Просмотрев заявки блоковых, мы распределили работу, положили в ящик нужный инструмент и отправились в блоки.

С виду все было спокойно, но нервы наши постоянно были в напряжении, потому что никто не был застрахован от жестокости эсэсовцев. Опасность грозила нам на каждом шагу, или же мы становились свидетелями страшных издевательств фашистских садистов над кем-нибудь из заключенных.

Мы научились чутко улавливать все звуки, «видеть затылком». «Шестое чувство» обострялось в лагере так же, как и на воле при выполнении конспиративных поручений для КПГ. Там это было одним из правил нелегальной работы.

Когда мы подходили к девятому блоку, увидели дым, идущий не из трубы.

Я сказала:

— Ведь это же опасно! Если подует ветер, барак сгорит за десять минут, спасутся лишь единицы.

С лета 1943 года в девятом блоке находились больные. В него помещали узниц, которые по понятиям врачей-эсэсовцев были не опасно больными. Ни медикаментов, ни перевязочного материала там не было. Но больным не нужно было выстаивать многочасовых аппелей на ветру, под дождем и снегом. На три — пять дней они получали освобождение от работы, и уже это было великим благом.

Порой нам удавалось достать направление — «бетткарту» в этот блок для своей ослабевшей подруги, чтобы поддержать ее угасавшие силы. Иногда мы использовали «лигеблок» (Лигеблок - блок для больных) для тех, кому грозила опасность и кто должен был хоть на время исчезнуть из поля зрения СС.

Чтобы предотвратить несчастье — не дать сгореть бараку, нужно было действовать быстро, и мы побежали в блок.

Дневное помещение было заставлено кроватями. Вокруг горячей печки сгрудились больные. На потолке никаких признаков пожара не было видно.

Тихо, чтобы не вызвать паники, я объяснила блоковой всю серьезность положения. Из блока быстро вынесли и поставили друг на друга три стола. Теперь я могла взобраться на крышу.

Лидия тем временем принесла со склада пику, топора она не получила. Приготовили ведра с водой, и я пикой ударила в то место, откуда шел дым. Из отверстия моментально вырвались языки пламени, но мои помощницы вылили туда воду и сбили пламя. Оказалось, тлело в перекрытии. Мы быстро залили это место и убрали обуглившиеся доски. Опасность пожара была устранена.

Блоковую я попросила сообщить о пожаре в канцелярию, чтобы привели в порядок крышу.

Через несколько дней меня вызвал к себе эсэсовец Шенк, начальник крематория и пожарной охраны в лагере. Спросил, откуда я знала, что барак мог быстро сгореть.

— Мы, слесарная команда, должны ликвидировать все повреждения и опасные ситуации в лагере. Мой отец был хорошим ремесленником, от него я научилась и этому.— И не удержалась, чтобы не добавить:

— Труба была изолирована не по инструкции. Железная труба в деревянном перекрытии! Обязательно должно было загореться!

На лбу Шенка угрожающе вздулись вены. Он хотел что-то возразить, но промолчал и лишь резко мотнул головой, давая понять, что я могу идти.

Мое критическое замечание было рискованным, но зато я спасла блоковую от обвинения в халатности (недосмотрела, что печь слишком сильно натоплена) и от сурового наказания.