Механик локомотива Михаил Лукьянович Принцевский жил в поселке Девятой химколонии на Смолянке, работал в железнодорожном цехе металлургического завода со станционным жителем Терентием Афанасьевичем Бабенко. Во время эвакуации старый паровозик Михаила Лукьяновича таскал вагоны с оборудованием на станцию Сталино, подавал порожняк на азотный, химический и коксохимический заводы. Как солдат, которому суждено до последнего патрона оборонять рубеж, так заводская «кукушка» вместе со своим машинистом служила на стальных магистралях города. И еще один трудный долг выполнил Принцевский с начальником железнодорожного цеха — им поручили зашлаковать доменные печи. Ни одного килограмма чугуна не должны получить фашисты. В памятную ночь Михаил Лукьянович дежурил с паровозиком на станции Бальфуровка и на эстакаде. К нему подошел начальник цеха и сказал, что получен приказ «закозлить» домны.
Печи еще жили, они дышали, как в мирное время. Но плавка была поставлена на малое дутье. Принцевский прицепил десять пульманов со щебнем и камнем и подогнал их под эстакаду доменного цеха. Камнем и щебнем наполняли скипы, они подымались наверх, автоматически опрокидывались и заваливали огненную массу, которая застывала, бралась «козлом».
До четырех часов рабочие цеха шлаковали печи. Один из них подошел к машинисту, тронул за рукав и тихо сказал:
— Все,— голос у него дрогнул, он отвернулся и заплакал.
Свой паровозик Михаил Лукьянович загнал в тупик и «потушил». Грустный пришел домой и долго не находил себе места.
На объявления немцев не обращал внимания, идти на работу не собирался. Но в декабре в его доме появился старший брат, тоже машинист железнодорожного цеха, и сообщил:
— Фашисты берут коммунистов. Расстреливают. Если же работаешь, меньше подозрений. Миша, оформляйся на паровоз.
Принцевского послали на «кукушку», которую привезли из Днепропетровска. Напарником назначили Bacилия Ковалева, занудистого мужика. Он заявил Михаилу Лукьяновичу:
— Ты будешь работать помощником, а я машинистом.
— Почему?
— Ты же тянулся за коммунистами и потому имел лучшие паровозы. А нам давали худшие.
Принцевский усмехнулся, подумав про себя: «Ну и дурак», а вслух проговорил:
— Ладно, коль так. Пошли.
С неделю таскали пустые вагоны по широкой колее, а другую колею немцы перешивали на свой лад. Потом их послали на Семеновский разъезд, где стояли девять пульманов с ячменем. Приказали подогнать под них «кукушку». Проводник-немец объяснил, что груз нужно доставить на городскую станцию.
— Вася, мы же погибнем,— прошептал Михаил Лукьянович.— Здесь большой уклон. Пульмана ручным тормозом не удержишь.
— Я сейчас скажу немцу,— ответил Ковалев.
Проводник по-русски не понимал, стал кричать и залепил Ковалеву оплеуху.
— Ты чего, стерва, дерешься? — выругался машинист,— Я не могу везти.
Неизвестно, чем бы закончилась перебранка, но крик привлек трех офицеров. Один из них спросил по-русски:
— Что тут происходит?
Ковалев объяснил. Офицер залез в паровозную будку, осмотрел ее. Спустился к проводнику и что-то сказал ему. Паровоз отцепили от вагонов. Всю дорогу в завод, Принцевский бросал короткие взгляды на Ковалева и еле сдерживал улыбку. «Дождался милости от новой власти,— думал он.— Тебе коммунисты не угодили. А эти угодят так, что мать родную забудешь».
Дома, уставший и расстроенный, Михаил Лукьянович сел обедать. Поднес ложку ко рту и чуть не выронил ее. Из спальни вышел улыбающийся Петр Федотович Батула.
— Вижу, что не ожидал,— сказал он.— Здорово, зятек.
— Здорово,— протянул Принцевский, все еще не веря, что перед ним родной брат его жены.— Неужели оттуда?
— Угадал,— ответил Батула. Подошел к двери спальни, прикрыл ее поплотнее, проверил дверь в столовую. Сел напротив зятя и тихо спросил: — Примешь?
