В партизанских отрядах, так же как и в воинских частях, велись два скорбных списка: погибших и пропавших без вести. Погибших хоронили с воинскими почестями. Партизаны запоминали места, где навсегда оставляли своих боевых друзей, с глубокой печалью писали их близким о непоправимом...

До сих пор идут поиски пропавших без вести. До сих пор их ждут матери и отцы, братья, сестры, дети...

Случилось так, что я тоже попала в этот список. В приказе народного комиссара ВМФ СССР от 19 февраля 1942 года среди имен считавшихся пропавшими без вести в боях с германским фашизмом значилось и мое имя. О судьбе военного комиссара Петергофского военно-морского госпиталя, старшего политрука Мелиховой Екатерины Васильевны никто ничего не знал. Ее матери, Тимофеевой Марии Павловне, была назначена пенсия. Но мать ждала. Ждала, как умеют ждать только матери. Взволнованно выбегала на каждый звонок, на каждый стук в дверь. И дождалась. Мое письмо из вражеского тыла она получила в январе 1944 года. Получила и, не выпуская его из рук, смеясь и плача, пошла из квартиры в квартиру по всему нашему дому:

- Жива моя доченька!.. Жива!..



Как это было

Каждый год 16 сентября я обязательно еду в Сосновую Поляну. Когда-то это был поселок. В послевоенные годы здесь поднялся благоустроенный район Ленинграда.

Вот здесь стоял деревянный дом, окна которого смотрели на шоссейную дорогу, ведущую из Ленинграда в Новый Петергоф. За лугом и зарослями камыша просматривался залив. Напротив дома под горой стоял сарай с сеном и протянулись грядки огорода.

Теперь здесь ничего этого нет. Густо разрослись кусты и деревья. Едва заметны среди травы остатки фундамента дома.

Жили в нем, этом доме, Татьяна Даниловна Данилова, две ее дочери и маленький внук. Младшая сестра Татьяны Даниловны Прасковья и ее сын Женя жили в поселке на горе.

Вот дорога, а вот оно, место, где я лежала, раненная в обе ноги, руку и голову. То памятное мне утро было пасмурным и прохладным. Небо покрывали тяжелые свинцовые тучи. Я была в шинели, но меня знобило.

Потом возле меня остановилась грузовая машина. Человек в морской военной форме взял меня на руки, понес. Едва он привстал на колесо грузовика и перевалился через борт, как раздалась короткая автоматная очередь. Я упала в кузов. Голова моряка, склонилась надо мной, и моя шинель намокла от крови.

Приближался вечер. Стрельба затихла. Я приподняла голову, огляделась. На рельсах стоял трамвай. Окна его были разбиты. В трамвае и поблизости от него лежали убитые. На дороге догорали машины. Языки пламени медленно вылизывали их прокопченные черные скелеты.

Близ шоссе, как что-то бесконечно родное, недавно ушедшее из нашей жизни, возвышались копны сена.

Потом я увидела, как со стороны залива, пригибаясь и перебегая от копны к копне, в мою сторону бегут мальчик и девочка. Это были, как я потом узнала, сын Прасковьи Даниловны Женя и его одноклассница Женя Немченко. Не знаю, как им удалось перенести меня в сарай к Татьяне Даниловне.

В этом был смертельный риск, но тетя Таня оставила меня у себя. Прежде всего были наложены повязки на мои переломанные ноги. Хозяйка переодела меня в штатскую одежду. Первые дни я лежала в сарае. Когда стало холоднее, меня перенесли в дом и положили в кухне на полу около стены, «чтобы не задела шальная пуля - так сказала тетя Таня.

В поселке обосновались оккупанты. Стены домов и столбы запестрели объявлениями: «К жителям, скрывающим у себя коммунистов, партизан и военнослужащих, будет применена самая суровая мера наказания — расстрел».

Долгими вечерами Женя и Шурочка (средняя дочь тети Тани) сидели возле меня и рассказывали, что они видели днем в поселке. Я вспоминала о Лиепае, в которой меня застала война, о невиданном героизме наших моряков-балтийцев, солдат 67-й стрелковой дивизии, о рабочих, отважно защищавших свой город. Вспоминала, как зверски фашистские летчики потопили госпитальное судно «Виениба», как расстреливали они из пулеметов тяже-лораненых, женщин и детей оказавшихся за бортом.

Часто наш разговор продолжался за полночь, пока не раздавался голос тети Тани:

— Ребята, идите спать.

