Имя Васи Алексеева знакомо миллионам людей. Васю вспоминают на пионерских сборах, на комсо­мольских собраниях и на школьных уроках. И все-таки знают о нем мало, лишь самое общее — путиловский рабочий, революционер, один из основате­лей комсомола... Хочется думать, что его образ вос­создадут в поэзии, живописи, в кино.

 

Ф.   Самойлов.  Вася  Алексеев. Документальная  повесть.

 

 

 

 

 

«Васе    Алексееву,    одному из    основателей    комсомола».

 Надпись на памятнике

 

С пасхи до пасхи,

как вол, под ярмом.

Из стихов В. Алексеева

 

Зажглась заря,

росой траву усеяв.

Над речкой

прокричали петухи...

Всю ночь не спал

Василий Алексеев:

опять

не получаются стихи.

 

«...Ты под ярмом от пасхи и до пасхи...»

Пиши, пиши!

Устала голова,

умолкли звуки,

и погасли краски,

и не приходят

нужные слова.

 

Они придут!

Последним из усилий

возьми перо.

Гони усталость прочь!

Я тормошу тебя:

«Не спи, Василий!»

Ну чем еще могу тебе помочь?

 

Ну, хочешь,

сяду рядом,

по соседству,

поправлю строчку,

рифмой помогу?

«Да, помоги...

Я не успел про детство...

Про детство...

Засыпаю — не могу...»

 

Постой, не спи:

где мне найти детали —

ведь я в другое время

был рожден!..

«Вдоль пыльных улиц

лопухи стояли...»

На стол дощатый

волосы упали —

он спал,

к листу бумаги пригвожден.

 

Легли десятилетья между нами!..

В его года

средь пыли и трухи

росли, цвели

лиловые, как пламя,

репейниками жаля,

лопухи.

 

В его года

за крайним домом сразу,

по склону

Емельяновки-реки

стояли

низколобые лабазы,

гремели в граммофоны кабаки.

 

Подмигивали вывески игриво...

Как памятны

минуты той поры,

когда под крышей

«Финского залива»

трещали биллиардные шары,

когда слыхали матери спросонья,

как с песнями

и руганью

вдали

за пьяной,

заблудившейся гармонью

любимые их мальчики брели!

 

Итак, о детстве...

Далеко то время,

но я ни словом

в строчках не солгу —

я только в недописанной поэме

уставшему герою помогу.

Вдоль пыльных улиц

лопухи стояли...

В седой траве,

в глухих углах двора

прошла она

и улетела в дали,

лихая

босоногая пора.

 

А после били.

Крепче спи, Василий,

не слушай,

чтобы ран не бередить!..

Напившись, били,

и с похмелья били,

и без причины

умудрялись бить.

 

И в школе били.

Нарвская застава —

ребячьи крики

и собачий лай...

Граненою линейкой по суставам

бил настоятель церкви

Николай.

 

Бил мастер на заводе.

Бил свинцово:

ударит —

и в глазах горят круги.

Не упади,

а то по ребрам снова

пойдут гулять

копыта-сапоги...

 

А что же дальше?

Над заставой глухо

гудит гудок,

плывет во все концы...

А что же дальше?

Для тебя сивуху

в трактирах

заготовили купцы.

 

Пить?

Позабыть обиды человечьи?

Петь под гармонь,

и пить, и пить опять?

Смеясь и плача,

в тишине заречья

усталых девок

до утра

валять?

И так

полжизни

посвятить трактиру?..

Возьмет

другую половину

труд,

потом тебя в гробу,

открытом миру,

на заводское кладбище свезут.

 

—   Нет. Не хочу!

 

Но ты подумай,  Вася,

что можно сделать?

Ты ведь очень мал...

И на законе божьем

в третьем классе

вихрастый мальчуган

без спросу встал:

 

—   Я не хочу!

Я не хочу, чтоб били! —

и в голосе не слезы,

а гроза.

У Николая-батюшки

застыли

белесые, с прожилками глаза,

и врезались в ладонь

линейки грани...

Да, значит,

можно и в двенадцать лет!..

Вот так и начиналось

пониманье

законов жизни,

правды

и побед.

 

Оно мужало,

пониманье это,

решало,

что воспрянет

род людской, —

в заметке

в большевистскую газету

и в речи

на маевке заводской.

 

Ты спишь, Василий?..

Как поправить с толком

твою строку

про первый майский гром,

про то,

как слухи поползли в поселке:

«Растет у нас Васютка бунтарем»,

как стало вдруг соседям страшновато:

соседи —

старики и молодежь —

чего-то ждали...

Может быть, гранаты,

которой ты

поселок весь взорвешь?

