О русских, о советских женщинах, прошедших Равенсбрюк, хочется рассказать много, там их была не одна тысяча. Кого же выбрать среди них?
Расскажу сначала о Тамаре Геннадьевне Шастуновой. Шастунова она по мужу. В лагере она была еще Лимахиной. Какие черты Тамары Геннадьевны характерны и для других бывших концлагерниц? Это, думается мне, и тяга к учебе, знаниям, и стремление принести большую пользу Родине своим трудом, хотя частенько этот труд не бывает легким, огромная трудоспособность...
Первое письмо от Тамары Геннадьевны я получила через редакцию журнала «Знамя»:
«Прочитав записки Антонины Никифоровой, помещенные в Вашем журнале, я живо вспомнила всех, кто пережил с нами ужасы фашистской неволи.
Порой кажется: зачем писать о том, какие муки и страдания перенесли советские люди на чужбине... Ведь это было давно и как будто не может повториться. Но и описанное Никифоровой — только часть того, что перенесли дети и женщины многих национальностей в концлагере Равенсбрюк. А этих женщин было так много! Никогда не забыть, что тебя не считали за человека, что у тебя был номер 17 501, а после тебя их стало уже больше ста тысяч. Никогда не забыть тех товарищей, кто, не вынеся страданий, умер в неволе.
Мы, девушки-сибирячки, попавшие в плен под Сталинградом вместе с ранеными бойцами, помним беловолосую и голубоглазую нашу Галину Горбунову, умершую от туберкулеза в день освобождения. Сколько их было, не дождавшихся возвращения домой! Нет, об этом надо говорить людям».
Я читала письмо. Тамара Лимахина... Не помню. Очевидно, мы жили с ней в одном бараке, но обменялись ли когда-либо словом? Ведь нас там было пятьсот человек.
Я написала Тамаре, так и началось наше знакомство — сперва по переписке, а затем уж и личное. Когда вышла моя книга о Равенсбрюке «Это не должно повториться», я послала ее Тамаре Геннадьевне в город Ишим, где она работает учительницей, преподает русский язык и литературу.
Тамара ответила мне:
«Не знаю, какими словами передать Вам свое удовольствие и радость, что получила Вашу книгу! Уже вид ее обложки всколыхнул много воспоминаний, и все так ярко встало перед глазами, что невольно дрожь прошла по телу. Действительно, «это не должно повториться!»
Как я и предполагала, у нас в Ишиме этой книги еще нет, я ни у кого ее не встречала. Правда, в книжном магазине я теперь бываю редко, так как чрезмерно занята работой в школе и дома. У меня родился второй сын — Вася! Ему исполнилось девять месяцев, сколько времени он у меня отнимает! Но я довольна тем, что оба сына здоровы, что муж помогает мне в домашней работе.
А книгу эту я использую в воспитательных целях и в моей работе с учащимися».
Через некоторое время я получила от Тамары Геннадьевны письмо, исполненное тревоги:
«Давно ли я писала Вам слова благодарности, теперь должна об-ратиться с большой материнской просьбой. Кто, как не Вы, друг и товарищ по несчастью, сможете помочь мне и удалить или хотя бы смягчить боль сердечную.
Я все считала, что мой младший сын здоров, как и старший, но на деле оказалось иное.
Мне порой и раньше казалось, что у Васеньки позвоночник как будто не прямой, но ведь маленькие очень подвижны, не разглядишь... Снесла его к хирургу: сделали рентгенограмму, и оказалось, что у Васи от рождения лишний позвонок и ребрышко, вследствие чего и позвоночник дал искривление вправо. Правда, сейчас это искривление не особенно заметно, но что будет дальше? Местные хирурги ответа дать не могли, с таким явлением они встретились впервые. К кому же мне обратиться, как не к Вам? Милый, дорогой мой доктор! Что мне делать? Посылаю Вам рентгенограмму и очень прошу Вас помочь мне, дать врачебный совет, что делать с Васей. Ведь у Вас в Ленинграде врачебных сил много, да многое и Вы знаете сами...
