Члeн военного совета Южного фронта, руководивший партизанским движением, позвонил секретарю Сталинского обкома партии Мельникову и сказал, что из немецкого тыла возвратился советский разведчик.
— Спасибо,— поблагодарил Леонид Георгиевич. Он был члeном оперативной группы штаба фронта, и ему сообщали обо всех, кто приходил с другой стороны.— Обязательно побеседую.
Фронтовая полоса, где были остановлены гитлеровские войска в конце октября, пролегала по северо-восточной окраине области. Она, как глубокая рана, рассекала шахтерский край, протянувшись огневым рубежом по Северскому Донцу, мимо Попасной и дальше к реке Миус.
В прифронтовой полосе находился обком партии. Он руководил подпольной работой.
Рискуя жизнью, пробирались через линию фронта рабочие и колхозники — посланцы патриотических групп, приходили связники. Рассказывали Мельникову о зверствах фашистов. Называли города, шахтерские поселки, села, знакомые и близкие Леониду Георгиевичу имена. Горловку озаряла добрая улыбка горняцкого богатыря Никиты Изотова, мариупольскими улицами ходил мировой рекордсмен выплавки стали Макар Мазай, в Красноармейске приобретал славу горного кудесника спокойный Иван Бридько, каждый макеевский мальчишка знал усатого доменщика Ивана Коробова — могучего хозяина расплавленного металла. Его побратим в Сталино Никита Сидоров, словно играючи, катал монолитные слитки на новом прокатном стане, в Старобешево энергичная черноглазая Паша Ангелина — первая в стране девушка — села за руль трактора, из Славянского депо уходил в дальние рейсы машинист-скоростник Петр Кривонос... Лучшие из лучших, гордость донбассовцев, а за ними — десятки, сотни, тысячи простых и красивых душою земляков. Многих, очень многих знал в лицо секретарь обкома.
Но война разбросала их в разные концы необъятной родины, призвала сынов своих в боевые армейские ряды иди приказала быть до поры до времени безымянными мстителями во вражьем тылу. Трудно представить, что в развалинах лежат Горловка и Краматорск, Чистяково и Дзержинск, Макеевка и Красноармейск.
Мельников трет ладонями поседевшие виски. Их ломит от боли после ночной работы... Тогда, в августе, фронт все ближе и ближе подкатывался к Донбассу. Враг бомбил Мариуполь и Сталино. Гитлер подгонял своих генералов: «Быстрее, быстрее! Мы должны овладеть Восточным Руром до наступления зимы. Германии нужны его промышленные ресурсы»
Но гигантская бронированная и механизированная лавина забуксовала, наткнувшись на бетон воли и решимости бойцов Красной Армии. Да, мы не обладали еще мощными танковыми силами, не имели еще надежного воздушного прикрытия, но у нас было неодолимое желание биться до конца за свою свободную Отчизну. Сталинская область в трудные месяцы обороны послала 10 тысяч человек на помощь регулярным частям. Маршал Советского Союза С. М. Буденный обратился в обком с просьбой срочно построить 5 — 6 бронепоездов, необходимых для защиты мостов и переправ. Партия призвала рабочий класс проявить все свое умение — и он совершил невозможное: боевые соединения получили 18 оснащенных и укомплектованных личным составом бронепоездов. В это же время в глубь страны уходили эшелоны с демонтированными машинами и оборудованием заводов, шахт, фабрик.
Бюро обкома заседало каждый день. Назначались командиры истребительных батальонов для борьбы с вражескими парашютистами и диверсантами. Готовилось глубоко законспирированное подполье. Утвержда-ли секретарей горкомов и райкомов, руководителей партийных групп. Определяли места для скрытого размещения продовольствия, одежды, оружия, боеприпасов. Выбирали явочные и конспиративные квартиры. Борьба предстояла в тяжелейших условиях: область не имела лесных массивов и естественных укрытий. Это обусловливало создание небольших партизанских отрядов, мелких подпольных групп и диверсионных ячеек для совместного выступления против оккупантов и их пocoбников.
