Виталий Петлеваный
СЕРДЦЕ-КРЕПОСТЬ

Кузьма Галкин - организатор молодёжного подполья в буковинском городе Хотине. Снимок сделан накануне суда в румынской тюрьме

   ДОМИК НА ЛИПОВАНСКОЙ
   
   Тихая, зеленая и широкая улица Липованская. Почти в конце ее, там, где начинаются колхозные поля, стоит небольшой домик. Его окружают цветочные клумбы и молодой сад. Таких домиков много в Хотине. Почему же именно сюда не зарастает "народная тропа"?
   На белой стене - мраморная доска. Надпись: "В этом доме находилась подпольная комсомольская организация г. Хотина в годы гитлеровской оккупации".
   Все - здесь - и во дворе и в доме - живая история. И дерево, под которым Кузьма Галкин - руководитель подполья - прятал в яме советские книги. И стулья, на которых сидели герои-подпольщики, и цветы - их так любил Кузьма... Вот эта пышная роза посажена им. В углу гармонь. С того времени, как ее в последний раз держал в руках Кузьма, никто не касался клавишей.
   В домике Галкиных всегда многолюдно. К матери Кузьмы, Татьяне Семеновне, к его сестре Марии постоянно наведываются гости, ближние и дальние.
   С портрета на стене смотрит на них умными, проницательными глазами юный герой.
   У Кузьмы Галкина, как и у большинства его друзей по подполью, биография очень простая. Четыре класса начальной школы, работа в сапожной мастерской. И теперь его родные вспоминают те далекие годы, когда любознательный подросток не смел даже мечтать о серьезном образовании. Рядом, за Днестром, была свободная советская земля. Для таких, как он, там открывались средние школы и техникумы, институты и университеты. Но Кузьма мог только посматривать на восток и спрашивать отца: "Когда же нас освободят?"
   Иван Сидорович, в прошлом потомственный русский рабочий, всегда считал, что "под королем" живут они временно, хотя эта "временная жизнь" тянулась уже почти два десятилетия и отнимала у него все здоровье, всю кровь. В тридцатые годы он заболел туберкулезом и с той поры таял на глазах. Лечили отца собранными в лесу травами, воздухом, солнцем. А он нуждался еще в молоке, масле, советах настоящего врача. Вскоре болезнь приковала старика к постели.
   С той поры вести из-за Днестра стали для него единственной отрадой.
   - Как хочется дожить до освобождения! - говорил Иван Сидорович.
   И вся его семья верила: это время придет.
   Каждая газета с выразительным лозунгом на первой странице: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", которую бывшему почтальону тайком приносили друзья, была для него лучшим лекарством. Иван Сидорович читал медленно, размышляя над прочитанным, а закончив статью, утирал рукой потный лоб, говорил: "Вот это дела! Рабочих рук им не хватает. А Россия - это же сто Румыний. Видно, хозяева настоящие..."
   Он звал к себе сыновей - старшего Григория и тогда еще маленького Кузьму, указывал им на газетные строчки длинным, сухим пальцем, наставлял: "Год... один только год подождите. Не придут за год наши братья - марш за Днестр! Не к чему вам, неучам, батраками расти, богачам кланяться. Похороните меня - и марш! Ты, Гриша, первым иди, а Кузя поднимется - и ему туда дорога..."
   ...С мертвым не поговоришь... Но 28 июня 1940 года, когда пришла к ним из-за Днестра Красная Армия, шестнадцатилетний Кузьма бросился к отцовской могиле.
   - Ты слышишь! Мы свободны!
   Никто не помнит, откуда молодежь Липованской улицы раздобыла красный флаг. Быть может, он сохранился в чьем-нибудь доме еще со славных дней Хотинского восстания. Юные хотинцы высоко подняли этот флаг над колонной, что вышла навстречу советским войскам.
   Знаменосцем был Галкин. С того дня знамя так и сохранилось в его семье как драгоценная реликвия.
   Все, о чем мечтал отец, сбылось. Не пришлось бежать за Днестр. В Хотине, как и повсюду на Буковине, открылись украинские школы, на полках библиотек и книжных магазинов появились тысячи книг, изданных на родном языке. Кузьма Галкин поступил в вечернюю среднюю школу. Он говорил друзьям:
   - Получу аттестат зрелости и - в военное училище. Буду лейтенантом!
   