— Неужели у своих не пришелся ко двору? А тут коммуниста, как родного, приветят и пулю в затылок пустят. Лучше бы ты ко мне в дом пришел с винтовкой да красноармейцев привел.
— Будет и это, Михаил. Обязательно будет.
— Так чего же ты не с ними?
— Послали к таким, как ты. Объединить и поднять на борьбу.
— А где же ты их возьмешь, уважаемый Петр Федотович? — спросил Принцевский и, хитро прищурясь, добавил: — На лбу не написано, кто чей.
— Давай сразу условимся: Петра Батулы не существует. Есть Иван Гаврилович Шевченко. Запомни: Иван... А свою работу я начну с тебя. Ты должен немедленно уйти с паровоза. Найдем что-нибудь другое.
— А как же ты?
— Не на голое место пришел. Ты здесь. Еще кого-нибудь найду. Помнишь, на станции жила моя родственница Софья Цурканова?
— Она вроде тут.
Цурканова со слов своих племянников — машинистов Григория и Николая Брущенко — знала, кто из железнодорожников не эвакуировался. О них и об обстановке на станции она рассказала Батуле при встрече.
В тот же день Софья Яковлевна пошла к Доронцовым. Появление в их доме бывшей учительницы его детей не удивило Антона Ивановича. Но когда она заговорила о подпольной борьбе и спросила, что собирается делать он, Доронцов, насторожился. Не провокация ли со стороны Цуркановой? Софья Яковлевна сразу увидела перемену в его лице.
— Ты боишься меня, Антон? — спросила она.— Напрасно. Я пришла сказать, что партия прислала к нам Человека. Он — коммунист, учитель, мой двоюродный брат. Просил меня связать его с коммунистами станции, чтобы провести совещание. Можно у тебя?
Учительница говорила торопливо, возбужденно, а у Доронцова теплело на душе. Не забыли о них.
К утру выпал обильный снег. Батула взял у Принцевского санки и направился в сторону вокзала. На углу улицы увидел Цурканову и ее коллегу по школе и coседку Босянову. Он свернул к переезду. Женщины пошли следом, обогнали его, удаляясь в глубь застанционного поселка.
К их приходу в доме Доронцова уже был Качанов.
— Я прислан в тыл Сталинским обкомом партии для организации подпольной группы,— заговорил Батула ровным голосом.— Ее задача: узнавать, где расположены склады, горючее, войска. Прислушиваться к разговорам немцев, расквартированных у горожан,— куда уезжают, откуда приезжают. Сведения будем переправлять через фронт. Он недалеко — возле Дебальцево... Далее, машинисты должны выводить из строя паровозы, организовывать аварии. Товарищам Доронцову и Качанову искать и привлекать к работе надежных людей среди железнодорожников. А тебе, Тина,— он повернулся к Валентине Александровне Босяновой,— развозить листовки, находить помощников.
На обратном пути Софья Яковлевна сказала Босяновой, что Батуле нужна квартира для ночлега.
— Пусть приходит в мою летнюю кухню,— предложила учительница.— Там две комнатки, можно топить, ее запирать не буду.
После совещания Батула пошел к Принцевскому. Ввалился на кухню в своей стеганой фуфайке заснеженный, разгоряченный.
Александра Федотовна поставила перед братом тарелку с двумя картофелинами, положила кусочек хлеба.
— Не обессудь, Петя,— сказала она.
Принцевский с любопытством смотрел на Батулу, удивляясь, с каким завидным аппетитом тот уплетает сухую картошку.
— Ты словно полсотни фрицев уложил. Вон как глаза горят,— проговорил он.
— Еще не убил, но прицелился,— ответил Батула. - А что нового у тебя?
— Расчет получил, будь он неладен.
— Получил — и хорошо. Чего же ты сердишься?
— Брехать пришлось. Мол, жинка и дочка пошли на менку и заболели. Теперь паспорт при мне.
— Ну что ж, руки у тебя золотые,— отозвался Петр Федотович.— Принимайся за какое-нибудь ремесло. Немцы частную инициативу поощряют. А место здесь подходящее.
— Откуда тебе известно, что подходящее? В самом пекле сидим. Сосед за старосту на Смолянке.