Неужели мой Вася такой один? А может, и до него были такие дети? Как они живут? Право, какое испытание нервов. Как я буду ждать ответа от Вас! Помогите мне!»
Затем:
«От всего сердца благодарю Вас за письмо, за то, что Вы проявили заботу о моем Васе и так подробно изложили советы профессора.
Я уже начала свои «хождения». Новый, полный снимок готов, съездила в Тюмень, там приготовили гипсовую кроватку, научили меня делать лечебную гимнастику и массаж».
Переписка наша стала регулярной, хотя частенько ограничивалась поздравлениями с праздниками или сообщениями о состоянии здоровья.
Иногда же прошлое прорывалось, и тогда мы обменивались длинными письмами. Одно из таких писем Тамары привожу здесь.
«В «Советской России» я прочитала заметку И. Федосеева «В приеме воздержаться...» Это о Вере Ильиничне Матюцкой, а я невольно вспомнила, что подобная тяжелая история произошла и со мной в Омске, когда я училась в педагогическом институте. Меня тогда не приняли кандидатом в члены КПСС по той причине, что мне будто бы следует еще год готовиться политически, хотя по диамату и истмату я имела отличные оценки. Сколько тогда я пережила! А сколько еще было тяжелых историй!
Сейчас это давно позади, я вновь почувствовала себя человеком, достойным уважения. Со 2 февраля 1962 года я член КПСС.
Обидно и больно, что то же повторилось с нашей Верой. Сейчас, наверное, положение исправлено.
Пишите иногда мне: часто писать, знаю, некогда. Скоро начнется учебный год, работы предстоит много, да и у Вас ее не меньше.
Порой очень хочется увидеться с теми, кто был в Равенсбрюке, узнать, как живут сейчас.
Вспоминаю знакомых чешек и француженок по швейной мастерской, жалею, что потеряла их адреса, а так хотелось бы знать обо всех, где теперь, как живут, что делают...
Особенно помню одну чешку, которую я обучала русскому языку на поэзии Пушкина. Помню, как она выучила «К Чаадаеву», «Послание в Сибирь»... Адрес ее был пражский, звали ее Гелена. Фамилию не помню.
Все, что пережила, не забыть, видно, — до сих пор нет-нет да и приснится концлагерь.
Вася чувствует себя хорошо, ему четыре года, проводим лечебную гимнастику, каждое лето бываю с ним в Тюмени у ортопеда».
Я попросила Тамару Геннадьевну поподробнее написать о себе, кем она работала до войны, как попала в Равенсбрюк, что пережила после возвращения в родной город. Биография ее оказалась простой.
«Родилась в 1924 году в Омске-Ленинске.
В 1938 году окончила 7 классов в городе Кыштыме. С 1938 по 1941 год училась в Ишимском педучилище. С 1939 года член ВЛКСМ. В 1941 году была секретарем комсомольской организации педучилища, членом бюро райкома комсомола. В юношеские годы я активно участвовала во всякой общественной работе. Это одобрял и мой отец, который за свою революционную работу приговаривался Колчаком к расстрелу и только случайно избежал его.
В августе 1941 года я была назначена директором школы, а вскоре избрана председателем Ищимского райкома профсоюза работников школ. 6 апреля 1942 года ушла добровольцем в армию, там окончила дивизионную школу младших командиров, получила звание старшего сержанта и как санинструктор была направлена в 783-й стрелковый полк. 10 августа 1942 года под Сталинградом попала в плен вместе с ранеными бойцами и командирами.
С февраля 1943 года по 1 мая 1945 года находилась в концлагере Равенсбрюк, а до этого пересылалась из одного лагеря военнопленных в другой.