   
   СЕРДЦЕ - НАДЕЖНАЯ КРЕПОСТЬ
   
   Жаркий сентябрьский день. 1941 год... Из окон домов, из садов, из-за заборов доносятся плач женщин, крик перепуганных детей. С Миколой Тамполаром Кузьма встретился на улице. Тот бросился к нему.
   - Кузя, отца фашисты ночью арестовали... На нашей улице в каждом доме кого-нибудь берут.
   Галкин молча стиснул ладонь друга. К ним приближались трое подвыпивших полицаев с чемоданами в руках. Парни хотели укрыться в соседнем дворе, но один из полицаев их остановил.
   - Чего шляетесь? - выкрикнул он. - Приказ читали?
   Кузьма понял, о чем идет речь. После десяти часов выходить на улицу запрещено. Но сейчас ведь нет и девяти.
   - Мы идем домой, - сказал Галкин.
   - Вы пойдете с нами, - полицай поставил чемодан. - Понесете наши вещи.
   Высокий румын, чемодан которого достался Кузьме, увидел порожнюю подводу, как раз остановившуюся возле какого-то дома, обменялся несколькими словами с солдатом-ездовым. Галкин понял: подвода предназначалась для врача и его семьи, живших в этом доме.
   Из дома начали выносить одежду, чемоданы, посуду. Стоявший возле подводы примарь (* Примарь - председатель городской управы (румын.). что-то жадно подсчитывал.
   - Видишь? - прошептал Галкин. - Запомни. На всю жизнь запомни, как пан примарь начинает свою деятельность. Среди бела дня людей грабит.
   Улучив удобный момент, парни бросили чемоданы, скрылись в садах, разбежались в разные стороны.
   ...Приближалась ночь. На фоне обагренного заревом неба хмуро чернели башни старинной крепости. Далеко за Днестром рокотали моторы, бухали тяжелые орудия. Галкин, спрятавшись в крепостном рве, смотрел на восток.
   "Может, попробовать перейти фронт, - подумал Кузьма, прислушиваясь. И тут же отбросил эту мысль. - А дальше что? Все равно в армию не возьмут, ходил же к секретарю райкома комсомола. В добровольцы не записали. Говорят: молод..."
   Раздумывая, что предпринять, Кузьма приметил вблизи какую-то яму. Спрыгнул туда. И минуту спустя выбрался, держа в руке брезентовый чехол с гранатами.
   Не успел он разглядеть находку, как сзади послышался знакомый голос:
   - Кузьма!
   Из кустов выползли двое. Давние друзья-комсомольцы Владимир Манченко и Дмитро Семенчук. Видно, об одном они думали, потому что, как только увидел Володя гранаты, тут же признался:
   - И мы кое-чего подобрали. Может, сгодится, а, Кузя?
   Дмитро Семенчук показал на каменные бастионы.
   - Когда-то эта славянская твердыня и не такое видела. Сагайдачный тут турок громил. Сколько осад выдержала! А теперь фашисты ее с тыла обошли.
   - Тем и взяли, что исподтишка набросились, - ответил ему Галкин. - Но, слышите, бой продолжается. Еще много есть крепостей у Советской страны посильней, чем эта. - Глаза Кузьмы засверкали. - Слушайте, что крестьяне из Атак рассказывали: те красноармейцы, что прикрывали переправу, все погибли. Никто не сдался. Защищались, пока сердце билось...
   - Выходит, сердце сильнее камня. Его не обойдешь, - протянул Манченко задумчиво.
   - А у нас разве не такие сердца! - сказал Кузьма. - Теперь у каждого сердце должно стать крепостью!
   Они разговаривали еще долго, чуть ли не всю ночь. Встреча у старой крепости стала началом больших дел.
   
   
   
    К ПОДВИГУ ГОТОВЫ
   
   Оккупанты свирепствовали по всей Северной Буковине. Тысячи людей были брошены в тюрьмы. Сорок тысяч жителей Черновцев высланы за пределы Буковины как неблагонадежные. Десятки тысяч юношей и девушек отправлены на каторжный труд в Германию.
   Казалось, репрессии должны были ошеломить, запугать население. Но... не получилось.
   Кузьма рассказывал Володе Манченко:
   - В Новоселице, говорят, каждую ночь кто-то листовки расклеивает. Подпольный партийный комитет призывает не выполнять приказы оккупантов, подниматься на всенародную борьбу.
   Об этом Галкин сегодня услышал на рынке. Володя тоже поделился новостями:
   - А я слышал, в Черновцах фашистский флаг сорвали. С городской управы.
   - Пора и нам, - сделал вывод Кузьма.
   В тот же вечер он собрал у себя единомышленников.
   Их было пятеро: Галкин, Манченко, Салтанчук, Семенчук, Непомнящий.
   Дмитро Семенчук говорил о своем селе Атаки. Там у него есть надежный товарищ Михайло Фостий. Ему удалось устроиться писарем в примарию. Он будет информировать о всех приказах, получаемых из Хотина и Черновцев...
   - Хорошо задумано, - согласился Галкин. И поинтересовался, не сможет ли Фостий отпечатать в примарии десяток листовок.
   - У Фостия свой "ундервуд", - утвердительно кивнул Семенчук. - В лесу после боя подобрал...
   Манченко спросил, есть ли у ребят оружие. Оказалось, есть. Володя сказал:
   - Организация будет пополняться. Об этом забывать нельзя. В лесу и в ярках над Днестром, везде, где шли бои, можно найти винтовки, патроны... Я связался с раненым командиром, скрывающимся в Хотине. Будем называть его товарищ Андрей. Он нам поможет...
   - Мы, комсомольцы, - продолжал Кузьма, - должны сделать жизнь в Хотине невыносимой для гестаповцев и их прислужников. Что для этого нужно?
   Он уже продумал. В ближайшие месяцы сжечь спиртозавод, взорвать румынские казармы, поджечь скирды пшеницы, отобранные у крестьян для гитлеровской армии. И непременно уничтожить шефа сигуранцы Смиду, подлого палача, который уже принес немало горя хотинцам.
   