Дети уходили, а я оставалась одна и с нетерпением ждала серого рассвета и прихода тети Тани.

В конце октября семья Даниловых была выселена из дома. Меня перенесли в поселок. Я лежала в подвале каменного здания, где жили Прасковья Даниловна и ее престарелая мать. Подвал был переполнен женщинами, детьми, стариками.

Приближалась еще одна беда. Не было больше перевязочного материала и марганцовки. Раны гноились. Добрые люди отнесли меня в поселок станции Володарская, где находилась больница. А через несколько дней оккупанты издали приказ: «Освободить помещение больницы для нужд армии». Нас, тяжелораненых, погрузили на одну машину, покрытую брезентом, и через некоторое время мы были в Нарве.

Смутно помнится деревянный дом, большая палата, сдвинутые одна к одной кровати, на которых лежали сорок раненых женщин и детей. Обслуживали нас врач, медсестра Кюн и два военнопленных, которые носили на перевязку тех, кто не мог передвигаться самостоятельно.

Здесь, в этой палате, познакомилась я с милой девушкой Лелей Нефедьевой. До войны она работала в конструкторском бюро на Кировском заводе. Потом были оборонные работы: Веймарн, Гатчина, Лигово. В сентябре 1941 года фронт придвинулся к Лигову. Леле, раненной в руку, плечо и грудь, истекавшей кровью, оказали первую помощь жители Урицка. Некоторое время она лежала в больнице Красного Села, а затем была перевезена в Нарву.

Круглолицая, рослая, темноглазая, Леля Нефедьева обладала на редкость добрым характером. Она поднималась по ночам, укрывала разметавшихся в жару раненых, приносила им пить. Порою Леля подсаживалась ко мне, и мы с ней потихоньку разговаривали.

Не прошло и месяца, как нас перевезли в Кингисепп и разместили на окраине города в домах малосемейных жителей. Меня и тетю Шуру Герасимову, раненную в щиколотку левой ноги, поселили к одинокому старику, дочь которого работала медсестрой в Ленинграде.

Тетя Шура, высокая, седая пожилая женщина (ей было уже за шестьдесят) немного передвигалась при помощи костылей. А я все еще лежала, не могла ступить ни левой, ни правой ногой. К тому же меня мучила высокая температура, которую давал начавшийся остеомиелит.

У нашего хозяина не было почти никаких запасов. Мы вместе с ним голодали. Вскоре оккупационные власти направили его в богадельню, где он умер. Наверное, умерли бы и мы, если бы не соседка-эстонка. Каждый день при-носила она нам несколько вареных картошек и немного молока. Перебравшаяся к нам Леля пошла работать на железную дорогу, и стала получать немного хлеба. Один, раз в неделю маленький кусочек хлеба приносил нам Петя Букин, раненый красноармеец. Имея пропуск на выход из Кингисеппа, Петя по моему заданию собирал в лесу и приносил нам листовки и газеты, которые сбрасывали над оккупированной фашистами территорией наши летчики. Таким образом открылась возможность знакомиться с действительным положением на фронте. Разумеется, все новости мы пересказывали навещавшим нас женщинам.

Мы надеялись установить связь с партизанами. Но это нам не удавалось. Между тем наша группа пополнилась. Рабочие шоссейной дороги Алексей Николаевич Бибичев (впоследствии он стал командиром 8-го партизанского отряда 9-й бригады) и Сережа Головин взялись распространять листовки, которые мы получали от Пети и размножали от руки.



Пламя над деревней Лычно

Только весной 1943 года Букину удалось наконец установить связь с партизанским отрядом Петра Семеновича Крылова. Этот отряд тогда не имел еще постоянной базы и почти все время находился в рейдах. Петя рассказал командиру о нашей группе, условился с ним о следующей встрече и получил задание вести разведку в районе Кингисеппа. Помогали ему Бибичев и Головин.

Радости нашей не было предела. Букин стал приносить партизанские листовки. Все лето мы занимались распространением их и расширением связей с надежными людьми. Но однажды ночью (это было уже в сентябре) к нам нагрянули с обыском полицаи. Ничего они не нашли. Листовки я хранила в сарае, в специально оборудованном тайнике. Но оставаться на месте нам, видимо, было опасно. С разрешения Петра Семеновича Крылова мы направились в партизанский отряд в деревню Лычно. Вышли из города порознь и встретились в условленном месте все пятеро: Петр Букин, Леля Нефедьева, Алексей Бибичев, Сережа Головин и я.