Были составлены специальные инструкции для подпольщиков. Они опирались на указания Центрального Комитета партии и учитывали опыт борьбы в годы, предшествовавшие Великой Октябрьской социалистической революции и в период гражданской войны. Разработаны памятки для проведения политико-пропагандистское работы среди различных слоев населения.
И усилия не пропали даром. Люди, приходившие из-за фронта, рассказывали о первых делах подпольщиков о первых листовках и диверсиях, о саботаже и неповиновении захватчикам. В Сталино, Макеевке собирали население на так называемые митинги. Немецкие ораторы усердствовали, расхваливали военные победы рейха, заманчивое будущее без большевиков и Советов. А в это время карательные органы расправлялись с патриотами. Они пытались противопоставить коммунистов, комсомольцев, советский актив всему народу. Донбассовцы стали смеяться над фашистскими пропагандистами, избегали сборищ, хотя их сгоняли под угрозой оружия.
Там, где оккупанты уничтожали подполье, рождались новые патриотические группы. Вчера еще скромные, мирные и тихие люди становились грозными мстителями. Это было свободное волеизлияние народа, народа-борца, народа-патриота, воспитанного Коммунистической партией.
Как Леониду Георгиевичу хотелось узнать имена мужественных и смелых! Выразить им слова благодарности и восхищения.
Но из городов и сел, оккупированных врагом, приходили и тревожные вести. В областном центре каратели напали на след Куйбышевского райкома партии, расстреляли руководителя Петровской группы подпольщиков Ивана Косминского, нет связи со Сталинозаводским и Центрально-Городским райкомами. Погибли оставленные для подпольной борьбы коммунисты в Мариуполе и Макеевке. Из члeнов подпольного обкома в тылу врага остался лишь Семен Николаевич Щетинин. Он обосновался в Горловке и прислал связника, который доложил, что Щетинин установил контакт пока только с красноармейскими и горловскими товарищами. Явки в областном центре провалены. Нужна помощь Большой земли...
И вот из-за линии фронта появился еще один человек.
Через два дня в Лисичанске в особняк командующего фронтом генерала Р. Я. Малиновского вошли два капитана — Шумко и Шведов. В угловой комнате с окном, выходившим на Донец, их ждал Мельников.
Шумко постучал в дверь и попросил разрешения войти.
— Товарищ секретарь обкома партии,— начал было он докладывать, но Леонид Георгиевич прервал:
— Здравствуйте, товарищи.
Он подал каждому руку и предложил сесть.
— Мне приказано оставить вас вдвоем,— сказал Шумко и вышел.
Шведов сел на свободный стул напротив Мельникова.
— Я с ним познакомился в Сталино,— заговорил Александр Антонович, глядя в лицо секретарю обкома.— Он изменился с тех пор... Да, нелегкая служба у Шумко, На той стороне оставил людей, словно частичку собственного сердца оторвал. Что с ними — не знает. Железные нервы нужно иметь.
— И все же в тылу врага труднее,— отозвался Мельников.
Шведов, должно быть по привычке, поднес к голове руку и взбил смоляной по-мальчишески дерзкий чуб.
— Нравственные, моральные испытания тяжелее физических,— ответил он.— Во всяком случае, так думается мне. Когда добирался сюда, казалось, упаду где-нибудь в посадке голодный и больше не подымусь. Но подумаю, что меня ждут,— откуда только силы брались. А вот неизвестность изнуряет душу. Знаете...— Шведов не договорил. На глаза набежала грусть, они повлажнели. Ему вспомнилась семья. Здесь, в штабе, о ней ничего не знали. Оставалась слабая надежда на то, что Мария с детьми эвакуировалась далеко в тыл. Высказать свою тревогу секретарю обкома? Нет. Это его личное... Он положил сжатый кулак на стол и заговорил снова: — Знаете, что парализует волю там, за линией фронта? Страх. Страх перед фашистской армией, страх за свою жизнь... Идейная убежденность — вот сила, которая ведет на борьбу и смерть.
Мельников невольно подался вперед — это были его мысли. Но их высказал разведчик, своими словам тихо, даже обыденно.