   
    
    СМИДУ ОБЕСПОКОЕН...
   
   Шеф хотинской сигуранцы Смиду ждал гостя. Из Черновцев ему позвонили: ответственный сотрудник гестапо выезжает в Хотин. Инспекция.
   Пусть в сигуранце Хотина нет ни одного немца. Смиду знает, что большинство приказов и директив, которые ему приходится исполнять, исходят от гестапо. Оно стало всевидящим на оккупированной румынами территории. И теперь, когда в Хотине, где хозяйничает Смиду, возникли неприятности, сюда направляют какого-то обер-лейтенанта Берга.
   Такому гостю не порадуешься. Тем более что в последние дни в городе обнаружено больше трехсот коммунистических прокламаций. Во многих грозились ему, Смиду. Внизу стояла непонятная подпись "ШПО".
   В тот вечер, когда Смиду во всех людных местах развешал свой приказ, обещая щедрое денежное вознаграждение тому, кто поможет разыскать таинственное "ШПО", в центре города, возле витрины административной палаты, сорвали портреты Антонеску и короля Михая.
   Наутро об этом знал весь город. А вскоре к дому Смиду подкатила легковая машина с закамуфлированным верхом. Из машины вышел долговязый немец в штатском. Показал удостоверение - и Смиду тотчас по-военному отрапортовал:
   - Комиссар хотинской сигуранцы майор Смиду.
   - Пожалуйста, без шума, - лицо гестаповца выражало брезгливость. - Мой визит неофици- альный.
   Через несколько минут хозяин и гость уже вели конфеденциальный разговор. Они уселись в кресла друг против друга, закурили.
   - Я должен коротко ввести вас, господин обер-лейтенант, в курс наших дел, - почтительно начал Смиду.
   - Они у вас весьма скверные, - ехидно заметил гестаповец.
   - Эта земля насквозь пропитана коммунизмом...
   - Примерно то же утверждают сами коммунисты, - как бы между прочим вставил гестаповец.
   Смиду растерялся.
   - Извините, я хотел сказать, что Хотин издавна отличается повышенной активностью коммунистических элементов. Вы вспомните хотя бы Хотинское восстание 1919 года... Нам всегда здесь хватало работы.
   - Это не новость, - перебил его гестаповец. - Однако, майор, у вас никогда не было таких прекрасных условий. Что вам теперь мешает истребить подозрительный контингент?
   Гестаповец стиснул в костлявом кулаке спичечный коробок так, что он треснул.
   - Позор! У вас под носом печатают листовки, оклеивают ими стены государственных учреждений. А что стряслось с портретом вашего фюрера Антонеску? Да вы соображаете, что вас ожидает, если об этом дознаются в Бухаресте?
   - Но мы ведь делаем все возможное. Позвольте, я цифры могу назвать...
   - Знаю. Сто или двести повешенных, столько же расстрелянных евреев. Да? Этим вы хотели похвастаться?
   - Больше...
   - Не имеет значения. Мертвых подсчитывают на том свете. Нас интересуют живые. Сколько осталось живых, способных нам повредить? Мы завоевываем мир, а это миллиарды людей. Выбор большой. Мы можем позволить себе оставлять в живых лишь тех, кто нам полезен...
   В конце концов Смиду вынужден был сознаться, что сделано пока мало. Теперь он понял, чего от него ждут. Пусть гестапо не беспокоится. Смиду еще всех удивит...
   Прошло несколько дней. И вот в центре города появилось объявление, набранное огромными черными буквами: "Коммунистическая банда ликвидирована. Органами сигуранцы задержан участник подпольной коммунистической организации, который, как выяснилось, был принужден к подобной деятельности советскими агентами. Но чувство любви к своей родине, великой Румынии, никогда не оставляло этого гражданина, и потому в момент ареста он честно признал свою вину. В результате проведенной операции хотинской сигуранце удалось обнаружить на одной из конспиративных квартир и в стычке уничтожить всех членов руководства подпольной организации. Патриоту, который нашел в себе силы преодолеть страх перед секретными советскими органами и доказал свою преданность королю, дана возможность выехать в другой город, где ему будут созданы все условия для спокойной жизни.
   Каждый, кому дорога жизнь и семья, кто хочет обеспечить свое будущее, если он каким-либо способом сотрудничал с остатками подпольной банды, должен поступить так же, как вышеуказанный патриот. Мы гарантируем ему безопасность, квартиру и работу в другом городе, по его выбору, а также плату за переданные сигуранце сведения..."
   Кузьма Галкин читал объявление и в то же время наблюдал за поведением собравшихся у афишки людей. Вот женщина с ребенком на руках чуть слышно прошептала: "Продажная душа". Вот крестьянин в высокой смушковой шапке, выгоревшей на солнце, сказал другому, младшему: "Брехня. В нашем селе тоже нескольких расстреляли. А листовки опять появились".
   Галкин побежал в мастерскую. На полпути его нагнал Микола Салтанчук.
   - Читал?
   - Уже ответ готовлю. Сегодня непременно нужно отпечатать новую листовку. Народ должен знать правду. Устрой мне встречу с Фостием в обеденный перерыв...
   Но вместо Фостия пришел незнакомый парень. Он назвал пароль и, когда Кузьма отозвался, как было условлено, объяснил:
   - Михаила неожиданно вызвал примарь.
   - А ты... Ты давно знаком с Фостием? - присматриваясь к незнакомцу, спросил Галкин.
   - Давно. Разве он вам не говорил? - В голосе парня послышалась обида. Он понял, что Галкин ему не доверяет, назвал свое имя.
   - Кажется, я тебя немного знаю, - подтвердил Кузьма. - Это же вы с Михаилом три ночи подряд... Да ты лучше сам скажи. Что вы, например, в среду делали?
   Парень ответил не без гордости:
   - Известно что! Оружие в крепость переносили. И в среду, и в пятницу, и в субботу...
   - Ага, - Галкин убедился: перед ним один из надежнейших помощников Фостия. - Ладно. Вот тебе текст новой листовки. Спрячь получше. А если нарвешься, уничтожь.
   Галкин рассказал Салтанчуку о комсомольце из группы Фостия.
   - О нем я слышал, - ответил Салтанчук. - Отец с советскими войсками отступил... И все же, Кузя, нам нужно быть очень осторожными. Помнишь, как товарищ Андрей нас предупреждал?
   - Конечно. Нельзя к нашему делу привлекать непроверенных людей.
   