Для меня этот путь был очень тяжелым. Впервые вышла я в такую дальнюю дорогу. Последние километры товарищи порой несли меня на руках. В партизанском отряде я долго еще вынуждена была вести неподвижный образ жизни. Рана на ноге кровоточила и гноилась. Единственное, что я могла,— это проводить беседы с бойцами. Я рассказывала им об Октябрьской революции, славной ленинской партии большевиков, о социалистическом строительстве в нашей стране, о Красной Армии, о положении на фронтах.

Жила я на краю деревни Лычно, в доме тети Мани Давыдовой, в котором размещался штаб отряда. В ноябре в Лычно нагрянули каратели. Это произошло вскоре после того, как отряд ушел на боевую операцию. В доме тогда оставались только дочь тети Мани Катя Галкина с детьми, парень и девушка, накануне сброшенные с самолета на парашютах для выполнения специального задания, и я. Каратели уничтожили партизана-постового возле моста и вошли в деревню. Второй постовой предупредил жителей Лычна об опасности, и они успели уйти в лес. Убежали в лес двое из спецгруппы и тетя Маня, Дети, Катя и я спрятались на огороде, но нас нашли. Каратели зажгли деревню. Когда пас гнали через мост, позади раздался сильный взрыв. Над домом Давыдовых поднялись пламя и дым. Он рухнул. Видимо, взорвались хранившиеся в доме боеприпасы.

Каратели доставили нас в Сабек и в спешном порядке отправились на новое задание. Комендант, допрашивавший нас, помнится, спросил у меня:

— Это ты учительница Тамара Хрулева?

Я сказала, что я беженка, раненная на рытье окопов. Из Сабека нас ночью привезли в Волосово и посадили в тюрьму. Заключенных каждый день выводили в сени за получением баланды. Однажды, выйдя из камеры, мы с Катей увидели Лелю Нефедьеву. Выглядела она измученной, изнуренной. Вместо сапог на ногах ее были рваные резиновые боты с примятыми каблуками. Мы знали, что незадолго до прихода карателей в Лычно Леля и Сережа Головин отправились на разведку в Кингисепп. Как же получилось, что моя подружка оказалась в тюремных застенках? Какова судьба Сережи Головина? Этого мы не знали. Мы не могли перемолвиться с Лелей ни единым словом.

Вскоре по приказу коменданта началась разгрузка тюрьмы. Стариков, женщин с детьми, больных и раненых, не заподозренных в связях с партизанами, гитлеровцы выпустили на волю. Нам было предписано жить в деревне Сабек. Однако мы добрались до деревни Редкино, где жила связная нашего отряда Евдокия Ефимовна Михельсон, родная тетка Кати. 3 декабря мы снова были среди партизан в деревне Ликовское, а через два дня я выступала пе-ред бойцами с докладом о Дне Советской Конституции. Свободные от постов и заданий партизаны собрались в самом просторном доме деревни. Чадили коптилки. Люди сидели на скамейках и на полу. Среди моих слушателей были в тот раз комбриг И. Г. Светлов и комиссар 9-й бригады И. Д. Дмитриев. После доклада я рассказала им, как мы попали в тюрьму, как встретились там с Лелей Нефедьевой. Дальнейшая судьба ее тогда так и осталась неизвестной...

Прошло двадцать семь лет. Пасмурным осенним днем я ехала в автобусе—везла внука Сережу в ясли. И вдруг до меня донеслось:

— Екатерина Васильевна, это вы?

Я оглянулась и глазам своим не поверила. Женщина, окликнувшая меня, очень походила па мою пропавшую без вести партизанскую подружку.

— Леля Нефедьева?..

Так мы встретились с Ольгой Ивановной (по мужу— Сергеенко), старшим инженером одного из ленинградских конструкторских бюро. Более чем через четверть века рассказала она мне, какие злоключения довелось ей испытать в последние годы войны.

Побывав в Кингисеппе и выполнив боевое задание, Леля и Сережа возвращались в отряд. С ними шел третий — Сережин товарищ по работе на шоссейной дороге. Звали третьего Сашей (фамилию его Леля запамятовала).

Придя к деревне Лычно, увидели они только обгорелые печные трубы. Там, где стоял дом тети Мани Давыдовой, зияла большая воронка. Не осталось даже печной трубы.

«Значит, здесь побывали каратели. Нужно уходить в лес и искать отряд»,— сказал Сережа.

Но едва они вышли на опушку, как были окружены полицаями.