— А что в Мариуполе? — спросил Леонид Георгиевич.
Капитан встал со стула, сделал несколько шагов к двери и обратно. Мельников наблюдал за ним. Нет, Шведов не волновался, он был сосредоточенным, задумчивым, словно мысленно перенесся в приморский городок, где остались его друзья, отдаленные не только километрами, но и огненной стеной фронта и смерти.
Шведов сел снова. Заговорил спокойно, приглушенно:
— Мариуполю тяжело. Фашисты ворвались в город неожиданно. Я был там. Во дворе горкома рвались бомбы, когда заседало бюро. Не успели выехать депутаты Верховного Совета Украины Пузырев и Макар Мазай. Они прячутся.
— Известные сталевары и мужественные люди,— отозвался Мельников.— Предлагали им выехать заранее. Отказались. «До последнего дня буду варить сталь»,— заявил Мазай.
Шведов опять поднялся со стула и уже не садился до конца беседы. То подходил к окну, то стоял посреди маленькой комнаты. Чуть приглушенно рассказывал о виденном. Оккупанты взорвали плотину на речке Кальчик, и Мариуполь лишился пресной воды. Горожане роют колодцы во дворах, но грунтовые воды соленые. Хозяином мариупольских заводов стала фирма «Крупп фон Болен» — основной поставщик вооружения в гитлеровском рейхе. На улицах рабочих поселков пестрят объявления: «Тот, кто не выйдет на работу в течение 3 дней, будет расстрелян». Металлурги уходят в села. Оставшихся полиция и жандармерия под угрозой оружия сгоняют на восстановление цехов. Но результата пока нет.
— Пока нет,— повторил Александр Антонович.— И не будет. В первые дни народ сопротивляется стихийно. Но сопротивление необходимо направлять на путь разумного саботажа. Будет меньше жертв, а удар по оккупантам ощутимее.
- Вы имеете в виду подполье? — спросил Леонид Георгиевич.— Его организаторскую роль?
— Как непременное условие,— ответил Шведов.— Обыватель может не опомниться от происходящего — запугивания, арестов, расстрелов. Но рабочий класс другой закваски. Убьют товарища — на его место встают двое. Вот здесь позарез и нужна умная направляющая рука. Главное — изучить врага. А потом бить в самое уязвимое место.
— А там можно? — чуть улыбаясь, спросил Мельников. Ему все больше и больше нравился этот коренастый капитан с открытым смуглым, как у цыгана, лицом, с умными проницательными глазами.
— И можно, и нужно. Особенно сейчас. На Донце немца остановили, под Москвой... Блицкрига не получилось. У наших людей температура настроения резко поднялась вверх. Теперь бы довести ее до кипения. В тылу есть вожаки...
— К сожалению, по поступающим сведениям, многих казнили.
— Народ выдвинет новых. Иначе быть не может! — громче обычного сказал Александр Антонович.
— Центральный Комитет недавним решением обязал обкомы партии направлять в тыл своих представителей,— произнес Мельников и задержал взгляд на своем собеседнике.— Скажите, товарищ Шведов, вы откуда родом?
Капитан озорно блеснул глазами.
— Как у нас говорили, я — юзовский босяк,— ответил он и поспешно добавил: — От слова «босой», конечно.— И уже серьезно сказал: — В общем, всю сознательную жизнь провел в Сталине
— Пролетарский город. Кажется, совсем недавно был я там. А нынче — как будто на другом краю света,— задумчиво произнес Леонид Георгиевич, встрепенулся и встал.— Спасибо вам, Александр Антонович. Рад был познакомиться. Надеюсь, еще увидимся...
Через пять дней они встретились снова.
После беседы со Шведовым секретарь обкома спросил члeна военного совета, куда они думают направить капитана.
— У него хватка политработника,— ответил тот,— Да чекисты имеют на него виды.
— А если объединить и то, и другое?
— Не понимаю.
— Направить его в тыл. Там нужен разведчик, политработник и командир. По всем статьям подходит. К тому же — молодой, энергичный, знает обстановку.
— Уговорил, он в твоем распоряжении, Леонид Георгиевич...