   
   
    "МАНИФЕСТАЦИЯ"
   
   Александр Галиц принес Кузьме свежий номер издаваемой оккупантами газеты "Буковина". Вся первая страница посвящалась боям за Одессу. Фронтовые корреспонденты описывали, как победоносно, метр за метром, продвигается к одесским окраинам армия Антонеску. "Храбрые солдаты короля идут с мудрым паролем маршала и правителя государства на устах: "(Кто владеет Одессой, тот владеет Черным морем". Южный портовый город, - писала газета, - красотой может поспорить с Парижем, а значением - с Нью-Йорком. Англичане спрашивают нас по радио: "Что вы ищете за Днестром и в Одессе, это же чужая земля!" На это мы отвечаем словами нашего маршала: "Мы ищем то же самое, что искали англичане, захватывая африканские колонии. С той лишь разницей, что Англия - полудикарская страна, которую интересуют только жратва и рабы".
   Газета сообщала, что весть об успешной реализации "займа воссоединения", выпущенного королем, "вызвала энтузиазм в войсках". "Капрал Чикулени отдал свои собственные вещи - трое часов и двадцать семь золотых коронок, сказав: "Мы дети короля Михая и нашего великого маршала. Мы знаем, что цель наша святая, и сам бог помогает нам очищать землю от греха. Узнав, что король Михай пожертвовал на войну миллион лей из своих сбережений и столько же дала королева - мать Елена, мы стали драться в десять раз яростнее и захватили десять населенных пунктов, жители которых были нами истреблены".
   Кузьма, просмотрев еще несколько статеек, спросил Галица:
   - И все новости?
   - К сожалению, не все. Этот номер немного устарел. Войска Антонеску взяли Одессу...
   Заметив, что Кузьма ему не верит, Галиц продолжал:
   - Я слышал это от нескольких офицеров. Они пьянствовали в ресторане. Говорят, восемнадцатого октября состоится торжественная манифестация.
   - И у нас в Хотине?
   - Во всех городах.
   Кузьма немного подумал.
   - Мы тоже этот день отметим. - И после короткой паузы: - Вам с Осиновым еще не надоел ресторан?
   - Спрашиваешь! Всяким мерзавцам прислуживать. Кто, кроме них, теперь в ресторан ходит?
   Кузьма положил Галицу руку на плечо.
   - Потерпи, Сашко. Вы нам нужны именно на этом посту, в ресторане. Никто не приносит нам такой богатой информации...
   Друзья разошлись. Кузьма свернул в чей-то двор, оказался на соседней улице и уже оттуда направился домой. Вскоре он уже склонился над листком бумаги.
   "Товарищи, друзья! - писал Кузьма. - В ужасное время, когда ежечасно умирают десятки тысяч, когда кровь течет рекой на фронте и в тылу, Ион Антонеску, этот ненасытный хищник и предатель румынского народа, хочет выгнать вас на "праздничную манифестацию" и тем самым доказать, что его политика братоубийственной войны находит ваше одобрение. Ложь! Ни один честный румын, молдаванин, украинец не выйдет на позорище! Одесса - -не победа Румынии, а черное пятно на ее совести.
   Румынским трудящимся не нужны чужие земли, города. Тысячи румынских солдат умирают за интересы авантюристов, наймитов мирового капитала - Гитлера и Антонеску".
   Скрипнула дверь. Кузьма быстро свернул бумагу, спрятал за икону. На пороге появилась старшая сестра Мария.
   - Тебе привет от Андрея, - сказала она.-Он передавал через Семенчука, что скучает и ждет.
   Мария не сразу включилась в подпольную работу. Первое время Кузьма скрывал, зачем приходят к нему товарищи. Потом совещания и встречи участились - понадобилась помощь сестры. Вначале малая. Посидеть с соседними девчатами у ворот или пройтись с ними по улице, примечая, нет ли поблизости кого подозрительного. Иногда Мария по поручению Кузьмы ходила к его друзьям. Всякий раз для этого находился предлог: то Кузьма просил отнести десяток папирос, то передавал, что гармонь расклеилась и ему нужен материал для ремонта. Или долг возвращал, пять-десять лей. Никогда Мария не намекала брату, что догадывается об ином, потайном смысле его таких обычных на первый взгляд просьб, и, вероятно, именно сдержанностью, осторожностью она и доказала свое право на участие в подпольной борьбе.