Засада, которую оставили каратели, доставила трех партизан в Молосковицы. На вопросы «Кто?.. Откуда?.. Куда?..» Леля и ее спутники отвечали одинаково: «Ходили по деревням— выменять хлеба. И в эту деревню хотели зайти». Каратели посадили своих пленников в баню. Часовой, охранявший их, долго и пристально смотрел на сапоги, которые были на Леле. Потом он жестом приказал снять их. Леля не стала спорить и сняла, но, увидя протянутые к сапогам руки солдата, швырнула их в горящую печку. Позже она раздобыла где-то для себя рваные резиновые боты.

Из Молосковиц Лелю, Сережу и Сашу каратели отправили в Сабек. После допроса с издевательствами и побоями их перевезли в Волосово. Здесь они были разъединены, Леля больше не видела ребят и не слышала, что с ними сталось. Сама она была осуждена на пожизненную каторгу. Концлагеря в Гатчине, Таллине, Тарту, Мерзалинесе (Германия). Подземный рабский труд где-то в районе Штутгарта. Многое довелось перенести моей подруге, прежде чем пришел час освобождения.

В Ленинград она вернулась лишь в октябре 1945 года.



Галя, Галина Васильевна

Через три дня после моего возвращения в отряд из волосовской тюрьмы я была назначена редактором газеты 12-й партизанской бригады. Газета носила название «Народный мститель». В распоряжении редакции была маленькая типография «Лилипут». В ту пору мне довелось немало поездить по партизанским отрядам, познакомиться со многими командирами и бойцами, с их нелегкой ратной жизнью. А в январе 1944 года, после того как мы соединились с частями Красной Армии, три наших отряда, ранее переданных 12-й бригаде, снова возвратились в 9-ю. А. Н. Бибичев стал командиром, а я комиссаром 8-го партизанского отряда. Этот отряд принимал участие во многих боях. Особенно трудными были бои за деревню Стаи и станцию Плюсса.

Там, под Плюссой, врагу удалось отсечь от основных сил отряда группу бойцов из роты Евгения Максимова. Вместе с этой группой осталась партизанка Галя Рябинина. О ней мне хотелось бы рассказать здесь подробней.

Все в отряде хорошо знали эту девушку с пышными, каштанового цвета, волосами. Исполнительная, аккуратная, не любившая лишних слов, она всегда находила себе дело. То, бывало, чистит и смазывает карабин, то приводит в порядок одежду своих товарищей. Галя Рябинина не раз стояла на постах, ходила с товарищами в разведку. В боях доводилось ей перевязывать раненых. Партизаны с уважением относились к ней, и никто не позволял себе какую бы то ни было вольность в ее присутствии.

Пришла она в отряд осенью 1943 года из деревни Мышкино. Отец ее, Рябинин Василий Михайловичу работал на лесопункте, а мать Антонина Александровна — в колхозе. Души не чаяли они в своей единственной дочери, мечтали дать ей высшее образование. Осуществлению этой мечты помешала война. Галя успела окончить восемь классов средней школы и два курса химико-технологическвго техникума. В июле 1941 года она приехала в деревню навестить родителей, а между тем путь на Ленинград отрезали фашистские войска. Так Галя и осталась в Мышкине.

Летом 1942 года она случайно встретилась в лесу с партизанами. Один из них, высокий, красивый парень, поговорил с ней, спросил, откуда она, где живет. Позже она узнала его имя. Это был Саша Лосев, боец партизанского отряда, которым командовал П. С. Крылов.

Первое задание, полученное Галей, показалось ей совсем легким. Девушку попросили сходить в деревню Редкино к тете Дуне Михельсон и передать ей слова Саши Лосева: «Приду в субботу ночью. Не запирайте дверь».

Потом партизаны стали давать Гале более трудные задания. Она помогала им устанавливать численность вражеских гарнизонов, их вооруженность, систему охраны. Пользуясь сведениями, которые им доставляли Галя и другие подпольщики, партизаны громили гитлеровцев то в одной, то в другой деревне и снова уходили в лес.

По поручению партизанских связных, Галя Рябинина присматривалась к деревенским ребятам и девчатам, выясняя, кому из них можно дать боевое задание. Сама она настаивала, чтобы ее взяли в отряд. По ей неизменно отвечали:

— Не время. Придется еще па месте поработать. Навоеваться успеешь.

Шли дни за днями. Наступил 1943 год. Оккупанты лютовали. Они начали массовую отправку молодежи в Германию. Каратели оцепляли деревни, выгоняли на улицу молодежь и под конвоем вели на ближайшую станцию. Юношей и девушек под крики и плач матерей грузили, как скот, в товарные вагоны, и эшелон трогался.

