Николай Семенович полушепотом рассказывал Шведову о делах подпольщиков пристанционной группы. Они сидели в небольшой комнате, не зажигая света:
— Мухамедхан побил и завалил восемь вагонов на станции Передача. Отправление поездов задержалось на сутки. Максимов саданул паровозом застрявшую на переезде машину с солдатами. Доронцов и Качанов подорвали цистерну с бензином. Динамит Качуры попадает в надежные руки в Макеевке и на станции Доля...
Евгений Степанович Качура не только снабжал подпольщиков динамитом, он делал все возможное, чтобы шахта как можно меньше давала угля. Для диверсий искал и находил верных помощников. Старый горняк Иван Никифорович Шевченко работал с Евгением Степановичем перед войной на шахте № 10-бис. Его послали в истребительный батальон, а затем на возведение оборонительных сооружений... Возвратился домой уже при немцах и угодил в лапы полиции. Шевченко пытали целую неделю, требуя выдачи коммунистов из истребительного батальона. Он молчал. Его били до потери сознания, отливали водой, бросали в погреб. На тело лили бензин и поджигали.
После истязаний Иван Никифорович несколько месяцев не мог двигаться. За его квартирой установили наблюдение. Качура пригласил горняка к себе. Устроил откатчиком на поверхности. Кладовщику приказал выдать ему десять килограммов муки. Через месяц, когда Шевченко окреп, инженер послал его вместе с молоденьким пареньком Витей крепить никому не нужный вентиляционный ходок. Немецкое и русское начальство сюда не заглядывало. Рядом находился вентиляционный штрек, подставишь лестницу — и выбирайся на поверхность. Рабочие так и делали — раньше времени уходили домой.
Иван Никифорович обычно очень долго возился с одной стойкой, прилаживал, снимал, подпиливал — тянул время до конца смены. Через неделю Шевченко в одну из пересмен бросил болт в привод мотора, приво-дившего в движение рештаки конвейера. Во время работы болт попал в шестерни и покрошил зубья. Запасных шестерен не оказалось. Конвейер стоял больше месяца.
Вентиляционный штрек, где крепил Шевченко, вел прямо в лаву, в которой стояла тяжелая врубовая машина. Ивану Никифоровичу удалось и ее вывести из строя. Шахта по-прежнему не давала угля...
Переночевав у Мельниковых, утром вместе с Николаем Семеновичем Шведов пошел на застанционный поселок. Познакомился с Качановым и Доронцовым. Через них вскоре узнал Бабенко, Сбежнева, Сытника, Нестеренко.
В разговоре с женой Николай Семенович назвал Шведова командиром отряда. В эти дни Мельниковы, рискуя жизнью, укрывали у себя комсомолку Нину Шаповалову. Когда приходили заказчики — сотрудники полиции, работники управы, немцы,—Нину прятали в большой стол для раскроя. Заберется в него, подогнет под себя ноги и не шелохнется. Какие только мысли не приходят в голову! Отец ее — коммунист, уважаемый человек, работал заместителем заведующего шахтой «Пролетар», ушел на войну. Она с мачехой и братом не успели эвакуироваться. После захвата города немцами девушку привели в полицию. Затолкали в переполненную камеру. Среди арестованных были знакомые по поселку, которых обвиняли в хранении оружия. К вечеру камера опустела — почти всех увезли на расстрел. Нину вызвал на допрос политинспектор. Жесткий взгляд из-под насупленных рыжих бровей. На столе лежат огромные кулачища. Ткнул волосатым пальцем в листок бумаги:
— Все здесь — и ты, и батя. Всех подберем.
Вышел из-за стола и резко ударил Нину в лицо. Девушка вскрикнула и пошатнулась. Он ударил ее снова, рассек губу, на пол потекла кровь.
Продержав неделю в камере, Нину отпустили. Она; дошла до выходной двери и упала без сознания. Домой привели чужие люди. Мать не узнала ее — девушка была седой.