   ...Кузьма просидел за столом до поздней ночи. Уже и мать легла, и сестра в соседней комнате погасила лампу, а он все писал. Не получался конец листовки. "Хорошо, что сегодня меня вызывает товарищ Андрей, - подумал Галкин. - Он поможет".
   Одному ему известными тропками, через чужие сады и дворы пробирался Кузьма на противоположную окраину Хотина. Наконец подошел к низенькой, невзрачной хатенке, перелез через плетень в том месте, где росли тенистые деревья, и исчез, словно растаял в темноте.
   Спустя минуту он уже стоял перед товарищем Андреем.
   В спецовке, пропахшей бензином, в темном картузе с козырьком румынского фасона, товарищ Андрей походил на обычного местного рабочего. Вряд ли кто-нибудь из друзей Галкина, которым довелось несколько месяцев назад переносить сюда раненого командира-танкиста, смог бы узнать его теперь. Андрей успел подлечиться, почти не хромал.
   - Ходят слухи: пала Одесса, - сразу же поделился Кузьма своей тревогой.
   - Потому, дружок, я тебя и позвал. Присаживайся. Одесса действительно пала. Но под ее стенами полегли десятки тысяч фашистов.
   Андрей чуть вывернул фитиль лампы и внимательно перечитал написанный Кузьмой текст листовки.
   - Крепко. Давай-ка попробуем вместе закончить листовку. Пиши: "Румынией теперь правят гестапо и предатель Антонеску... Нефть и хлеб - все идет армии Гитлера. Цвет румынского народа гибнет на полях войны, тюрьмы и концентрационные лагеря в стране за Днестром переполнены патриотами, осмелившимися поднять честный голос протеста против фашистской "свободы".
   Но отпор народа нарастает.
   Найди, товарищ, и ты в себе силы сказать своей совести: я не раб и не наймит, я не пойду на позорище, называемое "манифестацией", я не буду поддерживать Антонеску, потому что он палач и людоед, проклятый народом!"
   - Вот еще что нужно добавить: "Никакого празднества! Никакой "манифестации"!"-заметил Кузьма.
   Андрей согласился.
   - Но отметить 18 октября нужно. Как - мы с тобой сейчас сообразим...
   В ночь под восемнадцатое почтальоны Хотина разносили голубые конверты со штампами примарии. В конвертах оказались листовки, подписанные "шпо".
   По телефону был передан приказ: "Всем квартальным, полицейским патрулям ровно в двенадцать прибыть в сад агрошколы, на западной окраине города, имея при себе оружие и фонари". Приказ передали с квартиры начальника полиции басом, очень похожим на бас начальника.
   Большинство полицейских, узнав о приказе, сразу же разбрелись по пивным и буфетным, ожидая, что ночью придется "поработать". Квартальный, под надзором которого находилась главная улица Хотина - Штефан чел Маре, уже к одиннадцати часам бил бутылки в буфете и кричал, что "всем врагам маршала сегодня будет каюк".
   Пока полицаи собирались в назначенное место, на хотинских улицах появились Галкин, Манченко, Непомнящий, Салтанчук... И там, где они проходили, на стенах, на столбах и заборах оставались листовки, карикатуры, короткие, но выразительные лозунги: "Смерть Антонеску!", "Да здравствует Красная Армия!" В одном месте даже успели написать метровыми буквами: "Гитлер и Антонеску - палачи. Их обоих ждет один конец - петля".
   Днем 18 октября конные и пешие полицаи, почтальоны, дворники стучали в окна и двери, созывая народ на "манифестацию". Два часа подряд - с десяти до двенадцати - на безлюдной площади напротив примарии играл духовой оркестр.
   По одному, по двое, опустив глаза, брели те, кого полицаям удалось выгнать на празднество.
   "Манифестация" провалилась.
   В довершение всего в тот же день неожиданно прервалась телефонная связь с Черновцами. Об этом позаботились Иван Чоботар и Михайло Фостий.
   