Петр Семенович Крылов и Георгий Иванович Мосид сформировали группу партизан, которая должна была пройти по ближайшим деревням и привести в отряд ребят и девушек, которые стремились с оружием в руках сра-жаться против оккупантов. Возглавляли группу Леонид Коробков и Саша Лосев.

В одну из осенних ночей Галя услышала условный стук в окно. Она вышла.

— Быстро одевайся и возьми смену белья. Оставаться здесь больше нельзя. Собираемся на опушке,— сказал Коробков и растаял в темноте.

Сборы были недолгими. Девушка попрощалась с родителями и выбежала из дома. На опушке леса она увидела Васю Лукина, братьев Власовых и других знакомых ребят.

Ушли они вовремя. На следующее утро в деревню нагрянули каратели. Пришли они и в дом Рябининых.

— Где дочь? — спросил сопровождавший их староста.

— Ушла еще вчера в Редкино. Завтра вернется,— сказал отец.

Ему не поверили, и он был арестован. Целую колонну местных жителей погнали каратели в Волосово. Однако в пути некоторые из арестованных сумели бежать. Убежал и Василий Михайлович.

Но вернемся к началу нашего рассказа.

Бой, в котором Галя с группой партизан была отсечена контратакующим противником от роты и всего отряда, завершился в конце концов победой партизан. Вместе с частями Красной Армии они овладели станцией Плюсса. Наш командир А. Н. Бибичев и я тщательно осмотрели место, где остались наши товарищи. Мы захоронили погибших. Среди них Гали Рябининой не было. Не было ее и среди раненых, отправленных в партизанский госпиталь. Девушка исчезла. Остался на санях ее тощий вещмешок с парой запасного белья.

Только через многие годы, собирая материал для этого сборника, я узнала от Екатерины Николаевны Мосиной (Галкиной), что Галя жива и что адрес ее известен Олегу Иванову, сыну нашей партизанской связной.

В ответ на мое письмо Галя подробно рассказала, что с ней произошло в бою за Плюссу.

Отрезанная от своих ураганным огнем гитлеровцев группа партизан была отчетливо видна на снегу. Окружая ее, фашисты вели прицельный огонь из минометов, пулеметов и автоматов. Оставалось одно — пробиться к лесу. Организовав подвижные группы прикрытия с тыла и флангов, командир роты Максимов повел бойцов к опушке. Рядом с ним шел пулеметчик Вася (фамилии его Галя не знала). Когда Вася упал, она бросилась к нему. Ватник на его груди был залит кровью. Галя попыталась взять из рук погибшего бойца пулемет, но у нее не хватило сил сделать это. Руки Васи, казалось, срослись с оружием. Девушка посмотрела вокруг и увидела неподвижно лежащих на снегу партизан. Командир, прихрамывая и стреляя из автомата, шел по полю. «Ранен»,—подумала Галя и в это мгновение ее как бы обожгло огнем.

Очнулась она на опушке леса. Бой затихал. Наступал серый рассвет. Максимов, наклонясь над Галей, пытался расстегнуть ее пальто .

— Сейчас перевяжу тебя,— сказал он.— Я тоже ранен...

Галя вгляделась в его обескровленное лицо.

— А где остальные?..

Командир не успел ответить. Раздалась автоматная очередь. Он упал. Послышалась чужая речь. Галя, стараясь не дышать, лежала неподвижно. Подошли гитлеровцы. Один из них, отодвинув тело Максимова, поднял Галю за воротник пальто и отпустил. «Капут»,— сказал он и громко засмеялся. Фашисты, переговариваясь, ушли. Снег поскрипывал под их сапогами. Стрельба прекратилась. Лишь изредка раздавались короткие автоматные очереди, и опять наступала тишина. «Наверное, кто-то из наших ребят отбивается,—подумала Галя.—Надо что-то делать, двигаться, а то замерзну». Но двигаться не было сил.

Она пролежала под деревом весь тот зимний недолгий, по показавшийся ей очень длинным день, а вечером поползла в глубь леса, волоча раненую ногу. Ей удалось добраться до шоссейной дороги. Здесь, на дороге, и подобрали ее красноармейцы. Они сразу же доставили Галю в медсанбат, где ей без промедления была сделана операция.

— Где же это тебя так, девонька? — спросила Галю медсестра.