В ноябре 1945 года вернулась домой, учебный год шел, в школе мест уже не было, и я работала при Ишимском райисполкоме. С 1946 по 1950 год училась в пединституте в городе Омске. Окончила факультет языка и литературы, получила квалификацию преподавателя литературы, русского языка и психологии.
С тех пор работаю в городе Ищиме в школе, теперь директором школы-интерната ».
Затем произошло событие, о котором Тамара не решалась и мечтать. Чешская подруга по лагерю, чью фамилию она не могла вспомнить и которую, казалось, она потеряла совсем, нашлась и нашла ее.
«Сегодня, т. е. 3 марта, я неожиданно в Москве. Приехала по вызову редакции газеты «Правда» для встречи с Геленой Лефлеровой. Я Вам как-то писала, что дружила с ней в концлагере и учила ее русскому языку.
Только недавно, через столько лет, узнала, что она жива, является членом ЦК Коммунистической партии Чехословакии.
Я очень и очень рада была известию о ней».
Гелена Лефлерова... Постойте, ведь ее выступление я слушала на Всемирном конгрессе женщин. Невысокая, стриженая, черноволосая. Она говорила по-русски, хоть и с сильным акцентом. Это было уже после того, как китайская делегация заявила, что обеспечить мир невозможно. Китайская делегация обвинила Всемирный конгресс женщин в том, что он якобы боится империализма и войны. А они — китайские женщины — войны не боятся. Пускай в будущей войне погибнет половина человечества, зато уцелевшие смогут жить...
Я видела, что Гелена Лефлерова, выступая, очень волновалась. Еще бы, она-то знает, что такое война!
Гелена Лефлерова была из Лидице, села, стертого фашистами с лица земли. Даже имя его было вычеркнуто из всех книг и документов.
Муж и отец Гелены Лефлеровой были расстреляны. Бабушка, мать, сестра и она сама попали в концлагерь. Бабушка не вернулась из Равенсбрюка, умерла там. Младшая сестренка погибла в газовой камере.
Вот что принесла война только одной семье!
Я вспоминала выступление Лефлеровой и думала — как же они нашли друг друга, Тамара и Гелена?
На конгрессе было много замечательных женщин — делегаток из различных стран. То и дело фотокорреспонденты снимали выступавших, с делегатами беседовали журналисты. Вскоре в журнале «Работница» (№ 1 за 1964 гбд) появилась фотография Гелены Лефлеровой и большая статья о ней — «Цена горя и счастья».
Тамара Геннадьевна прочла эту статью у себя в Ишиме. Можете себе представить, как забилось ее сердце, когда она увидела на фотографии Гелену! Пусть она забыла ее фамилию, адрес, но зрительный образ сохранился, она сразу узнала подругу.
В статье сообщалось, что Гелена Лефлерова — член Центрального Комитета Коммунистической партии Чехословакии, депутат Национального собрания республики, председатель Комитета чехословацких женщин.
В середине статьи было прямое обращение к Тамаре. Гелена помнит ее, ищет и спрашивает через журнал: «Где ты, Тамара, простая русская женщина, учительница литературы? Ты, наверное, не подозревала, как много значила для Гелены твоя дружба. Сидя в мастерской за швейной машиной, ты тайком от надсмотрщиков, от мастера-эсэсовца Биндера рас-сказывала Гелене о своей Советской Родине, и каждое слово твое было великой поддержкой. Ты учила Гелену русскому языку, читала для нее стихи русских поэтов, которые Гелена затем декламировала в бараке "чешским женщинам. Ты тоже помогла Лефлеровой устоять, выдержать до конца».
«Много лет прошло, но я помню все, о чем мне рассказывала Тамара, — вспоминала Гелена, беседуя с корреспондентом журнала. — Помню почти все стихи, каким она меня учила».
Лефлерова, говорилось в журнале, верит: подруга дней суровых жива и вспоминает о ней.