— На службу к немцам идут трусы. Вот по своим поступкам они судят и о других... Оккупанты партизан вешают? Вешают. Значит, партизаны должны бояться оккупантов, подальше от них прятаться. А мы сделаем наоборот. Кастрюлю починить может принести любая хозяйка. Попробуй, узнай, кто она — партизанка или нет.
— Отчаянный ты человек, Петро,— сказал Принцевский со вздохом.
— Опять?
— Что — опять?
— Я — Иван. Иван Гаврилович.
— Фу, дьявол. Теперь совсем не буду называть по имени.
Под вечер следующего дня от Цуркановой пришла связная с тревожной вестью. Софья Яковлевна случайно услыхала разговор на базаре. Кто-то назвал имя Батулы, мол, появился на поселке. Он-де родной брат Принцевской.
— Тебе нужно бежать,— сказал обеспокоенный Михаил Лукьянович.— Заберут.
— Куда же я убегу ночью? — спокойно спросил Батула.— К Тине не доберусь — патруль задержит.
Он стал ходить по кухне. Через минуту остановился. Попробовал, не прогибаются ли под ногами доски пола. То же самое сделал в столовой.
Принцевский вскочил со стула.
— Послушай, а если яму под полом вырыть? — предложил он.
Всю ночь не смыкали глаз Батула и Принцевский. Подняли в спальне две половицы — впору влезть боком. Ножами стали рыть яму. Землю выносили во двор и бросали в уборную. Доски распилили неровно — одну длиннее, другую — короче. Изнутри прибили скобу. Когда Батула залез в убежище и заложил в скобу брус, поднят половицы было невозможно.
К счастью, полицейские в дом не пришли. Но другая беда подстерегала семью Принцевских — надвигался голод. Александра Федотовна собрала вещи, на какие можно еще было что-то выменять, и муж отправился в дальнюю дорогу по селам.
О решении, принятом на совещании, Доронцов сказал Мельникову, а потом предложил:
— Давай познакомлю тебя с Иваном Гавриловичем.
— Не стоит. Меня знать ты должен один.
— Хорошо,— согласился Доронцов.— Я думаю, что не мешало бы твою квартиру сделать явочной. По все статьям подходит.
— А если открыть портняжную мастерскую? — спросил Мельников.— Может, через нее к немцам дорожку протопчем?
— Было бы здорово!
— Думаю, подполью польза, и семья при деле будет У меня в доме хоть шаром покати. Я нигде не работаю. С моим сердцем в депо идти — верная гибель. Таня после больницы еле ходит...
Однажды после скудного обеда из двух картофели он сказал Татьяне Аристарховне:
— Так долго не протянешь.
— Давай перешьем мою сусликовую шубу на шапки,— проговорила жена.— За них и хлеб дадут.
Николай Семенович благодарным взглядом посмотрел на нее. Похудевшая, с большими кругами под глазами, она была для него теперь еще дороже. Какие муки перенесла в больнице! Немец убил неродившегося ребенка...
— А в чем ты будешь ходить, Танюша? — спроси он.— Такие морозы стоят.
— Ничего, как-нибудь обойдусь.
Мельников пошел к коменданту станции, и тот принял предложение сшить ему теплую шапку. Портной снимал мерку и вслушивался в приказания коменданта, которые тот давал адъютанту по приему воинского состава Николай Семенович еще юношей в империалистическую войну овладел немецким языком.
Шапку-ушанку пошили за один вечер. Мельников; пришел с ней в приемную коменданта. Там толпились офицеры, говорили о холодах, об отступлении под Москвой. Николай Семенович сидел безучастный к разговору.
Наконец появился заказчик, взял шапку, надел и сказал:
— Карошо. Что русский хочет за нее?
— Я бы хотел получить хлеб,— ответил портной.
Немец засмеялся, хлопнул перчатками по ладони и скрылся в кабинете. Вышел и протянул небольшую луковицу. Мельников растерялся и не двинулся с места. Тяжело опущенные руки сжал в кулаки.
— Дай ему хлеб. Нам тоже нужны шапки,— сказал кто-то по-немецки.
— Не жадничай,— поддержал другой.
Шеф обвел взглядом присутствующих, направился в кабинет и вынес буханку хлеба, завернутую в целлофан.
Только дома Николай Семенович успокоился.
— Ничего, Танюша, перетерпим и такие унижения от паразитов. Но они узнают, на что способны русские Иваны.
