ну,— сказал Брандт и толкнул Новикова в спину. Предатель вспомнил, что ему приказали при встрече с подпольщиками произносить одну фразу, и он сказал:
— На с предали, Паша. Сашка раскололся, выдал меня и всех...
— У-у,— застонал Сбежнев.
Брандт развернулся и ударил его пистолетом по голове.
К дому Нестеренко подъехали в первом часу ночи, заколотили в окна. Сонному Ивану Николаевичу показалось, что бухают зенитки. Он встал с кровати и застыл посреди комнаты. В окна бил яркий свет автомо-бильных фар. С улицы кричали:
— Открывай!
Дом у аэродрома — и здесь бывали жандармы. Пошарят, пошарят по комнатам и уезжают. Нестеренко открыл двери. Зашли гражданские и военные, в руках — фонари. Потом зажгли свечи. К Ивану Николаевичу приблизился Брандт.
— Кто здесь живет?— спросил он.
— Семья Нестеренко.
— А еще кто?
— Больше никого нет.
Следователь увидел на стене портрет Гитлера и пожал плечами. Он знал хитрость русских. Чтобы к ним поменьше приставали, вешали в квартирах портрет фюрера. Брандт подошел к кровати, наклонился и, посве-тив фонарем, увидел детей.
— Почему они здесь?
— Русские бомбят, так я на всякий случай кладу.
— Что ж, правильно... А вы собирайтесь. Нестеренко оделся. Жена со слезами в голосе спросила Брандта:
— А куда его?
— Не беспокойся,— отозвался Иван Николаевич.— Сейчас война. Проверят, и я приду домой.
Над головой раздавались гулкие шаги, солдаты лазали на чердаке. Нестеренко вывели на улицу, и он столкнулся со Сбежневым, тот стоял с окровавленным лицом. Они сделали вид, что незнакомы. Их посадили в кузов. Нестеренко забился под самую кабину. Через окошко увидел три фигуры: шофера, гражданского и офицера. На повороте в кабину ударил свет фар «оппеля», и он узнал Новикова.
Рядом с арестованными — солдаты. Под брезент пробивается свет луны. Машина едет медленно и осторожно. Наконец грузовик остановился, солдаты выпрыгнули из кузова, а двое остались для охраны. Новиков вышел из кабины, но в дом Цуркановой не пошел. Хозяйки квартиры на месте не оказалось. Ее отец, дряхлый старик, и племянница Татьяна Брущенко объяснили Брандту, что она ушла на менку в село.
Возле Брущенко, по обе стороны, стали солдаты с пистолетами. Сзади — невысокий, насупленный, с мясистым носом — Потёмин. Остальные принялись шарить по комнатам. Ничего уличающего не нашли. Потёмин ударил Татьяну пистолетом в бок и зло проговорил:
— Ничего, ты у нас все расскажешь, что знаешь. Забрали Брущенко как заложницу за Цурканову, повели к машине. Нестеренко узнал ее и в темноте пожал руку.
Заурчал мотор, грузовик тронулся с места. Возле мыловаренного завода повернули влево, и Нестеренко понял: их везут к Мельниковым. Если бы у него были крылья! Но чуда не произошло, хотя в семье портного предусмотрели все на случай появления немцев. Татьяна Аристарховна пойдет открывать двери, а Николай Семенович спрячется в яме на веранде.
После того как разошлись товарищи, Николай Семенович сказал жене, чтобы она ложилась спать, а он подежурит. Но у него заныло сердце, он прилег и не почувствовал, как задремал.
Татьяна Аристарховна услыхала топот и стук. Потом в дверь заколотили прикладами. Николай Семенович схватился с дивана и пошел из комнаты, жена подумала, что он идет прятаться. Укрывавшийся у Мельниковых пленный босиком побежал на веранду, но, вспомнив о са-погах, возвратился назад. Обуться не успел — в квартиру ворвались немцы. Перед ними — Николай Семенович. Пленный и Татьяна Аристарховна легли в кровати и притворились спящими.
— Шнайдер, где рабочая комната? — спросил Брандт.
Мельников показал, следователь и солдаты бросились в нее. Отодвинули диван и обнаружили потайную яму. О ней знал Новиков. Немцы вошли в спальню, проверили, нет ли под подушками оружия, но нашли один портсигар, забрали его и направились в комнату, где лежал пленный. Увидев его, кто-то закричал:
— Партизан, вставай!
Он стал одеваться. Поднялась и Татьяна Аристарховна. В столовой отодвинули пианино, где когда-то прятали оружие и патроны. В рабочей комнате над открытой ямой стояли немцы. Татьяна Аристарховна об-ратилась к офицеру:
— Что вы там ищете, господа? В яме, кроме старых вещей, ничего нет.
