Надежда Сарана
ЧЕРЕЗ ЛИНИЮ ФРОНТА

Секретарь Днепропетровского подпольного обкома ВКП(б) Николай Сташков, Герой Советского Союза

   На гранитной глыбе, что стоит на набережной Днепра, высечено:
   "Жил коммунистом и умер коммунистом. Аллея им. Сташкова Николая Ивановича, Героя Советского Союза, секретаря подпольного обкома партии. Замучен гестапо в январе 1943 г.".
   Когда мне становится грустно и хочется вспомнить далекие дни юности, я иду на берег Днепра.
   
   Мы впервые встретились весной 1942 года. Я рассказывала, он слушал. Он был хорошим слушателем, умным, жадным. Я рассказывала о положении на фронтах, передала указания ЦК партии Украины - организовывать на действующих предприятиях диверсии, не давать угонять молодежь в Германию, призывать народ к сопротивлению. Я рассказывала, а он слушал...
   Я была комсомолкой, до войны - студенткой авиационного института. Мне было чуть больше двадцати лет. Я мечтала создавать воздушные корабли. Война сделала меня разведчицей, связной ЦК.
   И вот первое задание: перейти линию фронта, пробраться в Днепропетровск, разыскать секретаря подпольного горкома, узнать, как там действуют подпольщики, в чем нуждаются.
   - Не боишься? - спросил меня секретарь ЦК партии Украины.
   - Боюсь... что не пошлете, - ответила я и незаметно поднялась на носки, чтобы показаться выше.
   Когда я шла на беседу в ЦК, волновалась, что посмотрят на меня, худую, маленькую, и скажут: "Куда ее такую в тыл врага! При первой же опасности заплачет..." Но ничего этого не случилось. Я отправлялась в тыл под своей настоящей фамилией. Ведь в Днепропетровске остались мама, сестры, брат. Могут встретиться люди, которые знали меня до войны активной пионеркой, а потом комсомолкой.
   Перешла я линию фронта с группой украинских разведчиков в районе Лозовой, а потом осталась одна.
   В конце мая 1942 года добралась в поселок Димитрово на окраине Днепропетровска. Там на Крутогорной улице нашла маму. Плачет, родная, от радости, что видит меня живую, и от страха за меня:
   - Откуда ты, донечко, взялась на вражьей земле? Зачем ты здесь? Почему не уехала с институтом на восток?
   Я смотрю в ее глаза, потухшие от горя и голода. Впервые в жизни я не имею права ничего ей сказать о себе, должна обманывать мою дорогую, добрую маму.
   - Мамочка, условимся, ни о чем не спрашивай меня. Так будет лучше и мне и всем вам...
   Родные меня больше ни о чем не спрашивали.
   Страшными были в те дни улицы Днепропетровска. Мне казалось, что вокруг все стало черным. И небо, и дома, и люди. Куда девались цветы, в которых купались совсем недавно наши улицы? И почему такая мертвая тишина в садах? Неужели и соловьи, чижи, дрозды, вся армия весенних певцов испугалась полицаев с плетками и горластых гитлеровцев, которыми наполнен город? И страшен был вид у людей, сгорбившихся, с серыми высохшими лицами.