Целыми днями он кроил и шил шапки для офицеров. Они платили хлебом и консервами. Передавали другим, что господин Мельник хороший портной. А он прислушивался к разговорам оккупантов. Узнавал положение на фронтах, настроение врага.
В один из вечеров, когда все собрались за столом, он сказал:
— Сегодня я принес важные новости, и мы расскажем о них всем!
— Мы будем писать листовки? — спросила удивленная Тоня.
— За этим я и собрал вас.
Они сообща составили текст. Рассказала о победе Красной Армии под Москвой, об освобождении Ростова, призвали людей помогать советским бойцам, попавшим в плен. В доме остался рулон бумаги, приготовленный для выкроек. Его разрезали на небольшие листки, на всю ночь размножали прокламацию. Писали о пленных, а перед глазами стоял лагерь смерти на Стандарте. Голодные, раздетые и обмороженные, люди находились под открытым небом, умирали.
На другой день девушки расклеили листовки на столах, оставили на базаре.
Прокламации попали к железнодорожникам. Опытный машинист Идрис Мухамедхан, невысокого роста молчаливый и осторожный татарин, листовку прочел наедине. На душе у него посветлело. Побольше бы таких сообщений об успехах Красной Армии. Всем миром навалиться — беда легче станет. Он подумал о Качанове. Тот похвалил его, когда узнал, что Идрис «потушил» паровоз. Но что можно сделать еще? Над тобой, как шайтан, стоит немец с автоматом. В будке не повернешься. Надо Андрея Владимировича держаться. Он подскажет, что делать.
В середине января на станцию Сталино стали прибывать войска. Их на машинах намечали перебросить к Ростову. Фронт нуждался в срочном подкреплении. Но после мокрого снега и оттепели дороги развезло. Решили сформировать воинский эшелон. Колея из Ясиноватой на Харцызск еще не была восстановлена, поэтому пред стояло ехать через Макеевку и Мишино. Машинист этого профиля не знали.
— А ехать нужно,— сказал Качанов Мухамедхану. И... — он не договорил, резко повернул книзу свою ладонь. Идрис понял: опрокинуть.
— Назначай кочегаром,— ответил он.— И по нашей и по немецкой инструкции кочегар ни за что не отвечает.
Андрей Владимирович представил бригады двух локомотивов на утверждение дежурному станции. Немец вызвал к себе Максимова и через переводчика приказал:
— Поведешь эшелон. Нужно быстро.
— А с чем?
— Войска!
Максимов побледнел. Ни слова не говоря, покинул дежурку. На путях стоял эшелон. Пятьдесят три вагона насчитал он, пока шел в депо. Под парами было два паровоза. Степан за ведущего, и отвечает за весь состав. Он позвал машиниста второго паровоза Карпова, и они пошли осматривать эшелон. Вагоны соединены вперемешку автоматической и винтовой сцепкой. Среди крытых «телячих» вагонов стояли четыре классных. Карпов запротестовал:
— Я не могу ехать с такой сцепкой. Это не по инструкции.
- Скажи немцу, он тебе покажет инструкцию,— ответил Степан.
Надвигались жидкие сумерки, пошел холодный дождь со снегом. Немецкое начальство торопило машинистов. Недовольно ворча, Карпов поднялся в будку. Там уже находились его помощник и немец-надзиратель. К Махимову забрались представитель отправляемой части и немец-машинист. Мухамедхан был уже на месте. До Макеевского завода добрались затемно. Стали набирать воду и уголь. В девятом часу собрались выезжать, сразу от завода начиналось закругление и большой клон — двадцатитрехтысячный, как называли его железнодорожники. По нему паровоз «ЭМ» мог спустить лишь два четырехосных пульмана. Поставь еще один — и тормоза не удержат вагонов. Они разовьют бешеную скорость, и на стрелках в Мишино неминуемо произойдет авария. А в воинском эшелоне пятьдесят три вагона! Да еще вперемешку автоматическая и винтовая сцепка. Максимов отчетливо представлял масштабы катастрофы. Понимал, что произойдет, и Карпов.
— Не поеду,— заявил он.
— Помощник заменит,— сказал Степан.— А тебя к стенке поставят.