Тамара Геннадьевна написала в «Работницу», послала свою фотографию. Журнал переслал карточку Лефлеровой. В результате Тамару Геннадьевну вызвали в Москву, в редакцию «Правды». Оттуда она и го-ворила с Геленой по телефону. Одна была у трубки в Москве, другая в Праге. Об их беседе «Правда» рассказала миллионам читателей.
Я в Ленинграде получала письма от бывших заключенных Равенсбрюка. «Читали ли Вы в «Правде» очерк под названием «Сестры»? Так радостно было узнать, что еще одна из наших девочек нашлась и стала таким достойным человеком. В лагере Тамара была совсем девчонка. А теперь воспитывает детей».
Да, Тамара в лагере была очень молода. В Равенсбрюке ей исполнилось девятнадцать. И все же, несмотря на молодость, она не пала духом, не сломилась. Рассказывая подругам-иностранкам о своей Родине, она сумела столько передать им, что это и через двадцать лет не забылось!
Теперь я уже узнала от Тамары о том, как возобновилась ее дружба с Лефлеровой.
«Два дня назад получила письмо от Гелены. Она пишет: «Приезжай к нам в Чехословакию, в Лидице. Я сердечно тебя приглашаю. Сообщи мне только дату, когда ты сможешь приехать. Все остальное я устрою. Ты будешь моей гостьей. Я знаю, что у тебя своя работа и семья, но у тебя будет отпуск, и поэтому обязательно приезжай! Я тебя буду очень ждать, напиши мне только, когда ты сможешь приехать...»
А еще через некоторое время Тамара сообщила:
«Во второй половине июня или в начале июля я поеду в Чехословакию. Младший сын будет на даче, а старший поедет в деревню к дяде и бабушке».
После поездки Тамара Геннадьевна писала мне:
«Конечно, съездила я хорошо. Поездкой осталась очень довольна, хотя все четырнадцать дней там у меня болела голова: не переношу запаха горючего и езду на машине. А чтобы больше увидеть, пришлось много ездить. Очень и очень рада, что встретилась с Геленой, жила у нее в Лидице, ездила с ней в Карловы Вары.
Жаль, что она в этот период была на работе, а не в отпуске, но вечера были наши, а днем меня возили везде и показывали достопримечательности Чехословакии. Народ очень гостеприимный, отзывчивый, простой, трудолюбивый.
С Геленой встретились как родные сестры, а ее мама отнеслась ко мне, как к дочери. Гелена все такая же простая и душевная.
Очень трудно выразить свои мысли и чувства в небольшом письме. Уверена, что эта наша встреча не последняя. Гелена обещала ко мне приехать летом 1965 года».
Наконец у меня появилась возможность, — Тамара не раз приглашала меня к себе в гости, — ненадолго съездить в Сибирь: познакомиться с ней, ее семьей, друзьями и городом.
Вот я и в Ишиме. Его недаром называют зеленым. Широченные улицы, засаженные с двух сторон кустарником и деревьями. Старинные бревенчатые дома с четырехскатными крышами. Наличники на окнах большей частью резные, -крашеные. Это все, что осталось от сибирского городка, населенного когда-то купцами и мещанами. Теперь новые дома теснят старые, составляют целые улицы и кварталы, а кругом стройка, стройка без конца, как и везде в Советском Союзе.
Я ходила за Тамарой Геннадьевной на работу, в школу-интернат, в детский дом по приглашению клуба интересных встреч. Тамара Геннадьевна как раз должна была рассказывать там о своей поездке в Чехословакию.
— Дома в Лидице все одинаковые, и строили их женщины, возвратившиеся из Равенсбрюка, сами, — говорила она. — Средства на постройку дало государство. Обстановку для домов тоже дало правительство, и люди берегут ее, сохраняют. Несмотря на то что прошло уже почти двадцать лет, мебель у многих выглядит как новенькая.
Тамара Геннадьевна особенно подчеркивала это обстоятельство, очевидно имея в виду аудиторию — ребят из детского дома, которых надо учить бережному отношению к вещам.
