Однажды нас вызвали в штрафблок — там испортился водопровод.

Если жизнь в лагере уже сама по себе была мучением, то в штрафблоке она была сущим адом. Сюда попадали узницы, которых хотели подвергнуть особо тяжелому наказанию. Помещали сюда и тех, кто оказывался в лагере вторично. Их посылали на самые тяжелые работы. Их рабочий день был еще длиннее, а дневной рацион — еще скуднее, чем у остальных заключенных. Даже в свободное время они не имели права покидать блок. Самые жестокие надзирательницы устанавливали здесь режим террора.

Безмерное тщеславие, связанное с такими отвратительными чертами характера, как мстительность и жестокость, отличали этих СС-надзирательниц, которые старались не уступить в садизме эсэсовцам-мужчинам. Фанатичные нацистки, они не считали заключенных концлагеря за людей и, обладая примитивным мышлением и низким уровнем развития, чувствуя моральное и интеллектуальное превосходство политических узниц, преследовали их с особой яростью.

В этом блоке было особенно много морально опустившихся асоциальных. Они не имели представления, что такое взаимопомощь. Здесь нередки были воровство и драки заключенных. Некоторые старались, подслушивая, подсматривая и наушничая, приобрести расположение СС-надзирательницы. И даже в этих условиях коммунистки никогда не изменяли ни себе, ни своим убеждениям.

Когда мы подходили к штрафблоку, в лагерь строем с работы возвращались штрафники. Они как раз кончили петь солдатскую песню, утвержденную лагерным начальством: «На лугу цветет цветочек...». Шаркая деревянными колодками, они едва переставляли ноги от усталости и изнеможения. СС-надзирательницы не терпели никаких передышек и подгоняли узниц собаками. Целый день без отдыха они были заняты на тяжелых земляных работах, валили деревья, пилили и перевозили их. Лица женщин, и руки и ноги были покрыты ссадинами и царапинами. Двое заключенных вели под руки заболевшую или обессилевшую, которая не могла передвигаться без посторонней помощи. Остальные несли на плечах лопаты, пилы, грабли другие инструменты.

Перед складом они остановились. Староста колонн собрала и сдала по счету инструменты. Женщины строем двинулись к штрафблоку. СС-надзирательница Леман открыла железные ворота, и все заключенные штрафблока сразу же выстроились на аппель.

От остальных бараков штрафблок был отгорожен высоким и прочным забором из колючей проволоки. Окна бараке напротив, выходившие на штрафблок, были забиты досками, так же как и окна на противоположной сторон штрафблока. Таким образом, штрафники были совершенно изолированы от остальных заключенных. У них и аппель проводился отдельно от общелагерного.

Мы ждали у железных ворот. Как только Леман впустила нас, мы принялись за работу в умывальной.

Уже под конец мы услышали в дневном помещении страшный грохот и крики, перемежающиеся пронзительным визгом Леман, которая осыпала заключенных градом самых грязных ругательств. Мы не решались выйти из умывальной, но ведь Леман должна была нас выпустить. Нам надоело ждать. И хотя шум все еще продолжался, мы открыли дверь и замерли на пороге. Толстой дубинкой Леман избивала всех, кто был в помещении, не разбирая, кого и по чему она била. Столы и табуретки были опрокинуты. Женщины пытались укрыться за ними. У одной было залито кровью лицо, другая держалась за голову. Леман, пылая яростью, все опускала и опускала свою дубинку на беззащитных. Ее лицо было искажено нечеловеческой, звериной злобой. Но зверь нападает на более слабое животное, повинуясь инстинкту, стремясь добыть себе пищу. А Леман мучила из садистского желания мучить.

Неожиданно она заметила нас, стоявших в дверях, и прервала свое злодеяние. Словно ничего не случилось, повернувшись к нам, совершенно спокойно сказала:

— Вас выпустить? Мне тоже пора, меня ждет ребенок.

Я приказала себе: «Сохраняй спокойствие и ничем не выдавай своего отвращения, ведь дубинка все еще у нее в руках. Она может поднять ее и на нас и прежде всего на советских девушек». Поэтому я поспешно произнесла:

— Да, пожалуйста, фрау ауфзеерин. (* Надзирательница.)

Вместе с нами она вышла из барака, повесив дубинку на гвоздь за дверью. До следующей экзекуции. Открывая ворота, торжествуя, сказала:

— Я хорошо проучила этих скотов.

Леман уже скрылась из виду, а Мария с Лидией в немом ужасе смотрели на меня. Им, да и мне, трудно было понять, как низко могла пасть женщина, она же мать... Может быть, вспомнив о ребенке, она хотела показать нам свою «человечность»? Но как могут в женщине уживаться такие чувства, как материнская любовь и зверская жестокость по отношению к другим, тоже женщинам?

Леман добровольно пошла в эсэсовки. Ее и ей подобных, кто, не размышляя, приняли фашизм, гитлеровцы использовали для поддержания своей власти.

Одной из тех коммунисток, которой, как «политически неисправимой», пришлось провести два года в штрафблоке, была Эрика Вухман. Ее муж, Альберт Вухмаи, в течение многих лет депутат рейхстага от КПГ, находился тогда в концлагере Заксенхаузен. Был членом подпольного партайного комитета. Эрика была убежденной коммунисткой, человеком, сохранявшим удивительное спокойствие. Вскоре после перевода Эрики в штрафблок ее назначили там блоковой. Тогда-то я с ней и познакомилась.

Однажды я спросила Эрику, как она справляется с асоциальными. Она ответила:

— И у этих женщин нужно воспитывать умение жить в коллективе, ведь в каждой из них есть что-то хорошее. На одной половине блока Эрика поселила политических, на другой — тех, у кого были черные и зеленые винкели. Если там возникали ссоры и драки, Эрика старалась спокойно уладить конфликт и тем уберечь их от дубинки Леман. И это ей удавалось. Ее авторитет был так высок, что даже эти опустившиеся женщины ее уважали.

Днем, когда надзирательница блока была с заключенными на работе, я, случалось, встречала Эрику, когда она шла в кладовую за хлебом, в канцелярию или сопровождала больных в ревир. Мы могли на ходу переброситься несколькими фразами, обменяться новостями. Конечно, у узниц штрафблока были к нам просьбы, и по возможности мы старались их исполнить.

Два раза в неделю, после нашей переклички, в условленное время я в темноте, с задней стороны пробиралась к штрафному блоку. В определенное окно — точно отсчитав от угла — стучала условным знаком. Эрика открывала изнутри узкую щель, я передавала хлеб, маленькие свертки, теплые вещи, записки для товарищей и получала поручения для коммунисток других блоков.

Так мы поддерживали друг друга, и это помогало нам выжить.