Этот воскресный день обещал быть тихим, светлым, залитым горячим солнцем. На синем небе ни облачка. Хотя многие ленинградцы еще накануне выехали за город, улицы были полны народу, как всегда в дни отдыха. Все куда-то спешили. У одних в руках сумки, у других чемоданы.
Смолячков собирался после завтрака вместе со Светланой поехать за город: хотелось полежать на пляже, выкупаться.
В столовой за столиками сидело несколько человек. Федя быстро поел и уже хотел встать, как вдруг, сильно хлопнув дверью, с улицы вбежала запыхавшаяся официантка:
— Включайте скорее радио! Будут передавать важное сообщение.
Пожилой мужчина, сидевший вблизи репродуктора, включил его.
Затаив дыхание, все слушали тревожную весть о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз...
— Война, значит...—взволнованно сказал пожилой мужчина. Лицо его вдруг стало озабоченным.— Опять, значит, кровь...
— Нам, папаша, не впервой,— отозвался сосед Феди, — Набрались и мы уму-разуму. На финской...
— Понятно!..— произнес лишь одно слово стоявший вблизи молодой человек лет двадцати и бросился к выходу.
— Побежал в военкомат,— объяснил кто-то, провожая его взглядом.
Смолячков вышел на улицу. Теперь все казалось ему иным — уже не радовали ни синее небо, ни тихий, безветренный, солнечный день. Не думалось больше о купании и отдыхе, хотя жизнь большого города не могла, конечно, измениться за каких-нибудь полчаса; она кипела по-прежнему. Но, вглядываясь в лица прохожих, Федя заметил нечто новое: тревогу за страну, родной город, за свою жизнь.
Смолячков сел в трамвай и поехал за Невскую заставу, к брату Василию. Оба беспокоились за судьбу родных, но решили: «Подождем письма, тогда виднее будет, что делать».
На следующий день Смолячков отпросился у прораба в военкомат. С большим трудом пробился он к дежурному — старшему лейтенанту. Вдоль барьера тянулась большая очередь.
Федя несколько раз кашлянул, давая о себе знать, но старший лейтенант, занятый делом, не обращал на него внимания. Закончив разговор с теми, у кого были в руках повестки, повернулся к Смолячкову:
— Тебе что, паренек?
— Прошу послать меня на фронт,— сказал Федя решительно.
— Год рождения?
- Двадцать третий...
— Ничего, брат, не выйдет! Добровольцев пока не берем. Не до вас.
Да, сейчас было не до него — он сам это видел. Очередь в коридоре быстро росла. Люди с повестками все прибывали и прибывали.
Смолячков на одной из дверей заметил дощечку: «Районный военный комиссар». Недолго думая, постучался и открыл дверь.
За большим столом сидел пожилой военный. Он взглянул на Смолячкова и строго спросил:
— В чем дело, товарищ?
Федя вытянул руки по швам и почувствовал, как дро-зкат у него пальцы. Храбрясь, он громко, как можно тверже отчеканил:
— Разрешите, товарищ начальник, поступить в армию! Очень прошу...
— А ну-ка, подойди ближе!
Райвоенком спросил у Смолячкова, кто он, откуда и сколько ему лет. Федя коротко ответил на все вопросы и добавил, что недавно закончил снайперскую школу.
— Молодец, что пришел! — похвалил военком.— Но надо маленько подождать. Как только отправим на фронт мобилизованных, займемся такими, как ты.
Пожав Феде руку, он посоветовал подождать немного.
На третий день войны Светлану послали на строительство укреплений. Провожая ее на вокзале, Федя говорил, печалясь:
— Тебе что, ты архитектор. Будешь строить военные объекты. А я кладу заводские стены. Кому теперь они нужны?
— Чудак ты, право! А заводские стены разве не укрепления?
— В тылу?
— Какой же Ленинград тыл? Каждый день тревоги.
— Поскорее бы попасть на фронт! — настойчиво твердил он свое.— Попаду на передовую, дадут снайперскую винтовку...
— Так уж сразу и дадут,
В это время поезд тронулся. Светлана крепко пожала его руку, вскочила на ступеньку вагона и крикнула:
— Федечка!.. До свидания... Не грусти! Скоро увидимся...
— Буду ждать,— успел он бросить ей вслед и помахал па прощанье рукой.
Грустный возвращался Федя в общежитие. «А заводские стены разве не укрепления?» — вспоминал он словак Светланы. Может быть, она права. Может и его труд помогает обороне города. Но сердце его все же рвалось туда, где днем и ночью не стихали бои.
С тревогой слушал Смолячков сообщения с фронта. Наши войска оставляли города... Почему? Читая в сводках о жестоких боях, Смолячков не мог простить себе, что; кто-то другой, а не он сражается с фашистами. «Эх ты, снайпер!» — упрекал он себя.
В городе стояли безоблачные дни и душные ночи. Однажды ночью Молотков разбудил Федю:
— Вставай! Живей!
— Что такое? — Смолячков протирал спросонья глаза.
— Объявили, что будут передавать по радио важное сообщение.
Скоро они услышали простые и суровые слова, обращенные к народу в час опасности:
«...Товарищи ленинградцы! Встанем как один на защиту своего города, своих очагов, своих семей, своей чести и; свободы! Вступайте в отряды народного ополчения...»
«...Товарищи ленинградцы!»—тихо повторил Федя.— Это обращаются ко мне... Ведь я тоже теперь ленинградец.
Федя вспомнил гранитную набережную Невы, Зимний дворец, ажурную решетку Летнего сада, памятники, театры, музеи... Щемящая боль сжала сердце.
На строительстве создали отряд народного ополчения — подразделение той новой армии, которая за несколько недель приняла сто шестьдесят тысяч ленинградцев.
Шли добровольно на фронт рабочие и работницы, ученые и служащие, артисты и поэты. Мужчины и женщины. Пожилые люди, юноши и девушки. Среди добровольцев был и молодой каменщик Феодосии Смолячков.
Он попал вместе с Молотковым и Шаповаловым в про-тивотанковую артиллерию. Юноши думали, что их долго и городе не задержат. Народ в артиллерии солидный. Специалисты. Но уже на другой день они поняли, что просчитались. В полку учились все: и командиры, и рядовые.
— Помните, товарищи! — сказал перед строем командир батареи.— Время такое, что нас могут в любой момент бросить в бой. Но пока нет приказа — надо учиться.