Муж не знал, когда было перепрятано оружие, он стоял у двери, внутренне приготовившийся к самому худшему.
В комнате Нины и Тони возле письменного стола остановился офицер со взведенным пистолетом. Он обшарил ящики и приказал Николаю Семеновичу одеваться. Мельников надел старые брюки и синюю куртку.
— Можно ему дать хлеба? — спросила Татьяна Аристарховна.
— Не только хлеб, но и папиросы,— ответил Брандт и добавил с вызовом: — Не думайте, что мы плохие. Мы ловим только бандитов.
Николай Семенович подошел к жене, поцеловал ее, потом девочек и тихо сказал:
— Прощайте, сироты...
Его вывели на улицу. У дома Колесниковой стояли две машины, освещенные лунным светом. Показались, как призраки, автоматчики, впереди них шла Ирина Васильевна. При обыске у нее обнаружили прокламации. Мищенко просил забрать его вместо Колесниковой, но предатель не знал бывшего пленного врача, и того не тронули.
Арестованных привезли в здание полевой полиции, завели в комнату и усадили на длинную скамью. Под потолком — тусклый свет электролампочки, окна закрыты ставнями... Первого вызвали Мельникова. Минуты через две в комнату донесся крик и стон Николая Семеновича: его избивали. Назад привели осунувшегося, сразу постаревшего лет на десять.
Нестеренко в следственной комнате, как и Мельникова, сразу положили на скамью.
— Ты партизан? — спросил на ломаном русском языке немец.
— Нике партизан,— ответил Иван Николаевич.
«Пусть убьют, а я буду говорить, что не партизан,— подумал он.— Все равно убьют, партизан или нет».
Резиновый кабель засвистел над головой. Шелковая майка-безрукавка превратилась в клочья, ошметки ее смешались с кровью и кожей...
Сбежнева били дольше всех, но он молчал, казалось, отупел от боли и не реагировал на нее. После экзекуции мужчин отвезли в тюрьму на Третью линию. Мельникова, Нестеренко и Сбежнева, словно мешки, бросили в темную камеру, женщин посадили отдельно.
Утром 18 августа привезли Андреева, Доронцова и Оленчука, их посадили в другую камеру. В этот же день немцы взяли на дороге старика Матвиенко и Шенцова. Они шли в город искать Лиду, которая была схвачена накануне.
Их посадили в большую комнату на втором этаже ГФП, где было человек тридцать молодых людей. Много артистов, арестованных за недозволенное выступление. Здесь была и Лида. Она увидела отца и пробралась к нему. Сели прямо на пол.
— Папа, ты ничего не знаешь,— прошептала она.— При допросе говори одно: ездил менять, ничего не знаешь. И ты, Вася.
— Черта пухлого они от меня добьются,—ответил парень.
Вскоре Шенцова забрали. Привели назад через полчаса в крови и в разодранной одежде. Он через силу улыбнулся и прошептал:
— Все в порядке...
Лида осторожно разгладила на его голове сбившиеся волосы, вытерла с лица кровь.
— Милый... Родной мой... Нас...
Но тут в комнату ворвался немец и крикнул во всю глотку:
— Шенцов! Матвиенко Петер! За мной! Их отвезли в тюрьму на Третью линию.
Рано утром 19 августа на шахте схватили инженера Качуру. Брандт сиял от радости. Четырехдневный «улов» принес двадцать человек. Молодец Новиков! Следователь вызвал Потёмина.
— Накормить его, напоить и предоставить все удовольствия,— приказал он,— Держать в отдельной комнате, никого не впускать. Я этих бандитов знаю, могут прикончить, как предателя.
Он осклабился от предвкушения скорого разоблачения Шведова. Никуда не денется теперь гросспартизан. «Буду называть по одной фамилии, Новиков будет подтверждать, потом — очная ставка,— думал Брандт.— Не сегодня, так завтра расколется».
Брандт искал Майснера, чтобы доложить о проведенной операции, но того не было уже часа три.
— Доставить Шведова и Новикова,— приказал Потё-мину.
— Будет исполнено,— ответил тот.
За сутки боль в позвоночнике поутихла, и Александру Антоновичу казалось, что он сможет вынести новые побои. Утром он окончательно убедился: осуществить побег не удастся, Стругалин не появился возле его камеры. В полдень поползли слухи об эвакуации из школы. Приезжали военные чины, осматривали помещение. Лица у них встревоженные, то и дело слышалось слово «госпиталь».
Кроме коменданта, в городе пока никто не знал о прорыве советскими войсками Миусского фронта. Они пробили коридор в глубокоэшелонированной обороне фашистов и развивают успех. Дивизии 5-й ударной армии пытались и раньше сломить бронированный и огненный рубеж на Миусе, но успеха не достигали. Прорвавшиеся части немцы отсекали и уничтожали. А сегодня позвонили из штаба фельдмаршала Манштейна и приказали коменданту города подготовить помещение для раненых. Норушат ездил со свитой и выбирал здания. Бывшая 11-я школа могла принять человек триста.