Весной полиция стала готовить новую партию молодежи для отправки в Германию. Чтобы избежать каторги, Шаповалова собрала кое-какие вещи и вместе с братишкой пошла в сторону фронта. Добрались они до Барвенково, дальше пробиться не смогли.
В пути Нина заболела водянкой. Тринадцатилетний братишка нашел одноколесную тачку, посадил в нее Нину и, надрывая руки, повез домой. В Сталино возвратились через месяц.
И вот перед очередной облавой врач Колесникова привела девушку к Мельниковым. С нею делились последней крохой хлеба, считали своей в семье и прятали от постороннего глаза. Постепенно Нина поняла, что знакомые и незнакомые железнодорожники не случайно приходят к портным.
Однажды Татьяна Аристарховна прямо сказала ей:
— Ты, дочка, не удивляйся, что в яме лежит немецкое обмундирование. Мы будем красить его и перешивать для спасенных нами людей.
Сегодня снова завела с ней разговор:
— Тебе нужно устраиваться на работу. Что поделаешь, придется немцев у в а жать,— последнее слово она произнесла, чуть растягивая и с иронией.— Товарищи помогут тебе оформиться.
В двухэтажных домах железнодорожников, невдалеке от вокзала, разместилась строительная организация «Тодт». Штаб ее сначала находился в Днепропетровске, а затем переехал в Сталино на Смолянку.
Нестеренко переговорил со знакомой переводчицей, и Шаповалову взяли уборщицей к главному инженеру стройорганизации. Девушке дали задание работать старательно, чтобы войти в доверие к немцу.
...Александр Антонович вышел на прямую связь с представителем пристанционного подполья в охране лагеря. Он был расположен возле механического завода, на территории которого немцы устроили огромный склад, ежедневно пополнявшийся снарядами, авиабомбами и порохом.
В заснеженном скверике возле шахты № 10-бис Шведов встретился с Шульгой. Высокий, средних лет мужчина был в форме добровольца, с одной лычкой на погонах. Он первым протянул руку и представился:
— Павел Николаевич.
— Саша,— отозвался командир.— Мне сказали, вы не сидели сложа руки. Давно уже здесь?
— С полгода,— ответил Шульга.— Анатолия Матросова и меня привезли из Запорожья. Там по заданию подполья я поступил в охрану. Здесь вышли на Лиду... Спасаем ребят. Но пробиваются ли они к фронту, не знаем.
— Теперь будем действовать совместно. Нас интересует склад боеприпасов. Работают ли там военнопленные? Кто охраняет? Разведайте, пожалуйста,— попросил Шведов.— Мы вас обеспечим листовками и документами для спасенных.
Павел Николаевич возвратился в караульное помещение в приподнятом настроении.
В ноябре охрану лагеря пополнили новички. Вели они себя тихо, словно их обманули, пообещав шикарную жизнь, а послали в холодное караульное помещение с двойными нарами. На пост ставили с винтовками, но без патронов, велели ходить вдоль проволоки внутри лагеря от вышки к вышке, на которых находились немцы с автоматами. Два часа — в карауле, четыре — отдыхай. Изо дня в день одно и то же.
В отделение к Шульге попал Павел Рыбалко, парень лет девятнадцати, худой и длинный. Карие глаза его то бывали грустные, то вдруг вспыхивали гневом.
Рыбалко наблюдал за отделенным. Никогда не кричит, спокоен, разговаривает, чуть наклонившись к собеседнику, пытается подбодрить, если плохое настроение. Дружит с Анатолием Матросовым. У того вид интеллигента, на тонком носу пенсне. Ходит в хромовых сапогах с застежками, в темно-синем широком галифе.
Матросов и Рыбалко возвратились с дежурства и сели возле печки. Анатолий Васильевич вспомнил Москву, рассказал, как попал в плен под Харьковом. Замолчал, наклонив черную курчавую голову. Павел поведал о себе. Он морской пехотинец, под Севастополем угодил в плен. Едва жив остался. В Запорожском лагере весил сорок семь килограммов, а было девяносто два! При полной апатии пленных немцы отобрали пятьдесят человек, подкормили, одели в добровольческую форму, повязали белые ленты на рукава и привезли в Сталине
— Так вот оно что,— отозвался Матросов.