Длинная легковая машина «М-1» в белом камуфляже петляла между сосен по свеженакатанной снежной дороге. Справа, за стволами деревьев, над самым горизонтом мелькало багряное от мороза солнце. Короткий декабрьский день клонился к закату.
В машине рядом с водителем сидел полковник — paботник штаба, а на заднем сиденье — Шведов и Шумко. Александр Антонович изредка поглядывал на своего соседа. Тот надвинул на глаза шапку и дремал. Утром в Ворошиловске Шведов вместе с ним еще раз проштудировал немудреную легенду, с которой ему предстояло перейти линию фронта. Дали кличку «Сашка», выписали паспорт на имя Гавриленко Александра Антоновича 1908 года рождения. Он должен был добраться до областного центра, установить фамилии руководителей оккупационных органов власти как немецких, так и их ставленников. По мере возможности выяснить, какие воинские части дислоцируются на территории области и в городе Сталино. Это была оперативная часть задания. Другую часть, как предполагал Шведов, более сложную, ему еще предстояло получить. Его везли в район Красного Лимана на конспиративную квартиру, где проходили инструктаж засылаемые в тыл представители штаба фронта или обкома партии.
Машина остановилась невдалеке от добротного деревянного дома с небольшим крыльцом под навесом. Невысокие осокори и клены окружали дом, на их голых ветвях лапчато лежал недавно выпавший снег.
— Словно чайки крылья распластали,— сказал Александр Антонович, показывая на деревья.—Красота какая!
...Беседа длилась уже третий час. Шведов и Мельников сидели за круглым столом, накрытым оранжевой с красными розами скатертью. У железной под самый потолок печи стоял, прислонившись к ней спиной, Демьян Сергеевич Коротченко, высокий, седеющий мужчина с крупным уставшим лицом. Шведов по портретам знал секретаря Центрального Комитета КП(б) Украины, видел издали на совещании в Киеве и никак не предполагал встретить его у самого фронта в скрытом от посторонних глаз лесном доме. Встретить за сутки до ухода в тыл врага.
Но не растерянность на мгновение остановила его у порога. «К секретарю ЦК просто так не приводят»,— подумал он. Демьян Сергеевич заметил нерешительность гостя и подошел к нему.
— Прошу к нашему шалашу, Александр Антонович,— сказал он, подавая руку,— Я — Коротченко.
— Узнал вас, Демьян Сергеевич, и...
— Удивился? — подхватил Коротченко.— Признайтесь.
— Скорее — смутился и насторожился,— ответил Шведов. Увидев приветливый взгляд собеседника, добавил: — Почему вдруг меня — к секретарю ЦК? Поневоле задумаешься.
— А Леонид Георгиевич точно обрисовал тебя, товарищ Шведов,— заговорил, улыбаясь, Коротченко.— Откровенный. Прости, что называю на «ты». Небось, лет на пятнадцать моложе меня?
— Александр Антонович одиннадцатого года,— вставил Мельников.
— О, так на все семнадцать! — воскликнул Демьян Сергеевич и предложил Шведову сесть. Попросил рассказать, что он видел в оккупированных районах, трудно ли было перебраться через передовую.
Шведов отвечал обстоятельно, уверенно и постепенно успокоился. Разговор принял характер товарищеской беседы.
За окном сгустилась ночь. Стенные ходики показывали двенадцать, но собеседники, казалось, забыли о времени. Цель, ради которой они сошлись, объединила их — разных по возрасту и темпераменту. У поседевшего, с глубокими морщинами на лбу секретаря ЦК за плечами нелегкая жизнь батрака и рабочего до революции; он воевал в партизанских отрядах в годы гражданской войны, гонялся за петлюровскими бандами. Прошел путь от секретаря райкома до руководителя Украинского правительства, а затем секретаря ЦК, которому поручено организовать партизанское движение в тылу фашистских захватчиков и руководить им.
Секретарь Сталинского обкома —его товарищ по партийной работе. Большевистская закалка, полученная и в рабочей среде, талант организатора выдвинули его инженера, на ответственный пост руководителя в Донецком крае — важнейшем арсенале страны.
