Эту девушку, тепло одетую, по-деревенски повязанную темным цветастым платком, интересовали, конечно, не скромные, неказистые улочки с деревянными одноэтажными домиками, не замерзшая речушка Псижа, не железнодорожная станция. Все это было ей давно знакомо в Болоте. Таня решила воспользоваться случаем и до захода в комендатуру посмотреть, не появились ли новые военные объекты, уточнить месторасположение зенитных батарей. Людей на окраинных улицах было мало. На центральную улицу, где расположились управа, полиция, другие оккупационные власти и где прогуливались гитлеровцы, она старалась не заходить...
В комендатуре тщательно осмотрели ее документы. Переводчик о чем-то поговорил с помощником коменданта и, иронически-снисходительно улыбаясь, сказал:
— Поездка в Порхов вам разрешена. Но если вы согласны преподавать закон божий, господин помощник коменданта обещает устроить вас на работу в какой-либо здешней школе.
— Благодарю. Но я с этим предметом незнакома. Ей возвратили документы, и она вышла на улицу.
Впереди шла какая-то девушка, держа в руке сумку.
Таня пошла за ней. Вдруг за поселком дали несколько залпов зенитки. «Вот они где,— отметила про себя Таня и тут же услышала рокот моторов. — Наши!» Три самолета в облачках разрывов приближались к Болоту. Зенитки продолжали обстрел. «Только бы не сбили, только бы не сбили»,— твердила про себя Таня. От самолетов отделились какие-то точки и, все увеличиваясь, полетели вниз. Бомбы! Ей показалось, что они падают прямо на нее. Она бросилась в канаву. Но бомбы упали на окраину поселка. Вздрогнула земля, и раздались оглушительные взрывы. Поднявшись, Таня увидела огромные языки пламени и клубы черного дыма.
— Это же наши прилетали! — радостно говорила Тане подошедшая к ней девушка с сумкой. — Смотрите! Немецкий склад горит.
Возле льнозавода, где был склад с боеприпасами, раздавались мощные взрывы. А у железнодорожной станции пылали два деревянных двухэтажных дома и одноэтажные бараки. Около них бегали гитлеровские солдаты в серых мундирах, вынося из зданий какие-то ящики, пакеты, раненых и убитых.
— А это ихний штаб горит,— весело пояснила Тане девушка. — Вчера только на сходке кричали: мол, Красная Армия уничтожена... А она действует...
— Тише,— пыталась остановить девушку Татьяна.
— Пусть все слышат. Наши еще им покажут... — И, взяв в руку сумку, быстро пошла по улице.
На другой день, как обычно, из Должина в Дно на базар отправилась группа крестьян с заплечными мешками и корзинами в руках — обменять клюкву, яйца, другую деревенскую снедь на соль и спички. С ними была и Таня. Она надела старомодную материнскую юбку, повязала темный платок, взяла в руки сумку. В деревне Юково их остановил немецкий патруль. Долговязый, с выпуклыми глазами гитлеровец, размахивая автоматом, что-то приказал жестами. Крестьяне не поняли. Тогда он, сорвав с плеч старика мешок, бросил его на обочину дороги. Остальные неохотно выполнили команду. Фашист бесцеремонно стал осматривать содержимое мешков и корзин. Увидев яйца, заулыбался, подмигнул своим дружкам, стал перекладывать продукты в одну из корзин. Наполнив ее до краев, поднял на плечо и, сказав что-то солдатам, не оглядываясь, пошел с добычей к ближнему дому. Посмеиваясь, гитлеровцы последовали за ним.
— Хоть бы вы, ироды, подавились! — ворчала пожилая женщина вслед солдатам. — Кур почти всех пожрали, теперь последние яйца забирают. Грабители...
В Юкове Таня встретила знакомого деда Ивана из Больших Грив. Он на подводе тоже ехал на базар. За его спиной сидела нахохлившаяся незнакомая Татьяне пожилая женщина.
— Дедуля, подвез бы!
— А, соседка! — узнал Таню старик. — Садись. Таня села рядом с женщиной. Лошадь побежала легкой рысью..
Перед Дно встретился еще один патруль. Осмотрев подводу, солдаты пропустили ее в город.
Прежде чем направиться в Порхов, Таня побывала на Дновском рынке, прошлась по Крестьянской, Бульварной улицам, внимательно прочла все вывешенные на стенах немецкие объявления и газеты.
В деревню Волышево добралась только к вечеру. На дверях школы увидела замок. Пошла к дому, где до войны квартировала.
— Что случилось-то, ягодка моя,— запричитала хозяйка, увидев на пороге усталую жиличку. — Ведь школа-то не работает.
— Был слух, что откроют...
— Был, верно, да теперь все утихло.
— Матрена Дмитриевна, а не знаете, где моя подруга Вера Петрова?
— Она тоже приезжала, да потом вернулась к родителям, в Порхов.
— Я у вас переночую?
— Конечно, ягодка моя. Сейчас чайку согрею, поговорим, хоть душу отведу. Я ведь теперь совсем одна... Сына-то как призвали в первый день войны, так ни одной весточки...
— Матрена Дмитриевна, а что нового у вас здесь?