   Василий Иванович Мысов (подпольная кличка Николая Ивановича Сташкова) долго меня испытывал, проверял, пока убедился, что я действительно посланница ЦК партии и мне можно довериться.
   Жил Николай Иванович в Павлограде. Жил тяжело, голодно. Человек, которому еще до оккупации были оставлены деньги и продукты для подпольных работников, оказался нечестным, подлым, он ничего не отдал Сташкову. Но ни материальные лишения, ни невзгоды не сломили стойкого большевика.
    Из павлоградского домика, в котором он жил, тянулись невидимые нити в Новомосковск и Синельниково, в Кривой Рог и в Днепродзержинск. Днепропетровщина боролась, жила волей подпольного обкома.
   - Вот только здоровье меня чуток подводит, - виновато улыбнулся Сташков, - туберкулез. Но передай товарищам в ЦК, что это только помогает мне в работе. Да, да, не удивляйся! Я заполучил в больницах медицинские справки и могу свободно ходить по всей области. Это - раз. И от работы на немцев меня "товарищ туберкулез" освободил. Это - два. А в-третьих, по городам и селам легче продвигаться. То прослышал: где-то врач хорошо легкие лечит - пошел туда, а то на рентген сходить надо, в аптеку за лекарством, а то к родственникам на поправку... Поняла, что за удобство, когда у подпольного секретаря туберкулез? - засмеялся, и нездоровый румянец выступил на его щеках.
   - Николай Иванович, вам бы на Большую землю, полечиться, - сказала я и встретилась с грозными искрами, вспыхнувшими в глазах Сташкова.
   - Чтоб больше об этом ни слова!
   И я умолкла.
   - Договоримся так: ты побудешь здесь, пока мы сформируем горком, подберем секретаря. Согласна? Будет о чем доложить в ЦК.
   Я виделась со Сташковым ежедневно... Ходит по улицам города молодой, скромно одетый, немного сутулый человек, с очень добрым лицом, может быть, учителя или врача. А гестаповцы не догадываются, что аварии на заводах происходят по приказанию этого человека, и мост взлетает в воздух с его помощью, и к листовкам, полным ненависти к гитлеровцам, он причастен. И железнодорожная авария возле Павлограда, в результате которой погибло около восьмисот штабных офицеров, ехавших из Берлина, тоже произошла благодаря усилиям секретаря подпольного обкома.
   Нет, это не лично рука Сташкова переводила стрелку, чтобы столкнулись два поезда. Это сделал сам начальник станции. Сташков только заплатил ему... золотыми пятерками. Зная о тяжелом матери- альном положении Сташкова, ЦК партии со связным Владимиром Яковлевичем Портянко, который приходил в Павлоград незадолго до меня, переправил ему это золото. Но больной, нуждающийся в хорошем питании секретарь подпольного обкома решил при помощи этих монет уничтожить гитлеровцев, а не спасать себя.
   Когда я заговорила об этом с Николаем Ивановичем, он обиделся:
   - А если бы тебе предложили на одну чашу весов положить свое благополучие, а на другую - жизнь сотен гитлеровцев? Что бы у тебя перевесило, а?
   Я смутилась и ответила:
   - Была бы счастлива, если б могла поступить, как вы.