И третий — капитан Красной Армии. Но он одет в серую косоворотку и в старый потертый жилет. Еще молодой коммунист, но опытный разведчик. Ему не занимать силы воли, а большевистская убежденность у него в крови — перенял ее у отца-революционера, укрепил в комсомоле, продолжает закалять в партии. Ему еще предстоит совершить в жизни самое главное, он это по-нимает, как понимают и его старшие товарищи по партии. Уже третий час идет дружеская беседа, в которой опыт одного становится достоянием другого, а сомнения разрешаются сообща.
Шведов окончательно понял, что основное, решающее задание определяется здесь.
Демьян Сергеевич сел за стол рядом со Шведовым.
— Александр Антонович, напомни еще разок свою легенду,— попросил он.
— Большевики погнали меня на строительство оборонительных рубежей. Но Красная Армия отступила. Я остался и вот возвращаюсь домой.
— Для прифронтовой полосы подходит,— согласился Коротченко.— А дальше? Этого мало. Как ты думаешь, Леонид Георгиевич? — Он посмотрел на Мельникова. Немного помолчал, поднялся и снова пошел к печке. Приложил к ней большие ладони и, повернувшись к собеседникам, заговорил: — Помню, в гражданскую классовое разделение даже внешне проявлялось довольно четко. Рабочий человек, бедный ремесленник одеждой отличался от власть имущих. Нагрянут германцы или гайдамаки в город — где можно укрыться? В пролетарских кварталах у голытьбы. Опасайся попасться на глаза лавочнику, купцу, домовладельцу.— Демьян Сергеевич умолк, повернулся к печке спиной.— Но если раньше буржуа и мещане жили обособленно, то теперь подлецы растворились среди массы.
Шведов поднялся со стула. Прошел к двери, постоял немного и направился к Коротченко.
— Простите, Демьян Сергеевич. Мне предстоит жить в родном городе. Два года отсутствия — не в счет. Меня может выследить или случайно встретить какая-нибудь шваль. Сказать, что вернулся с окопов? Не поверят. Моя легенда действительно имеет лишь начало.
— Ты прав,— отозвался Демьян Сергеевич.— Чего скрывать, мы рискуем потерять тебя, Александр Антонович, если не продумаем все до мелочей. Провалы бывают чаще всего из-за них. Враг хитер, а мы должны быть мудрее. Прикидываться обывателем и перебежчиком, идейным противником Советской власти. По принципу: я тоже хочу жить. Твоя легенда, товарищ Шведов, пожалуй, должна сводиться к ответу, предположим, подлецу: «А чем я хуже тебя? Я тоже хочу жить».
— Нелегкая ноша,— вырвалось у Александра Антоновича. Он сидел уже на диване, опершись рукой на качалку и потирая ладонью подбородок.
— Вернее, игра. Невольно становишься актером. Плохо исполнишь роль — не свистом галерки отделаешься, а пулей в сердце. Талантливо внесешь вклад в общее дело победы — и навсегда останешься в памяти народ-ной. Да, в памяти свободного народа,— повторил секретарь ЦК, подошел к дивану и сел рядом со Шведовым.
В комнате наступила тишина. Леонид Георгиевич повернулся на стуле, и он слегка заскрипел. Звонко отсчитывал секунды маятник настенных часов.
Вдруг в черных больших глазах Шведова вспыхнули тревожные искорки, складки на лбу стали глубже. Леонид Георгиевич заметил перемену в его настроении и хотел было спросить, чем она вызвана, но Александр Антонович обратился к Демьяну Сергеевичу.
— Конечно, всего, что может преподнести жизнь, не предусмотришь,— сказал он.— Война, тем более оккупация, создают ситуации порой невероятные. Но как быть с одной из них: случайный или запланированный контакт с врагом? У вас, Демьян Сергеевич, подобные случаи бывали?
— Воевать с врагом и не входить с ним в контакт — утопия,— ответил Коротченко.— Подпольная борьба четко очерченных рамок не имеет. Я не исключаю возможности использовать врага, например, для личной легализации.