Он передал Шульге разговор с Рыбалко. Тот в свою очередь признался, что был командиром, попал в плен под Сталино, сам родом из Полтавы.
— А я окончил десять классов,— отозвался Павлик.— Комсомольцем был.
— Что — исключили? — спросил Шульга.
— Да нет. Вот это,— ответил Рыбалко и показал на китель.— В таком комсомольцы не ходят.
— Ты уверен? О людях судят по делам,— сказал Павел Николаевич, поднялся и поспешно ушел.
В лагерь пригнали группу пленных. Немцы говорили: взяли под Сталинградом. Бахвалились, что скоро войска фюрера перешагнут Волгу. Начальство лагеря отмечало сочельник.
Сопровождая Рыбалко на пост, Шульга сокрушенно проговорил:
— В этой партии мой двоюродный брат.
— Как? — воскликнул Павлик.— И ничего нельзя сделать?
— Бог его знает. Буду пытаться. Но вряд ли отпустят.
— Рассчитывайте на меня,— прошептал взволнованно Рыбалко.
— Спасибо, друг, спасибо.
Дня через два к вечеру потянуло северным ветром, поднялась пурга. Шеф лагеря вызвал Шульгу и приказал выставить на вышки добровольцев, они, мол, привыкшие к непогоде.
— Чтобы тихо биль... Мы патруль ходить будем. Один час — наш патруль,— говорил шеф, изрядно подвыпивший.
В соседней комнате веселились солдаты. Шульга развел часовых. Возвратясь, заглянул в караулку и шепнул Павлику:
— Если спросят, скажи — у шефа. Я к брату.
В полночь поставил Рыбалко на дальнюю вышку.
— Никакого шума не подымай, понял? — попросил он.
Перед вышкой стояло приземистое здание кухни и барак. Проволочное заграждение подходило к стене барака. Чуть подальше — запасные ворота. Минут через десять после заступления на пост прошел немецкий патруль и скрылся в снежной пелене. В тот же миг со стороны барака показались темные силуэты и направились к вышке Павлика. Они словно прошли сквозь проволоку и растаяли в завьюженной темени, а Рыбалко услышал приглушенный голос Шульги:
— Все в порядке.
После смены караула Павлик оглядел место, где прошли пленные. Пожал недоуменно плечами, не догадываясь, что Шульга заранее вытащил несколько скоб на столбе, а потом снова вбил их.
Немцы три дня выстраивали пленных и проверяли их. То и дело раздавались крики:
— Официриен никс... Партизанен! А после Шульга признался Павлику:
— Мы сделали с тобой большое дело. Освободили полковника танковых войск.
— Ваш брат полковник?
— Он мне такой же брат, как и тебе,— ответил Шульга.— Освобождать пленных и прежде всего командный состав — наша задача. В городе действует подпольная группа. О тебе я уже доложил. Страсти немного улягутся — сходим в Сталино. Я за тебя походатайствую перед начальством. В субботу дадут увольнительную.
После исчезновения пленных немцы снова встали на вышки, добровольцы патрулировали внизу. Павлику до щемящей тоски хотелось пролезть сквозь проволоку, броситься в темную степь и затеряться в ней. Но Шульга приказал не делать глупостей. Все равно настигнет пуля немца и свалит в снег.
— Да еще навлечешь подозрение на товарищей и на меня. Чего стоило войти в доверие к немцам... Матросов сейчас в центральном лагере. Он тоже с нами,— сказал Павел Николаевич.
В конце декабря старший и младший Павлы получили увольнительные. Пошли на Стандарт, в проходной Шульга козырнул дежурному и попросил вызвать Матросова.