   
    ЗАРЕВО НАД ХОТИНОМ
   
   Приближалась 24-я годовщина Октября. Комсомольский штаб разработал подробный план празднования. В подготовке к нему приняли участие все члены организации.
   Вырезали красные флажки, выписывали буквы лозунгов, выискивали в книгах и журналах, которые в свое время были перенесены из школьной библиотеки на чердак, портреты вождей партии и правительства.
   Рано утром в разных концах города раздались тревожные свистки. Стражи порядка разгоняли людей, которые собирались группками у портретов и лозунгов, прикрепленных к стенам домов. В самом центре, на улице Штефан чел Маре, напротив городского парка, бились на ветру красные флажки.
   Полицай, прозванный Бараном, остановился у столба, на верхушке которого реял большой алый стяг. Что с ним делать? Взбираться на столб - боязно, говорят, заминирован. Отборно ругаясь, Баран стал выкликать добровольцев.
   - Эй, голодранцы, кто хочет забогатеть? Господин комиссар заплатит тому, кто сорвет эту тряпку!
   Какой-то лысый чиновник, выслуживаясь перед Бараном, предложил перебить древко пулями. Сбежались полицаи, по знаку Барана дали залп. Это вызвало общий переполох. И те, кто мирно сидел дома, услышав выстрелы, выбежали на улицы.
   Наконец простреленное во многих местах полотнище упало на землю. Его отнесли в сигуранцу. Над ним еще долго потом колдовали гестаповцы, пытаясь дознаться: чьи руки шили флаг, кто вознес его над городом в ту ноябрьскую ночь.
   А подпольщики тем временем сходились к хотинской крепости. Грот, выбранный для собрания, был узенький и низкий, забраться сюда мог только тот, кто знал здесь каждый камешек. Когда все сошлись, Кузьма Галкин открыл собрание.
   - Слово для доклада о двадцать четвертой годовщине Октября предоставляется члену комсомольского комитета Владимиру Манченко...
   Удивилась бы Володина мать Вера Александровна, удивился бы и секретарь райкома Белый, который в феврале сорок первого года сказал о Манченко на заседании бюро: приема в комсомол заслуживает, но политически подкован слабо... Ох, как удивились бы они, доведись им услышать короткую страстную речь, произнесенную среди развалин старой крепости!
   ...Хотин - только точка на карте нового, советского мира. А они, юные подпольщики, дети труда, только малюсенькая капелька в океане сил, которые поднялись против Гитлера и его приспешников - всевозможных антонеску, хорти, муссолини. Такими каплями переполняется океан, все выше вздымает волны. Придет день - скоро придет, и они смоют и Гитлера, и Антонеску, и весь их "новый поря- док".
   - Стоит крепость Октября - столица Москва, - заканчивал Манченко. - И будет стоять, пока светит солнце! Там, в Москве, Коммунистическая партия собирает силы, готовит новые полки!
   Он смолк. Знакомые с детства слова "Интерна- ционала" зазвучали как клятва:
   Чуешь, сурми заграли, Час розплаты настав...
   А потом... Среди ночи три неясные фигуры появились около дома шефа сигуранцы. Это были Галкин, Манченко и Салтанчук.
   Галкин подполз к калитке, нащупал скобу. Мгновенно привязал к ней бечевку, другой конец которой держал Манченко. Володя быстро приладил мину, Салтанчук вставил запал.
   Было рассчитано: Смиду только откроет калитку, и мина взорвется под его ногами.
   Три фигуры исчезли так же быстро и незаметно, как и появились.
   Однако покушение не удалось. Горничная Смиду еще до возвращения хозяина вышла из дому и в темноте напоролась на мину.
   Зато шеф сигуранцы ни в эту ночь, ни в следую- щие не знал покоя. Дома он даже не ложился спать, оставаясь до утра в своем кабинете, под усиленной охраной. В Черновцы был отправлен рапорт: Смиду хлопотал о переводе.
   Через несколько дней, 21 ноября, над Хотином заполыхало зарево.
   Операцию по уничтожению воинских складов подготовил и осуществил Александр Непомнящий. Помогали ему Галиц и Герасимов.
   Они давно изучали "свой" объект, разведали все подходы к казармам и складам. Непомнящий знал расположение постов, смены часовых.
   Ночь выдалась как на заказ. Вьюга слепила, заметала следы. Подпольщики залегли в снегу в нескольких шагах от часового. По сигналу Непомнящего втроем набросились на солдата, тотчас его связали. Выхватив бутылки с горючим, комсомольцы побежали вдоль стены. Брошенная Александром бутылка влетела в оконце под крышей. Вторая разбилась около порога. Языки пламени лизнули сухое дерево.
   Послышались частые выстрелы. Трудно было понять, что это: то ли огонь добрался до ящиков с патронами, то ли перепуганная охрана суматошно палит во тьму.
   И вдруг страшной силы взрыв потряс воздух. Это взлетел пороховой погреб.
   