— Иначе говоря, инициатива, обусловленная и конкретно сложившимися обстоятельствами? — подхватил Шведов.
— Только так, — поддержал секретарь ЦК.
— Самостоятельность действий — один из решающих моментов подпольной борьбы,— сказал молчавший до этого Леонид Георгиевич.— Она исходит, понятно, из общих партийных задач: выявление патриотических сил организация подполья, связь с людьми, пропаганда среди трудящихся. Именно с такими целями рекомендует засылать в тыл наших представителей ЦК партии.
— Из этой цепи задач, я думаю, на первое место в практической работе необходимо поставить связь, - снова заговорил Демьян Сергеевич,— Связь с оставшимися в подполье, связь с теми, кто желает принять участие в борьбе, связь с Большой землей.
— Мне поручили войти в контакт с Павлом Волиным,— ответил Шведов.— Живет в Сталино. К сожалению, его нужно найти по установочным данным. Передать пароль и первое задание — взорвать железнодорожную линию на участке Сталино — Ясиноватая.
— Мы посоветовались на бюро обкома, и Демьян Сергеевич поддержал это решение — вам необходимо связаться с Семеном Николаевичем Щетининым. Он в Горловке, представляет на оккупированной территории подпольный обком партии,— сказал Мельников.
— И не только связаться, Леонид Георгиевич,— заговорил Коротченко.— Установив личный контакт, должен координировать свои действия и вместе выполнять задания, поставленные перед подпольным обкомом партии.
Шведов поднялся, подошел к печи и, как до этого делал Демьян Сергеевич, приложил руки к ее ребристой поверхности. Она была чуть теплая. Постоял с минуту и повернулся, сказал тихо, но проникновенно:
— Сделаю все, чтобы оправдать доверие партии. Они распрощались под утро... Шведова и Ященко из Лисичанска привезли на машине в район Дебальцево. Ночью доставили на передовую. Вслед за двумя армейскими разведчиками они выбрались из окопов, но немцы подняли стрельбу, пришлось возвращаться назад.
Александр Ященко дублировал оперативное поручение, данное Александру Антоновичу. Это была подстраховка на случай ареста или гибели одного из них. Добытые сведения Шведов должен был передать через приемного к нему связника или направить через фронт доверенного человека. В крайнем случае, самому переправиться на советскую сторону.
У обоих имелись документы, удостоверяющие их личности, напечатанные на тонкой шелковой ткани, завеянные печатью. У Шведова зашито в рукаве телогрейки, у Ященко — под мышкой.
После неудачной попытки перейти передовую их перебросили на участок между селами Ольховатка и Камышатка. Перед рассветом над позициями растекся густой туман. Он скрыл разведчиков, и они благополучно миновали немецкие окопы.
24 декабря, в пасмурный и сырой вечер, голодные и уставшие они подошли к восточной окраине Буденновки. Саша тяжело переставлял ноги — с самого рассвета в пути.
— Наконец,— выдохнул он, усаживаясь на скамейку у дощатого забора.— Здесь недалеко живет моя тетка.
Минут через пятнадцать они постучали в закрытые голубые ставни одноэтажного особняка. Открылась калитка, выглянула женщина.
— Кто там? — спросила она.
— Это я, тетя Клава,— отозвался парень...
На рассвете их разбудил мужской голос. Бледный, трясущийся хозяин дома предложил непрошеным гостям поскорее уйти со двора.
— Время такое,— мямлил он.— Вы чужие. Могут выдать. Семья.
Шведов молча выслушал его причитания, нахлобучил ушанку и первый покинул дом. На улице сказал:
— Ничего, найдем более надежных.
Их приютил родственник Александра Антоновича. Крошечная землянка стояла возле завода на левом берегу Кальмиуса. По утрам разведчики уходили на задание. Разыскивая Павла Волина по данному ему адресу, Шве-дов натолкнулся на старика-шахтера, который знал Волина.
— Убили Пашку,— сказал старик.— Труп выволокли на улицу. Охрану поставили. Однак ночью наши ребята. Утащили его. Схоронили тайно, неведомо где.