— О, ягодка моя, многое изменилось. Наш-то конесовхоз «Волышево» теперь принадлежит какому-то немецкому майору, а совхоз «Полоное» передан коменданту города Порхова. У него работают несколько сот человек, как при барщине. Каждый крестьянин обязан отработать два дня в неделю. Работают бесплатно и на своем питании...
Утром вместе с Матреной Дмитриевной Таня вышла на дорогу. Показалась колонна грузовиков. В кабинах рядом с шоферами ехали офицеры. В кузовах, подставив спины ветру, сидели солдаты в зеленых шинелях. Девушка, сделав безразличное лицо, отвернулась. Дорога вновь опустела. Наконец увидели подводу. В ней сидели две женщины. Правила пожилая. Она по-мужски покрикивала на лошадь. Другая, помоложе, утк-нувшись в платок, полулежала на санях.
— Эй, бабы! — закричала Матрена Дмитриевна. — Куда едете-то?
— В Порхов. А что?
— Захватите-ка дочку.
— Пускай садится.
Когда въехали в Порхов, Таня, поблагодарив женщин, направилась к подруге.
Дом Петровых был обнесен невысоким покосившимся заборчиком. На маленьком дворике возле сарая — поленница.
«Все как до оккупации»,— подумала Таня, подходя к двери. Постучалась.
— Кто там? — спросил старушечий голос.
— Это я, Мария Ивановна, Таня Ефремова. Верочка дома?
— Дома, дома, заходи. Таня вошла в прихожую.
— Верочка! К тебе гостья.
Дверь комнаты открылась, и Таня увидела подругу. Косы ее свисали до пояса и были полузаплетены. Она бросилась к подруге на шею:
— Танюша! Каким ветром?
— Ездила в Волышево, думала, вы без меня учебный год начали... Возвращаюсь домой. Можно у вас переночевать?
— Конечно. О чем спрашиваешь.
Подруги болтали без умолку. После обеда пошли прогуляться.
Таня старалась пройти по главным улицам. Ее зоркие глаза подмечали все. В центре увидела скопление автомашин. Их было несколько десятков. В конце улицы заметила медленно шагавшего часового.
«Что это за ящики? — Таня направилась вдоль штабелей. — Да это же боеприпасы».
— Прогуляемся в сторону аэродрома,— предложила подруге Таня.
— Далековато, но если хочешь, пойдем,— согласилась Вера.
Между городом и аэродромом метрах в ста от дороги девушки увидели длинноствольные пушки. Они не были даже замаскированы.
— А ведь это не зенитки,— заметила Таня.
— Нет. Зенитные батареи за военным городком. А эти называют — дальнобойки,
Погуляв по окраине, девушки повернули снова к центру.
— Немцы в своих газетах и плакатах только и кричат о победах Германии. Но им никто уже не верит. А вот листовкам нашим все верят,— сказала Вера.
— А кто их распространяет?
Посмотрев по сторонам, Вера тихо стала рассказывать:
— Ходят слухи, что наш райком партии. Фашисты ищут подпольщиков. Облаву за облавой проводят. Всех подозрительных хватают, пытают и даже расстреливают, а листовки по-прежнему появляются.
— Отчаянные у вас есть люди,— проговорила Таня. — А ты бы смогла так?
— Не знаю. Но помогать бы им стала.
— Я бы тоже...
Петр Фильков поднялся задолго до рассвета. Всю ночь в голову лезли нехорошие мысли: Татьяна обещала вернуться два дня назад, но ее все не было. Он мог в любой момент уйти в партизаны, не попрощавшись с ней. Накануне руководитель группы Иванов предупредил его: «Как только поблизости появятся партизаны, передашь им оружие и сам уйдешь с ними. А сейчас распусти слух, что собираешься навестить родственников в другом районе...» Эта долгожданная весть и радовала Петра, и печалила. Радовала, что вновь с оружием в руках будет биться с гитлеровцами. Печалило расставание с Таней. «А вдруг она любит другого? Ведь такая девушка любому по душе»,— приходило на ум. От таких мыслей сердце сжималось. «Да и за что тебя можно полюбить? — задавал себе вопрос и сам же себя дразнил: — Может, за то, что дольше всех болел, или за твои рыжие волосы?»
Походив по комнате, он накинул на плечи телогрейку, вышел в коридор. Залез на сеновал. Из тайника вынул отремонтированный им ручной пулемет, тщательно его осмотрел; затем осмотрел два автомата и три винтовки. Все было в ажуре: хоть сейчас в бой. Снова все завернул в мешковину, спрятал и вернулся в комнату.
Когда рассвело, Петр взял в руки шапку и направился к выходу, намереваясь сходить к Ефремовым. Но, вспомнив последний разговор с ее матерью, передумал и вернулся.
— Что-то ты зачастил к нам,— недовольно проворчала тогда мать Тани. — Уж не женихаешься ли? Об этом ли сейчас надо думать? Война ведь... Да и Танюшка... — Мать не договорила, смахнув набежавшую слезу, ушла в другую комнату.