   
   
    СИГУРАНЦА ВЫНЮХИВАЕТ...
   
   О боях под Москвой членов организации регулярно информировал радист штаба Дмитро Семенчук. Галкин ежедневно получал от него сводки Информбюро. Ночью их размножали на машинке, а наутро жители Хотина узнавали, что Красная Армия на многих участках фронта наносит врагу тяжелые удары. Свои листовки подпольщики доставляли и в другие города и села Буковины, распространяли на железнодорожных станциях.
   Товарищ Андрей, связь с которым постоянно поддерживали Кузьма и Володя Манченко, посоветовал комсомольцам создать в подполье постоянную политшколу, изучать историю партии и комсомола. Как-то он передал Галкину Устав ВЛКСМ.
   - Не все у вас даже читали этот документ, - сказал Андрей. - А в условиях подполья он приобретает особое значение. Устав напоминает комсомольцам об их обязанностях перед Родиной...
   Галкин сразу же взялся за работу. В первую очередь Устав изучали в штабе. Потом каждый из пятерки собирал свою группу...
   В последнее время Смиду усиленно вынюхивал след подполья. Среди городской молодежи производились аресты. Активность полицейских ищеек вынудила руководителей подполья отказаться на какое-то время от квартиры на Липованской улице. Собирались теперь всякий раз на новом месте.
   Вдруг исчез товарищ Андрей. Его хозяйка сказала Володе Манченко, что квартирант поехал "на хутора".
   На следующий день Андрей неожиданно нагнал Володю в центре города. Они шли рядом, будто незнакомые, успели обменяться лишь несколькими словами.
   Вот что Манченко смог доложить штабу.
   - За товарищем Андреем сигуранца установила надзор. Поселился Андрей в Каменном Яру. Потребуется, он сам установит с нами связь.
   На том же заседании назвали несколько новых имен - тех, кого члены штаба привлекли к выполнению отдельных заданий. Кузьма порекомендовал принять в организацию свою сестру Марию. Не вызвал возражений и прием сестры Саши Герасимова - Любы.
   - А как дела в Атаках? - спросил Манченко у Семенчука.
   - Мне помогает учитель Андрей Михайлович. Это надежный человек. Он знает пока меня одного. Андрей Михайлович заслуживает доверия.
   - А Михайло Билецкий? Это он передал штабу винтовки? - спросил Кузьма.
   - Да. Он прятал их несколько месяцев, пока не познакомился с Осиповым. И тогда передал нам...
   - Что ж, это серьезный аргумент... - но в голосе Кузьмы не было уверенности. Недолюбливал он Билецкого, а за что - не поймешь. То ли за то, что чересчур пространно разглагольствовал о своей преданности, то ли за неприятную привычку заглядывать в глаза собеседнику, вымогать одобрение.
   Недавно в лесу нашли полевую радиостанцию. Семенчуку поручили поскорее отремонтировать ее. Она понадобится весной. Быть может, удастся связаться с партизанскими отрядами, действующими на Подолии, Винничине, Житомирщине.
   После того как из сводок Информбюро хотинские комсомольцы узнали о боевых действиях партизан, они начали мечтать о рейде за Днестр, в один из партизанских краев Украины. Вот где удастся развернуться!
   Но это будущее. А пока продолжалась учеба, печатались и распространялись листовки, шла подготовка к первомайским праздникам.
   