В спор вмешался немец и приказал отправляться. Мухамедхан, проверяя сцепку, незаметно перекрыл тормозную магистраль.
Состав тронулся. Километра через полтора, за переездом, где начинался уклон, паровоз резко рванулся вперед, словно его сильно подтолкнули. Немец подскочил к Максимову и закричал на ухо:
— Лангзам! * Тише!
* Поезжай медленнее!
Покачиваясь, он стал выводить пальцем на котле Цифру «25».
— Инструкция! — снова крикнул надзиратель. Степан кивнул головой. Он давно почувствовал, что скорость с каждой минутой нарастает. Чуть тормознул, но колодки прихватили только скаты паровоза и тендера. Манометр показывал нормальное давление в магистрали. Держась правой рукой за реверс, механик выглянул в окно будки. Сзади стучали колеса, будто вагоны хотели обогнать друг друга. Машину бросало из стороны в сторону. Она дрожала, как в ознобе... «Конец,— подумал Максимов.— Только бы семью не тронули...»
Вдруг локомотив подпрыгнул на рельсах и легко помчался дальше. Промелькнуло черное здание станции под колесами прогремели выходные стрелки. Степан затормозил, и машина послушно остановилась. В будку ворвались скрежет металла, невероятный гул и крики.
Мухамедхан выглянул из будки. В темноте метрах в семидесяти от паровоза виднелась какая-то бесформенная гора. Он взял фонарь и спустился на землю, чтобы осмотреть машину. Вслед за ним покинул будку Максимов. Постоял с минуту, пока глаза привыкли к темени. Сделал несколько шагов к станции и остановился, понял что произошло: второй локомотив соскочил с рельсом и вагоны полезли на него. А ведущий паровоз на бешеной скорости оторвался от состава и проскочил вперед. Степан возвратился в будку, немцы бросились к нему. Механик отстранил их и стал на котле рисовать пальцем, как до этого делал надзиратель, цифры «25-30»
— Мы ехали со скоростью двадцать пять — тридцати километров. Понятно? Двадцать пять — тридцать,— повторил он.
— Я, я,— наконец заговорил надзиратель и стал объяснять офицеру значение цифр.— Мы ехали правильно. Мы не виноваты. Здесь большой уклон, а вагонов много. Паровоз старый, тормоз старый.
Максимов снова спустился на землю и направился ко второму локомотиву. В темноте слышались стони покалеченных солдат, виднелись силуэты нагроможденных вагонов. В будке второго паровоза все оказались живы. Карпов слезно упрекнул Степана:
— Не послушал меня... Расстреляют нас.
— Не скигли,— глубоко дыша, проговорил Максимов.— Лучше запомни: мы ехали со скоростью двадцати пять — тридцать километров. А вагоны нас подпирали. Мы солдаты, нам дали приказ — мы и поехали.
Он взял за локоть немца и вывел пальцем на котле цифры 25 — 30. Надзиратель сразу понял, о чем идея речь. Помощник также согласился с Максимовым, пообещал показать на допросе эту скорость.
Степан выбрался из будки и направился к своему паровозу.
Наступил серый рассвет. Бежать со станции бессмысленно. Схватят и тогда наверняка предъявят обвинение в диверсии. Медленно побрел к своему локомотиву. Мухамедхан на месте, немец — ни жив, ни мертв, офицер куда-то ушел... Вскоре со станции Ханжонково прибыл кран. Появились начальник станции и рабочие. Прицепили к тендеру трос, приказали Максимову растаскивать вагоны в стороны, чтобы освободить колею.
Ночью невозможно было представить размеры крушения. Вагоны, разогнавшись на крутом уклоне, полезли на засевший паровоз в четыре яруса. Переворачиваясь, как игрушечные, летели вниз, превращая в месиво все живое, что было в них... Приехали санитарные машины, забрали немногих раненых. Трупы складывали на узкой обочине у колеи, один к одному. Максимов увидел их, и к сердцу подкрался страх. Но тут же он взял себя в руки. Есть маленькая надежда, что все обойдется для него благополучно. Он ехал не один. А если смерть, то она оплачена жизнью десятков врагов.
Появились гестаповцы, приказали всем сойти на землю. Под автоматами арестованных повели к грузовой машине, посадили в кузов и повезли в Макеевку.