Шведов рассказал о своей неудаче Ященко.
— Не состоялась моя первая связь, тезка. Не состлась,— повторил он приглушенным голосом и спросил:
- А у тебя что?
— Видел у одного дома фанерный щит с нарисованным медведем.
— На пехотную дивизию напал. А не встречал это знака на капоте или передке автомашины?
— Не попадался.
— Нам бы с тобой на лису выйти. Она где-то здесь обитает. Это части армии Листа.
— По Первой линии легковая промчалась. Мне показалось, что на дверцах была волчья голова, — сказал Саша.
— С открытой пастью?
— Кажется.
— О появлении этого зверя нашим сообщить нужн немедленно,— проговорил Александр Антонович. Оскаленная волчья пасть с высунутым языком нарисована на штабных машинах ставки фюрера.
— Вот заразы! — не сдержался парень.— Точно изон бразили свою звериную породу.
— Наших подключить бы к разведке. Больше глаз — шире обзор... Скоро познакомимся,— сказал Шведов и вдруг странно притих, будто горло перехватили спазмы! Он сжал губы, нахмурился. В сердце ударила тревога о семье...
По вечерам они подбивали итоги своих вылазок. В списках уже значились фамилии изменников, занявши посты в местных органах власти, имена гитлеровских шефов военных и карательных органов. Для этого читал объявления горуправы и приказы военного коменданта, покупали газетенку «Донецкий вестник». Толкались на базарах и прислушивались к разговорам разношерстной толпы. Шведов подходил поближе к солдатам, появлявшимся среди торговцев и меняльщиков. Он понимал немецкий язык.
Уставшие за день, разведчики делились впечатлениями о виденном и слышанном.
На четвертый день пребывания в городе они пошли на Смолянку. Под терриконом шахты № 11 стоял приземистый барачного типа дом с несколькими пристроенными коридорами. Шведов направился к двери среднего коридора... В квартире висел острый запах жидкого мыла, потолком под плавал жирный густой пар. У плиты стояла женщина и мешала палкой какое-то варево в тазу. Она обернулась на стук двери и, выронив палку, испуганно воскликнула:
— Шура? Откуда?
— Вижу, помощников не ждала,— ответил Александр Антонович и улыбнулся. — Ну здравствуй, кума.
Женщина поспешно вытерла фартуком стулья и усадила гостей.
— Какая нечистая сила привела тебя? — запричитала она.
— Узнал, что по мыльной части промышлять стала. Может, в компаньоны возьмешь? Или есть уже кто? Уж не Тимофей Оленчук?
— А ты все такой же баламут,— отозвалась хозяйка. - Тут кровью сердце обливается... Жрать нечего, и смерть следом ходит. Тимка от нее прячется.
Александр Антонович подошел к своей куме, легко обхватил за талию и зашептал:
— Пойди, посмотри, дома ли он сейчас. А мы за тебя пошуруем.
Она возвратилась быстро, с порога сказала:
— Бог миловал, живой. И твои все целы.
Шведов мгновенно изменился в лице, побледнел. Саша впервые увидел в глубоких горячих глазах своего товарища такую невыразимую боль. Через секунду он встрепенулся, передернул плечами, словно сбросил неимоверную тяжесть.
— Ты нас не видела,— сказал раздельно и сурово.— Запомни, не видела. Обо мне никому ни слова. Даже моим. Я сам сообщу о себе.
На обратном пути не проронили ни слова. Лишь перед сном Шведов тихо проговорил:
— Пора переправлять сведения. Но прежде я должен кое с кем повидаться.
Он навестил двоюродную сестру жены Новикову, которая жила в поселке шахты «Пролетар». Дома оказался и ее муж Дмитрий — худой, сутуловатый мужчина лет тридцати пяти, постоянно носивший толстые очки в металлической оправе.
Александр Антонович послал Новикову за своей женой.
— Обо мне скажешь ей по дороге,— попросилон. Потом обратился к Дмитрию: — А ты чего нахохлился? Нашел себе место при новой власти?