   
    ФЛАГ НАД ГОРОДОМ
   
   В теплый солнечный день Галкин принес из тайника красный флаг. Это был тот самый флаг, с которым мальчишки Липованской улицы в июне 40-го года пошли встречать армию-освободительницу.
   Кузьма развернул его на постели, нежно расправил морщинки, посмотрел на Марию.
   - Нужно вышить серп и молот. Сумеешь?
   Мария обрадовалась.
   - Конечно!
   За флагом пришел Александр Непомнящий. Кузьма старательно свернул полотнище.
   - Поднимешь над нашей школой. Это самый высокий дом в центре.
   - Есть поднять над школой, - улыбаясь, ответил Непомнящий.
   Когда Александр взобрался на крышу, где-то высоко-высоко послышался гул моторов. И сразу возле казарм завыла сирена. У Днестра загрохотали зенитки. Слушая рокот приближающихся советских самолетов, Александр с особенной силой ощутил, какое это счастье - быть бойцом великой армии, ведущей священную войну. Пусть даже тебе приходится бороться в Хотине, во вражеском тылу...
   Били зенитки, пунктиры трассирующих пуль прошивали небо. Бомбардировщики шли на запад, не меняя курса. Словно приветствуя их, Александр поднял над крышей флаг, на котором блистали золотом серп и молот.
   Флаг над школой развевался до самого вечера. Его сняли лишь тогда, когда в Хотин прибыла специальная команда немецких минеров.
   Как же кусал себе локти Смиду, когда гитлеровский сержант бросил ему с презрением:
   - А мины не настоящие. Это же обычные жестянки из-под консервов, вымазанные зеленой кра- ской.
   
   
   
    ЗА РОДИНУ И УМЕРЕТЬ НЕ СТРАШНО
   
   Они готовились к новым, еще более смелым операциям, когда случилось несчастье. 6 августа полная вооруженных полицаев машина остановилась возле хаты Дмитро Семенчука. В то же самое время другие наряды гестаповцев и полицаев окружили дома Кузьмы Галкина, Владимира Манченко, Александра Непомнящего, Миколы Салтанчука.
   Аресты продолжались десять дней. Десять дней агенты сигуранцы рыскали по Хотину и его окрестностям. Один за другим были арестованы все участники подпольной комсомольской организации. Продал подпольщиков Михайло Билецкий. За двадцать тысяч лей...
   В хотинской сигуранце, а потом в черновицкой тюрьме подпольщики переносили нестерпимые муки. Их били сплетенными из металлической проволоки батогами, подвешивали за ноги к потолку, ломали пальцы, загоняли под ногти раскаленные иголки. Но никто не изменил своей клятве, никто не покаялся.
   Дело молодых коммунистов Хотина рассматривал военный трибунал.
   Их судьба была предрешена в канцелярии Антонеску, В письме министерства внутренних дел Румынии, адресованном черновицкому инспекторату полиции, говорилось: "Господин маршал Антонеску постановил, чтобы украинцы-коммунисты Кузьма Галкин, Манченко Владимир и другие, арестованные в Хотине, были осуждены через 10 дней (включая формальности, возможные просьбы о помиловании) и чтобы к ним была применена высшая мера наказания".
   Судьи военного трибунала послушно выполнили приказ своего шефа. Пять членов штаба были приговорены к расстрелу; на вечную каторгу попали Владимир Звенигородский, Иван Чоботар, Александр Герасимов, Алексей Бондарчук, Микола Тамполар, Михайло Фостий и Александр Галиц. К различным срокам заключения приговорили Юхима Решетника, Ивана Трофу, Антипа Осипова.
   Жителям Черновцев никогда не забыть тот день, когда хотинцев вели из зала заседаний трибунала в тюрьму. Ничто не сломило молодых патриотов - ни страшные пытки, ни жестокий приговор.
   Галкин и Манченко, которые шли впереди, запели "Интернационал". Его сразу же подхватили все пятнадцать героев.
   Смело пошли они на смерть, на каторгу, в казематы фашистских тюрем.
   Вот строки из письма Кузьмы Галкина, которое он сумел передать сестре Марии перед казнью:
   "...А маме скажи, пусть не плачет. Мне не страшно умирать за свой народ, за свою любимую Родину. Пусть мама не грустит... Я не боюсь, что меня расстреляют, - за правду умирать не страшно. Прощайте. Ваш сын и брат Кузьма".
   
    Перевод с украинского М. Кривенченко