— Завтра чтобы здесь и не пахло большевистским духом,— приказал Норушат.
Ему стало известно о русском наступлении, советские войска уже более восьми часов успешно расширяют плацдарм. Оберштурмфюрер позвонил Майснеру, но тот знал о делах в армии, тыл которой обеспечивала руководимая им тайная полиция. Кто-кто, а разведка и контрразведка находятся на самом острие событий.
Шеф ГФП немедленно выехал к Манштейну. Лично решил удостовериться в грозящей опасности или, наоборот, в несерьезности происшедшего и получить указания фельдмаршала. Всю дорогу он размышлял об обстановке на фронте и в тылу. Разведка красных все чаще и чаще стала забрасывать диверсантов, парашютистов-партизан, они устанавливают связи с местными подпольщиками. Иначе чем объяснить точные бомбежки аэродромов, железнодорожных узлов, военных складов. Конечно, данные о них сообщают партизаны. Вот почему необходимо тщательно вести допросы всех пойманных, не торопиться. Возможно, удастся проникнуть в самую сердцевину подполья, нащупать явки, послать своих людей в разведорганы советской армии и перехватывать засланных с ее стороны,
Графу же повезло! Гестаповцы схватили советского парашютиста по кличке Махно, и тот перешел на службу в СД, да еще прихватил с собой радистку. Она полтора месяца держала связь со штабом красных, выуживала у них ценные данные о переброске разведчиков. Потом Махно отправили в русский тыл. Граф отхватил награду. «Счастливчик»,— подумал Майснер.
Но шеф тайной полиции не знал главного. Орлов-Махно действительно работал на гестапо и предал радистку. Однако девушка, передавая немецкую информацию якобы от имени советского разведчика, постоянно, по условленному сигналу, предупреждала своих, что работает под наблюдением врага. Ложные сведения ложились на стол начальника оперативного отдела штаба партизанского движения. Завязалась радиодуэль. Наконец партизанский штаб приказал Орлову-Махно прибыть на личную беседу. Гестаповцы пошли на это, уверенные, что русские не знают о его предательстве. Орлов-Махно был благополучно переброшен через фронт...
О последних событиях на фронте Брандт ничего не знал. Он пришел в свою комнату. Следом ввели Шведова, затем Новикова.
— Ну как, подкрепился?
— Спасибо,— ответил тот глухо.
— Думаю, настроение у тебя поднялось. Еще бы бабенку. И она будет... Если твой напарник подтвердит фамилии, то и его накормим до отвала и любой девкой снабдим.
Настроенный благодушно, Брандт осклабился.
— Ну что, начнем? — спросил он.— Дерябин, Иванов, Телюкин расстреляны как партизаны. Откуда ты их знаешь?
— Земля слухами полнится,— ответил Александр Антонович.
— Как это понять? — обратился следователь к переводчику.
— Народ распространяет слухи.
— Ясно. Откуда он знает их фамилии, Дмитрий Федорович?
— Имел связь.
— Слышишь, Шведов, ты имел с ними связь. А еще с кем?
— Напомни ему, Дмитрий Федорович.
Новиков поднялся со скамьи, подошел к Шведову и сказал:
— Ну зачем ты мучаешь меня и себя! Все уже пойманы... И Чистякова, и этот — Ленька Чибисов... Борисов, Павел-врач, портной...
Александр Антонович не сдержался и плюнул Новикову в лицо.
— О, ты зубы показывать! — выкрикнул Брандт.— Я вижу, за сутки силы поднакопились. Мы их сейчас поубавим.
Он взмахнул рукой, казаки свалили Шведова на пол. Брандт подошел к нему и наступил на кисти рук... От каждого удара плеткой со стальной жилой внутри тело содрогалось. Что-то невероятное творилось в раскален-ной голове. На мгновение наступила ясность, и он подумал: «Они уже в тюрьме». И куда-то провалился, потеряв сознание. Его отлили водой и снова начали бить. Следователь командовал казаку и повторял фамилии:
— Раз — Чистякова. Два — Чистякова.
Пришел бред или отупение. Шведов бессознательно повторил:
— Два... Чистякова...
— Три,— скомандовал следователь.— Знаешь Чистякову?
— Знаешь...— послышался глухой, как стон, ответ.
— Четыре — Чибисов.
— Чибисов.
— Пять — Борисов.
— Пять Бо...— он не договорил и потерял сознание. Вместе с избитой на допросе Лидой Матвиенко его бросили в машину. От сильной тряски по булыжной мостовой Шведов очнулся, и Лида услыхала, как он распухшими губами прошептал:
— Новиков предатель... Новиков подлец... Девушку оставили в тюрьме на Третьей линии, а его повезли в карцер 11-й школы и, окровавленного, бросили на пол...