— Первым председателем лидицкого Совета была Гелена Лефлерова, — рассказывала она далее.—Некоторые женщины после войны вышли замуж, но мужчины работают не в Лидице, почти все шахтеры. Де-тей в селе немного, и школы нет. Ребята ездят на автобусах учиться в Кладно.
До войны в селе была церковь. Когда Лидице отстраивали, возник вопрос: строить ли церковь снова или нет? На общем собрании женщины решили церковь не строить: ведь если бы был бог, то он не допустил бы таких мучений и страданий людей! Если же бога нет, то и церковь не нужна. На месте церкви построили Дом культуры.
В разбитом в Лидице Парке мира и дружбы посажены розы из различных стран. Розы привозили женщины и сами их сажали. В парке стоит скульптура мальчика и девочки — памятник погибшим детям. На могилу расстрелянных люди приходят каждый день и приносят цветы.
Тамара Геннадьевна говорила ясно, просто, иллюстрировала свой рассказ фотографиями.
Прошло два часа. Ребята и взрослые сидели молча, внимательно слушая. Так, вероятно, ее слушают и в школе.
Позднее я слышала от бывшей ученицы Тамары: «Она — одна из тех учителей, которых вспоминаешь много лет спустя после окончания школы!»
С сыновьями Тамары Геннадьевны Сашей и Васей я, конечно, не могла за такой короткий срок подружиться, но они показывали мне город, водили на реку Ишим и сообщили, что их мама, кроме всего прочего, депутат городского Совета.
А Тамара Геннадьевна почти все время была на работе. Я допекала ее:
— Хорошенькое дело, ни отца, ни матери целый день нет дома, ребята одни! Как вы могли согласиться на такую работу, как вы не подумали о своих детях, им ведь вы тоже нужны?
Тамара Геннадьевна смущенно оправдывалась:
— Я сама в интернат не просилась, преподавать литературу в школе мне удобнее, но как начали в горкоме говорить о сознательности, я и не могла отказаться, ведь правда надо.
В один из вечеров к Тамаре Геннадьевне пришла Маша Бердюгина—жительница Ишима, тоже бывшая в Равенсбрюке.
Маша вспоминала:
— Конечно, мы были девчонками, когда ушли на фронт и попали в плен. Да и в плену не очень-то повзрослели на вид. Раз, уже после освобождения, сидим в одном немецком городке у нашей комендатуры, а мимо проходят несколько офицеров. Остановились, стали нас расспрашивать. Один посмотрел на меня и говорит: «А ты, детка, что здесь делаешь?»
Я маленького роста, худая, истощенная, наверно на ребенка была похожа. Объяснила ему, что я не «детка», была на войне, попала в плен, отсидела в концлагере два с лишним года... Он как всплеснет руками: «Ну, а мама-то твоя знает, что ты жива осталась?»^— «Откуда, говорю, маме знать?» Он вырвал листок из блокнота, достал карандаш, подает мне: «Пиши, сейчас же пиши!» Я написала, он взял письмо и адрес, обещал отправить...
— Ну, и?.. — разом воскликнули все сидящие за столом.
— Письмо получила сестра, почерк на конверте незнакомый, она испугалась. Хорошего от таких писем тогда никто не ждал! Но как распечатала, увидала — моей рукой написано. Прочла и бросилась к маме. Мама в очереди за хлебом стояла. Что тут было, можете себе представить! А через несколько месяцев и я сама заявилась домой.
Жизнь Маши сложилась так: она вышла замуж, работала, воспитывала детей и лишь сейчас, когда дети подросли, выполняет свое заветное желание — учится.
Недолго пробыла я в Ишиме, но все же у меня создалось впечатление, что обеим сибирячкам одинаково не хватает времени — слишком много требований предъявляет им жизнь. Почти всем бывшим заключенным Равенсбрюка, которых я знаю, не хватает времени — все работают очень много. Пережитое не позволяет сидеть сложа руки.