— В бою под Плюссой,— сказала она. Разговаривать не было сил. Только в ленинградском госпитале, куда ее привезли, назвала она свое имя и рассказала обо всех подробностях боя, в котором погибло так много бойцов-партизан.

Ныне Галина Васильевна Голикова (Рябинина) живет на Украине, в городе Сторожинце. У нее хорошая семья, любимая работа. И она никогда не забывает о своих боевых товарищах-партизанах, в рядах которых ей довелось сражаться за светлый, счастливый сегодняшний и завтрашний день нашей Родины.



Здравствуй, родной Ленинград!

В ночь с 17 на 18 февраля 1944 года воины Красной Армии и партизаны освободили Плюссу. Из Ленинградского штаба партизанского движения была получена радиограмма. Штаб благодарил партизан, принимавших участие в освобождении этой важной железнодорожной станции и приказывал вывести 2, 6, 9, 11 и 12-ю бригады в Ленинград.

Ликование было великое. Услышав приказ об отправке в Ленинград, бойцы открыли такую стрельбу из автоматов, карабинов и винтовок, что небу стало жарко. Когда же стрельба прекратилась, зазвучали песни и задорные частушки. Девушки и парни выражали свою радость в лихой Пляске под звуки гармошки.

Почти всю ночь продолжалось веселье, а утром началась подготовка к последнему большому маршу. Тяжелое вооружение и большую часть боеприпасов партизаны передали частям Красной Армии, а лошадей и другой скот — колхозам. На несколько подвод мы положили свои отощавшие «сидоры» и запас продуктов на дорогу. Командиры объявили маршрут движения: Плюсса — Луга — Гатчина — Красное Село — Ленинград.

Местом последней нашей стоянки была небольшая деревушка, расположенная в лесу. Затем мы проселками вышли на шоссе. Подходя к Луге, влились в основную колонну партизан. Жители деревень и сел, где мы оста-навливались отдохнуть и подкрепиться горячей пищей, встречали нас необычайно тепло и приветливо.

В Красном Селе наш отряд переночевал в здании школы. Рано утром, сразу же после подъема, А. Н. Бибичев приказал всем партизанам надеть чистое белье, привести себя в порядок.

— Больше остановок не будет,— сказал он.

Мужчины, сняв рубахи, обтирались снегом. Умывались как могли принаряжались в одном из классов девчата. Особенно волновались те, кого в Ленинграде ждали родные, близкие люди. Наш командир то и дело заводил разговор о жене и детях, живших в городе на Неве. Я вспоминала о двоюродной сестре, работавшей на железной дороге, о старшем брате Александре — он служил в военно-воздушных силах КБФ.

Мои раздумья прервала команда на построение. И вот наш отряд вместе со всей колонной партизан па последнем переходе. На Петергофском шоссе мы сразу же увидели встречавших нас ленинградцев. Это были в основном женщины в стеганых фуфайках военного образца и ребятишки. Возле Кировского завода встречавшие стояли по обеим сторонам улицы. Многие из них бросались к колонне, со слезами радости на глазах обнимали партизан.

И, должно быть, не только я в те минуты вспоминала, как там, за линией фронта, восхищались мы мужеством защитников Ленинграда, его граждан — мужчин и женщин, стоявших на своих трудовых постах в условиях тягчайшей блокады.

Среди нас было много ленинградцев, избравших партизанский путь борьбы против немецко-фашистских захватчиков. Но не все они возвращались в свой родной город. Сколько наших ребят и девчат пало в бою только под Плюссой!..

Колонна партизан вышла на площадь у здания Кировского районного Совета, остановилась в строгом строю возле памятника С. М. Кирову. На трибуне мы увидели руководителей партийных и советских органов, Ленинградского штаба партизанского движения, представителей трудящихся города и партизанских бригад.

Митинг прошел в торжественной обстановке. Хорошо помню горячее, взволнованное выступление командира 6-й партизанской бригады В. П. Объедкова. Начал он свою речь словами: «Здравствуй, родной Ленинград!» Кратко напомнив участникам митинга о славных боевых делах народных мстителей, Виктор Павлович заверил Ленинградскую партийную организацию, всех ленинградцев в том, что партизаны готовы выполнить любой приказ великой Советской Родины.

Мы слушали выступления своих боевых товарищей, приветственные речи земляков-ленинградцев, и нам как бы открывалось начало той светлой жизни, о которой каждый из нас мечтал в партизанских лесах.

Нам сияли огни этой жизни, хотя на всех фронтах гремела еще Великая Отечественная война.