Лида в камере нацарапала на клочке бумаги записку и передала Брущенко. От нее Мария Анатольевна узнала о состоянии мужа.
На следующий день его не били. Долго держали в комнате предварительного следствия. По коридорам бегали озабоченные и встревоженные сотрудники полиции. Кто-то поднес Шведову кусочек хлеба. Он молча взял его, попробовал откусить, но не смог. Стал по крош-кам класть в рот.
Наконец его повели к следователю. Тот был взъерошен, глаза воспалены. Через минуту в комнату ввели опухшего человека с черными подтеками под глазами. Брандт показал на избитого и спросил Шведова:
— Тебе этот знаком?
— Нет,— ответил он и заметил, как человек вздрогнул.— Я не знаю его,— проговорил уже тише и опустил голову. К горлу подступили спазмы, его затошнило, и он потерял сознание...
Александр Антонович лежал в большой комнате с зарешеченным окном. В уши давила глухая тишина. Он пошевелился и встал на четвереньки. Опираясь о стену, поднялся во весь рост и сделал несколько шагов к окну. Потрогал сырой цемент — совсем свежий. Повернулся спиной к стене, увидел напротив дверь, налево — вторую. Неуверенно пересек комнату и остановился возле двери. Тяжело дыша, принялся стучать. Никто не отозвался. Он постучал снова. В пустом коридоре послышались шаги.
— Ну, что там? — отозвался молодой голос— Чего тебе? Отошел уже. А я думал, ты богу душу отдал.
— Выпусти, браток, по надобности.
— Какой я тебе браток? — недовольно ответили за дверью.
— Попить дай.
Заскрипел засов, на пороге появился казак с винтовкой за плечом. Шведов стоял, прислонившись к стене.
— Эвон, как тебя,— проговорил часовой.— Первый раз вижу такого... Неужто сам двинешь?
— Поддержи, если можешь.
— Ладно, давай,— согласился казак и помог ему выйти во двор.
Александр Антонович увидел вблизи здание 11-й школы. Двор вокруг дома, куда его посадили, не огорожен. Кроме казака, никого из охраны нет. Возвращаясь в камеру, он спросил часового:
— А почему меня сюда бросили?
— Из школы всех куда-то угнали. Один ты задержался. Да кой толк тебя охранять? Тебе на карачках не уползти. И кандалы на руках... Как ты только живешь? Ну, ладно, если понадобится, ишшо кликай.
Казак завел арестованного в комнату и задвинул засов. Шведов с полчаса лежал на полу лицом вниз... Забыться бы навсегда, чтобы не повторился кошмар пыток. Он ждал смерти, но его не убили до нынешнего дня. А что произошло сегодня? Почему поместили в одноэтажном доме, видимо, недавно оборудованном под тюрьму?
Александр Антонович встал на четвереньки, подполз к окну и поднялся. Потрогал скованными руками свежий цемент — поддается. Прутья поставлены параллельно.
Через час он снова позвал часового. Тот появился нескоро. Стоял на улице и переговаривался с девушкой через дорогу, она выглядывала из окна противоположного дома. Казак помог Шведову выйти во двор. Он еще раз внимательно осмотрел его. Вблизи — огород и высокая кукуруза. Дальше — дома. И снова нигде не увидел охраны. .
В камере после короткой передышки Шведов подобрался к окну и начал выковыривать цемент. Напрягал мышцы, и зубья наручников впивались в тело. Кружилась голова. Наконец выдернул прут. И вдруг с ужасом подумал о напрасной работе. Если удастся вытащить даже все прутья, то ему не подняться на окно, не выбраться.
Пошел вдоль стены ко второй двери, закрытой на замок. Не легче ли открыть здесь? Увидел в стене гвоздь, расшатал его. Приладился к замку; долго ковырялся в нем, превозмогая боль в руках, и, не веря самому себе, почувствовал, как дверь подалась и открылась.
Вошел во вторую комнату-камеру. И там дверь оказалась на замке. Шведов возвратился назад, взял прут. Из последних сил поддел замок и сорвал его. Предчувствие свободы прибавило энергии, будто появилось второе дыхание. Засунул за пояс ботинки, вышел в коридор, миновав два окна, подошел к третьему — разбитому. За ним лежала куча мусора. Перевалился через подоконник и очутился во дворе. Ползком добрался до кукурузы. Поднялся и пошел к газопроводу. Тяжело ступая босыми ногами, побрел вдоль труб на Рутченково. Неожиданно сзади раздался трпот, он упал на землю. В сгустившихся сумерках невдалеке проехал конный патруль...
В десять часов вечера Шведов пришел к соседке Дьяковых Альбине Кнышенко.