Связная ЦК партии Украины Надежда Сарана с матерью (довоенный снимок)

   Те дни у меня были заняты работой, часто незаметной, но по-своему важной. И когда я ходила по базару, прицениваясь к маслу, хлебу, картошке, - я выполняла задание ЦК. И когда я расспрашивала человека, удравшего с немецкой каторги, о настроении обманутых украинцев, уехавших добровольно в Германию, - я выполняла задание ЦК. И когда изучала новый земельный закон Розенберга - я выполняла задание ЦК. И когда, принарядившись, гуляла с сестрой по городу, высматривая немецкие военные объекты, которые потом наши военные летчики будут бомбить, - я тоже выполняла задание ЦК.
   Николай Иванович Сташков свел меня со многими деятелями днепропетровского подполья. И для меня, комсомолки, общение с ними, наблюдение за их деятельностью было большой партийной школой.
   Особенно запомнился мне Лука Берестов. Кем был Берестов до войны и как очутился в нашем оккупированном городе, я не знаю. Но у немцев он занимал высокий пост - работал директором завода, который изготовлял оборудование для маслобойной промышленности.
   Директорствовал Лука оригинально: сколотил группу верных рабочих и вместе с ними всячески срывал выполнение заказов. Это ведь не просто - руководить предприятием так, чтобы дымились печи, вертелись станки, стучали молоты, а продукции - никакой.
   Директор-подпольщик внимательно следил за каждым новым приходящим на завод работником. Видит, человек усердно трудится на немцев, - немедленно под любым предлогом снимает его с работы.
   Невдалеке от завода проходила железнодорожная ветка. Очень часто поезда здесь попадали в аварию. Никак не могли гитлеровцы понять причину аварий. Пришлось забросить ветку.
   У Василия Ивановича была знакомая, Мария Даниловна Саенко. Она помогала пленным, подкармливала их, переодевала и помогала убегать. Как-то Мария Даниловна сказала:
   - Хочу связать вас с одним парнем. Сашкой зовут. Из пленных. На паровозоремонтном работает. Механик - первой руки. Немцы даже его главным на заводе назначили. Он и на немецком и на английском, как я на русском, балакает. Только, Василий Иванович, он наш, советский парень. Вредит им Сашка, как только может, вредит...
   Хотя и не совсем вселял доверие человек, которого немцы назначили главным механиком, но по всем данным Василий Иванович чувствовал - интересный этот Саша человек, нужный для дела. Рискнул, познакомился с ним, а вскоре познакомил и меня.
   Жил главный механик Александр Кравченко на территории завода, в маленькой каморке. Хоть и был он "главным", но немцы бывшему пленному советскому лейтенанту, видно, не очень доверяли: ходить по городу ему воспрещалось.
   Тот вечер, когда я познакомилась с Кравченко, был для него особенно удачным. Его ребята испортили какой-то прибор в мартене, плавка поднялась вверх и ушла, облив все вокруг. Виновников не нашли... И когда хлопцы Сашины взорвали электростанцию, не удалось найти виновников. Но это было уже перед моим уходом из Днепропетровска.
   Саша раздобыл радиоприемник, слушал сводки Совинформбюро, записывал, передавал, их размножали на пишущих машинках и распространяли среди населения.
   Одним из выдающихся деятелей днепропетровского подполья был и бывший политрук Красной Армии, бежавший из плена, Георгий Петрович Савченко. Осенью 1941 года пришел он в Днепропетровск и быстро установил связь с коммунистами и комсомольцами. На многих предприятиях Днепропетровска были созданы патриотические группы, которые срывали работу предприятий. Несмотря на все усилия, немцам так и не удалось понастоящему наладить деятельность основных предприятий. Подпольщики под руководством Савченко активно распространяли сводки Совинформбюро, агитационные листовки, разоблачающие зверства фашистов. Именно он и был избран секретарем Днепропетровского горкома партии.
   Я могла уходить на Большую землю. В голове у меня был огромный материал, который я должна была донести в ЦК партии. Но уход свой пришлось отложить. Лука Берестов от своего немецкого шефа узнал, что среди гитлеровцев пошел слух, якобы в городе находится большой коммунист, должностью не ниже секретаря обкома. Речь, конечно, шла о Сташкове.
   "Как же они пронюхали, гады? Неужели к нам затесался провокатор?" - мучилась я. Ясно было, что Сташков должен немедленно покинуть город.
   Он долго сопротивлялся, но, наконец, общими усилиями мы его убедили. Я проводила его до Днепра, а там его встретили и отправили дальше хлопцы Луки Берестова.
   Я ушла из Днепропетровска 7 июля 1942 года. Зашла по пути в Павлоград. Я хотела собственными глазами посмотреть, как живет секретарь обкома, чтобы доложить в ЦК.
   С большим трудом пробравшись через линию фронта, я докладывала ЦК партии Украины, как действует днепропетровское подполье. А в это время мои товарищи и друзья - Николай Сташков, Георгий Савченко, Александр Кравченко, Лука Берестов и многие другие - мучились в фашистском застенке. Их пытками старались склонить на путь измены и предательства, но они выстояли с гордо поднятой головой, героически приняли смерть.
   ...Идут, идут годы. Давно нет в живых моих дорогих товарищей по оружию, а для меня они живы и теперь.