— За кого ты меня принимаешь? — обиделся тот. - Я в доброе время через силу работал из-за плохого зрения. А теперь — дудки.
— Правильно решил...
Мария Анатольевна вбежала в комнату в расстегнутом пальто и без платка. Откинула его на плечи е во дворе, задыхаясь от волнения.
— Сашенька... Родной мой,— зашептала она сквозь слезы.— Живой...
Новикова дернула мужа за рукав, и они вышли в другую комнату. Мария Анатольевна успокоилась, неотрывно смотрела в лицо мужа печальными глазами, словно не верила неожиданному счастью.
Он держал в своих огрубевших ладонях трепетны руки жены и слушал ее рассказ о детях, о матери и Надюшке. Им было трудно, голодно, опасно. Его серде сжималось от боли, но он ничем не мог помочь. Марии сказал самое главное:
— Я здесь по заданию. Прямо отсюда пойдешь к Тимофею и скажешь, что утром я буду у него. Нам предстоит большая работа. Но прежде я ненадолго уйду из города... Мусенька, мне задание дала партия.
— Саша, я буду с тобой,— отозвалась Мария Анатольевна.— До последнего. Вместе не так трудно... Что творилось в моем сердце в первое время! Думала, не выдержу. Немцы брешут — наша армия разбита. Расстреливают пленных и евреев... Некоторые испугались продались за жалкий паек. Работают в комендатуре, в полиции. Помнишь Васютина, своего соученика? Надел черную форму. А мы, Саша, оказались непослушными для фашистов. Не регистрируемся, не прописываемся, в домовой книге, не идем на работу.
Она говорила уже ровно, ее щеки чуть розовели, глаза не туманились от тревоги. Шведов видел перед собой прежнюю Марию — решительную и, как никогда, красивую...
Утром 3 января сорок второго года Шведов, Ященко и Оленчук вышли из города. Накануне Тимофей Романович согласился пойти на советскую сторону с информацией, полученной от Вербоноля, и разведданными Александра Антоновича, который решил сопровождать товарищей до передовой, а затем возвратиться назад.
В районе села Камышатка Ященко и Оленчуку просочиться через передовую не удалось. Молодой разведчик направился в сторону Енакиева, а Тимофей Романович и Александр Антонович возвратились назад.
На Смолянке старожилы хорошо знали семью Шведовых. Она жила недалеко от шахты № 11. Теперь квартира матери находилась в доме, стоявшем на окраине поселка возле оврага. Рядом расположилась воинская часть. Александр Антонович понимал, что жить с семьей ему нельзя, и Оленчук привел его к Борисову.
Алексей Иванович даже на какой-то миг растерялся, увидев в своей квартире давнего сослуживца по облпотребсоюзу.
К обеду появился Вербоноль. Борисов представил его Шведову, как руководителя группы.
— А это товарищ с той стороны,— добавил он, показывая на Александра Антоновича.
Андрей Андреевич чуть склонил голову набок и внимательно рассматривал незнакомца в темном двубортном пиджаке, с полосатым шарфом вокруг шеи. Он словно спрашивал: «А чем ты докажешь свое отношение к советской стороне? Борисов и Оленчук могут тебе верить, а я могу и не верить. Знаешь, в какой обстановке мы теперь живем?»
Чутье разведчика подсказало Шведову, чего хочет от него высокий с окладистой слегка рыжеватой бородой человек. Он достал финку, откатил полу пиджака и с угла отпорол подкладку. Под ней был шелковый лоскут с напечатанным текстом, тот самый, что раньше находился в рукаве телогрейки. Вербоноль прочитал удостоверение, скрепленное красной печатью. В одной из двух подписей он узнал фамилию Шумко.
— Добро,— проговорил Андрей Андреевич миролюбиво и протянул большущую руку Шведову.— Рад познакомиться.
— И я рад,— ответил Александр Антонович.— У меня к вам просьба, товарищи. Отныне я — Гавриленко. А для всех вас — Сашка. Просто Сашка.
Ворбоноль возвращался домой в приподнятом настроении. «Теперь дело пойдет живее»,— подумал он.