 

И вправду:

взрывом было для поселка

невиданное здесь еще пока:

в твоем дому

под лестницею

полка

и книги —

от земли до потолка.

В трактирах

пьяно гыкали:

«Потеха!»

О необычном спорили судьбе,

мол,

слово-то принес:

биб-ли-о-те-ка...

Но кое-кто

уже ходил к тебе!

 

Им,

лишь с одним знакомым от рожденья:

закончишь труд —

и кругом голова,

иное открывалось наслажденье:

Некрасова

и Ленина слова.

Гранаты тоже были.

Но не сразу.

Ты познавал борьбу

за пядью пядь,

и становились

все сложней приказы

большевиков —

Романова и Газа.

Как ты умел их точно выполнять!

От мест маевок,

где сплетают кроны

сосна с березой

и с осиной ель,

ты уводил

усатых фараонов

смекалкою

за тридевять земель.

 

А как ты мог —

и весело

и ловко —

по самому опасному пути

под курткой

большевистские листовки,

минуя шпиков,

к цеху

пронести!

 

И наступила юность.

О, как мало

об этих днях,

сверкающих пестро,

для наших поколений

рассказало

лишь по ночам

писавшее перо!..

 

Ты видел все.

Ты чувствовал,

как смело

ручьями нарушается покой,

как первых трав

стремительные стрелы

прокалывают землю

над рекой,

как иволги поют витиевато,

и всюду, всюду

редкой красоты,

мохнатые,

как желтые цыплята,

пасутся

одуванчиков цветы.

Весь этот мир:

ручьи, деревья, птицы,

река,

где на откосах лопухи, —

мог,

не теряя красок,

поселиться

в тобою сочиненные стихи.

Но за окном

на баррикадах бьются.

Остаться дома?

— Ни за что! —

И вот

всего тебя

эпоха революций

опять по долгу совести

берет.

 

Слетела государева корона,

и прежней жизни

оборвалась нить...

Из Нарвско-Петергофского района

ты знал своих погодков поименно,

кого в союз решил объединить.

 

Но только перед тем,

как сделать это,

партийцами поручено тебе

всех краснобаев

из «Труда и света»

в непримиримой

победить борьбе.

 

В тот «Труд и свет»

засели либералы...

Из города —

со всех его концов —

ребят рабочих

собирал немало

«вождь молодежи» —

журналист Шевцов.

 

Шевцов

программу излагал

со страстью:

«Царь побежден —

мы больше не рабы!

Мы — молодежь,

и наше право —

счастье.

И -

хватит политической борьбы!»

 

Ты в спор тогда

сумел вступить спокойно,

схитрив, —

мол, раскричались, петухи:

«Я всей душою

ненавижу войны

и —

если честно —

так люблю стихи.

Но слышите:

снаряд летит со свистом,

буржуазия

делает свое,

и вскоре всех,

кто есть тут,

гуманистов

правительство поставит под ружье.

 

И станут ваши воинские части

в окопах мерзнуть,

глохнуть от стрельбы...

Вы говорите:

наше право — счастье...

Нет,

счастье невозможно

без борьбы!»

 

Митинговали

утром, днем и ночью.

Ты стойко нес

работы этой груз,

и молодежь

поверила в рабочий,

в свой,

Социалистический Союз.

 

А в день октябрьский,

пасмурный и дымный,

когда прорвалось

зревшее в веках,

она с тобой пошла,

пошла на Зимний

с тяжелыми

гранатами в руках.

 

Ты спишь, Василий...

Что тебе приснится

в коротком сне?

Шальной шрапнели град.

Бой в Гатчине.

Друзей погибших лица.

Весь в пулеметных лентах Петроград.

 

Редакция.

Здесь ночи пролетали —

их, словно листья,

быстрый ветер гнал.

И первый номер —

«Юный пролетарий»,

мечта твоя давнишняя —

журнал.

 

И девушка.

И глаз ее горенье.

И голос.

И девическая стать.

Как ты хотел хотя б стихотворенье

про первую влюбленность

написать!

 

Про то, как выла

над заставой вьюга

и вдоль заборов

жесткий снег свистел,

про то, как шла с тобой

твоя подруга.

Всегда с тобой!..

 

Хотел...

И не успел...

Легли десятилетья между нами!

Мне все известно

о твоей судьбе.

Мы сверстники с тобой,

но над стихами

ночами

не сидеть уже тебе.

Всех грозных лет сказалось напряженье,

усталость неотступна и резка.

Ты спишь...

Ты спишь,

но слышишь приближенье

смертельной боли

к сердцу и к вискам.

Кровь подступает к горлу.

Выше...

Выше...

Как мало ты на этом свете жил!

Твое «Вдоль улиц...»

за тебя допишут,

а жизнь свою,

как песню,

ты сложил.