Хорошо хоть Татьяны в доме не было, а то бы сгорел со стыда. Он чувствовал: мать в чем-то права, а отказаться от встреч с Таней не мог.
Приближался вечер. Петр лежал на кровати. Дверь приоткрылась, и в ней показалась одетая в пальто хозяйка.
— Я к соседке... Поесть захочешь — в печке найдешь.
Надвигались сумерки. Вдруг он услышал стук. Петр бросился к двери. Перед ним стояла улыбающаяся Татьяна.
— Танюша, родная... — только и смог он сказать. Он заботливо помог ей раздеться: прикоснувшись к ее холодным рукам, посадил у натопленной печки.
— Спасибо, Рыжик,— отозвалась девушка,— я так промерзла...
В слово «Рыжик» она вложила столько сердечности и ласки, что Петр не только не обиделся, но был этому очень рад.
Таня, грея руки у печи, взглянув в его радостные глаза, спросила:
— Что нового в деревне?
— Все по-прежнему.
— Ну а как твои дела?
Петру хотелось рассказать, как он тревожился из-за нее все эти дни, готов был по нескольку раз в день бегать к ее матери, чтобы узнать, не вернулась ли она. Но вместо этого негромко сказал:
— Ухожу партизанить. Иванов разрешил...
— Вот как?.. — вымолвила Таня и тихо добавила:— Я так о тебе беспокоилась...
И вдруг Петр ощутил, как подалась к нему девушка, как неотрывно, с любовью стали смотреть ему в лицо ее серые искрящиеся глаза. С надеждой подумал: «Если б не любила, зачем бы ко мне первому заходить...» И, осмелев от этой мысли, он неумело обнял ее и поцеловал. Она доверчиво прижалась.
— Прости, Тань, но я должен тебе сказать, что я...— Он запнулся.
— Что же не договариваешь?
— Я... не могу уйти, не сказав тебе..
— Что же?
Петр потупился и тихо как бы выдохнул из себя:
— Я же... люблю тебя и очень-очень хочу, чтоб ты стала моей... на всю жизнь...
Таня перестала улыбаться, ее лицо стало серьезным; внимательно посмотрев Петру в глаза, она тихо ответила:
— И я тоже... — И нежно обняв его за шею, поцеловала в губы. От этого поцелуя Петр как бы захмелел, голова пошла кругом...
Они были счастливы. Подошли к окну, держа друг друга за руки, помолчали.
— Танюша, а ты будешь меня ждать?
— А ты сомневаешься?
— Может, оформим брак?
— Что ты, что ты! Фашистской печатью счастье опоганить... — негодующе проговорила она. — Никогда! Вечером, сидя у окна, они, чтобы не потревожить вернувшуюся от соседей хозяйку, шепотом перебрасывались между собой фразами.
— Запишемся, когда наши придут,—шептала Таня,—за моих родителей не беспокойся: они очень добрые, с виду только строгие.—И вдруг, чуть отодвинувшись от Петра, спросила:—Как ты думаешь, всегда мы будем вот так же счастливы?
— Конечно, — искренне воскликнул он. И горячо добавил: — И будет у нас счастливая семья. И все ребятишки будут как две капли воды похожи на тебя...
— Нет, нет... И на тебя,— тихо отозвалась Таня.
На другой день вечером у Немкова сидел, волнуясь, Васькин, поджидая Татьяну. Как только она вошла, он встал и тепло поздоровался с ней.
Таня села за стол и стала рассказывать о поездке.
— Вроде все нормально. — Она подала Васькину вчетверо сложенный листок бумаги. — Встретилась с подругой. Теперь можно в любое время к ней заезжать.
— Сейчас нам очень нужны свои люди в этом городе. Кого-нибудь можешь рекомендовать?
— Вера Петрова не откажется помочь. Ее адрес — в донесении.
— Это очень хорошо,— сказал Васькин и добавил:— Возможно, мне самому придется побывать в Порхове, расскажи подробней, что он из себя представляет, как пройти к дому Петровой, что и где ты видела там
Татьяна припоминала малейшие подробности.
Расходились уже в сумерки. Первой ушла Татьяна. Немков вышел из дома вместе с Васькиным. Попрощались. Не успел Петр Афанасьевич пройти и двадцати метров, как из-за поворота вышел Егоров. Посмотрев на Немкова, потом на удаляющегося Васькина, спросил у Александра:
— Кто это? Я его что-то не припомню.
— Такой же человек, как и мы с тобой. Прикурил и пошел себе.
— Ты все косишься на меня? Напрасно,— примирительно заговорил Егоров. — Помнишь, как ты шумел, когда я согласился работать старостой. А сам-то тоже за ум взялся... монтеришь? — Затем доверительно добавил: — Говорят, немцы всю Украину прошли, Ленинград захватили. На них равнение держать надо. Не зря в народе говорят: кто сильнее, тот и правее.
Немкову так и хотелось бросить ему в лицо: «Ну и шкура ты, оказывается...» — но, вспомнив предостережение Васькина, пробормотал:
— В народе и другое говорят: цыплят по осени считают.
— Тоже правильно,— нехотя согласился Егоров.— Тут надо не ошибиться, чтоб не остаться в дураках.