Анатолий Васильевич был по-прежнему элегантно подтянут, в неизменном пенсне. На погонах виднелись две лычки. Перебросились несколькими фразами. Шульга остался в казарме, а Матросов повел Павлика в город. Опускались морозные сумерки. Рыбалко разглядывал город, куда его забросила судьба пленника. Возле заводского клуба ютятся одноэтажные домишки. В центре — прямые унылые улицы, занесенные снегом. Очищена лишь проезжая часть да протоптаны тропинки. Спусти-лись вниз к Кальмиусу, и опять по сторонам длинных улиц встали приземистые домики.
В одном из них гостей встретил огромный бородатый мужчина. Он заполнил собою всю комнату, освещенную керосиновой лампой.
— Рад повидаться,— проговорил Вербоноль глуховатым голосом, протянув руку Матросову, а потом Рыбалко.
Усадил парня напротив себя и попросил рассказать о родных, о себе.
— Что дома, не знаю больше года,— ответил Рыбалко.— Мать и батя оставались в селе Меловом Ворошиловградской области. Старший брат ушел на войну. Я был в морской пехоте, а теперь вот...
— Будем здесь помогать Родине. Задание прежнее — освобождать пленных.
Павлик почувствовал, как учащенно забилось сердце. Ему дают задание, ему доверяют...
И снова Шульга водил Рыбалко на пост.
Как-то испортилась погода, налетел порывистый ветер, ночное небо закрыли тучи. Далеко на востоке мерцали бледно-оранжевые полосы.
— Я ставлю тебя с наветренной стороны,— сказал П авел Николаевич и вытащил из бокового кармана листовки, протянул Павлику.— Бросишь их.
Через полчаса Рыбалко пустил по ветру одну листовку. Листок слился с пургой и помчался над лагерем. Павлик дождался нового вихря и запустил всю пачку.
Долго и томительно тянется зимнее время. За два часа чего только не передумаешь. Виделась бесконечная крымская дорога под палящим солнцем. Три дня без еды и питья, потом соленая рыба. Распухшие кровоточащие губы. И снова дорога — ни воды, ни защиты от солнца. Маленькая степная речушка, первые ряды пленных, бросившихся к ней, автоматные очереди, трупами заваленный овраг...
Рыбалко вздрогнул, его окликнул Шульга, который привел смену. Через четыре часа снова на пост. На рассвете Рыбалко видел, как пленные, выйдя во двор, бросались к листовкам и прятали их. О прокламациях донес провокатор. Из города прикатили гестаповцы во главе с Ортынским. То и дело раздавалось:
— Партизаны! Партизаны!
Ортынский зашел в караульное помещение. С поста вернулся Рыбалко и снимал ботинки.
— Кто знает, откуда листовки? — спросил гестаповец.
— Я слыхал ночью гул самолета,— отозвался Павлик.
— Точно,— поддержал кто-то.
Немцы уехали ни с чем. Докапываться, как это они делали в первый год войны, не стали. Нужно было наводить порядок в своих собственных войсках. Рождественские праздники скорее походили на поминки, нежели на торжества. Гитлеровцы пили и в отчаянии слушали вести с фронта. Но геббельсовская фирма умудрялась так объявлять о поражении под Сталинградом, что для непосвященных создавалась видимость не катастрофы, постигшей войска фюрера, а доблестной обороны и небы-валого героизма солдат.
В казино, устроенном в доме трамвайщиков, участились самоубийства, а в другом, расположенном в первом корпусе индустриального института, офицеры стреляли друг в друга. Пришлось вмешаться СД и комендатуре.
Тем временем подпольщики запасались оружием. Борисов и Вербоноль покупали карабины у румын и итальянцев. Пока болел Тихонов, его младший брат Михаил таскал у румын винтовки с грузовиков. В Дурной балке Шведов, Яковлев, Олеичук и Смоленко напали на немецкий обоз, перебили охрану, захватили оружие и продукты.
Добытое оружие и боеприпасы прятали во дворе Новикова, на квартирах у Тихонова и Кихтенко. Каждый подпольщик обзавелся личным оружием. По-прежнему выпускали прокламации, вели агитацию, устраивали диверсии, освобождали из лагерей и лазарета пленных.
